Философские проблемы генезиса, структуры и содержания современной эволюционной теории
Скачать 0.59 Mb.
|
| четвертом параграфе второй главы «Признание современной эволюционной теории как «дарвинизма в XX веке» показано, что все главные труды по теории эволюции 1940-х гг. основывались на концепции эволюции, предложенной в конце 1930-х гг., дополняя и расширяя эту концепцию и сферу ее применения. На ее основе давалось объяснение эволюции новых групп организмов, новых эволюционных проблем без изменения её основных положений, происходило включение в «эволюционный синтез» новых дисциплин. К концу 1940-х гг. формирование СТЭ и, тем самым, основ СЭТ завершилось. Дальнейшее развитие эволюционной теории происходило на основе СТЭ как базовой теории, о чём свидетельствует анализ последующих трудов по эволюционной теории, в частности 1960-х и 1970-х гг. (Dobzhansky, 1970, Dobzhansky, Ayala, Stebbins a. Valentine, 1977, Mayr, 1963, 1970, Wright, 1968-1978). Ни одна из последующих попыток создания эволюционной концепции, отвергающей или ставящей под сомнение основные положения СТЭ, в том числе теории «нейтральной эволюции» и «прерывистого равновесия» не привела к созданию сколько-нибудь равнозначной теории (Charlesworth, 1982, Charlesworth, Lande, Slatkin, 1982). В то же время вызванные этими попытками дискуссии, поставили ряд проблем, решение которых способствовало развитию СТЭ и превращению ее в конце XX – начале XXI в. в СЭТ, и, вероятно, приведет к качественно новому этапу в современном развитии теории биологической эволюции. Сначала СТЭ, а затем СЭТ, стала общепризнанной эволюционной теорией не только в научном сообществе, но и в культурном пространстве большинства стран мира. Примерно с начала XX века, дарвиновская теория эволюции начинает преподаваться в школах и высших учебных заведениях, в первую очередь в биологических и прикладных, связанных с сельским хозяйством, лесоведением и экологией. После создания СТЭ во второй половине 1920-х – 1940-х гг., СТЭ постепенно занимает место дарвиновской теории эволюции и «классического дарвинизма», которая не вытесняется ею совсем, но предстает как предшественница СТЭ. Во всех крупнейших энциклопедиях разных стран, от знаменитой Британской до не менее знаменитой энциклопедии Ларусс, уже в 1950-е - 1960-е гг. появляются статьи об эволюции, в которых имеется раздел, посвященный теории эволюции. В этих статьях, как и в учебниках, будь то зарубежные или отечественные, отмечается как общепризнанность факта биологической эволюции, так и объясняющей ее эволюционной теории. Аналогичное положение в настоящее время занимает в культурном пространстве СЭТ, несмотря на критику и конкуренцию со стороны «научного креационизма» и концепции «разумного замысла». В пятом параграфе второй главы «Институциональные аспекты формирования и признания современной эволюционной теории» обстоятельно рассмотрены обстоятельства, механизмы и формы институционализации эволюционных исследований на основе СТЭ. Показано, что образование особых институтов в форме обществ, конференций, периодических изданий было важной составной частью «эволюционного синтеза» и одновременного признания его результата, СТЭ и утверждения ее в качестве общепризнанной теории биологической эволюции. Основными формами институционализации были в Великобритании «Ассоциация по изучению систематики» и затем ее преемница, «Ассоциация систематики», в США «Общество по изучению видообразования», «Комитет по общим проблемам генетики и палеонтологии», «Общество по изучению эволюции», международный журнал «Evolution». Главную роль в этой институционализации сыграли основные создатели СТЭ – Дж. С. Хаксли, Э. Майр, Ф. Г. Добржанский, Дж. Симпсон, образовавшие неформальный международный коллектив, ядро которого было американским и, более того, нью-йоркским, поскольку все они в период институционализации «эволюционного синтеза» работали в Нью-Йорке, и которое поэтому получило наименование «нью-йоркского кружка» (Cain, 1993). Благодаря инициированной ими институционализации СТЭ они оказались способны обеспечить, несмотря на многочисленные и разнообразные трудности, наиболее благоприятные условия для ее развития и мирового признания. В этом своеобразном научном интернационале именно тандем Ф. Г. Добржанский – Э. Майр играл ключевую и при этом многообразную роль, являясь высоко эффективным и высоко технологичным и сложным симбиозом, в котором между составлявшими его эволюционистами сложилось оптимальное и естественное разделение труда. В основном Э. Майр выполнял роль умелого управляющего и промоутера, а Ф. Г. Добржанский – генератора идей и одновременно их селекционера. Как общее целое, это уникальное сотрудничество Ф. Г. Добржанского и Э. Майра, принимавшее необходимые разнообразные формы, давало поразительные результаты, многие из которых остались вехами в истории биологии XX века. Главной из этих вех и был «эволюционный синтез», успех СТЭ. В шестом параграфе второй главы «Синтетическая теория эволюции» и современная теория эволюции» рассматривается соотношение СТЭ и СЭТ, обосновывается вывод о том, что СТЭ была первоначальным этапом генезиса СЭТ, которая, соответственно, является современной СТЭ, сохраняющей дарвиновский характер. В современной эволюционной литературе исследовательского, учебного и просветительского характера общепринятым является положение, по которому в современной биологи под эволюционной теорией понимают и используют «модифицированный и расширенный дарвинизм, который сложился в 30—40-х годах XX в.» (Стеббинс, Айяла, 1985. С. 38). Биологии и философы науки подчеркивают, что СЭТ является по сути той же СТЭ, ее новейшим этапом развития и фактически особой отраслью биологии, то есть современной синтетической теорией эволюции (Завадский, 1971. С. 6; Борзенков, 2009). Исторический и логический анализ показывает, что СТЭ непрерывно видоизменялась, став СЭТ, продолжает изменяться в результате собственной эволюции, под воздействием критики и конкуренции со стороны альтернативных эволюционных концепций «и уже давно переросла рамки синтетической теории середины минувшего столетия» (Татаринов, 2005. С. 36). В ходе трансформации СТЭ в СЭТ ни одна из альтернативных эволюционных концепций, таких как теория нейтральной эволюции (ТНЭ) (Kimura, 1968, 1971, 1979; Kimura, Ohta, 1971a,b), теория прерывистого равновесия (ТПР) (Eldredge, 1971, Eldredge, Gould, 1972, Gould, 1994a, 2002), теория «недарвиновской области эволюции» (ТНОЭ) (Заварзин, 2000, 2001), эпигенетическая теория эволюции (ЭТЭ) (Шишкин, 1988, 2006), а также целый ряд других теорий (Reid, 1985, Eldredge, 1985, Воробьева, 1991, Гродницкий, 2001, Корочкин, 2002, Назаров, 1991, 2005, 2007; Чайковский, 1990, 2003, 2007, 2008), не смогла заменить целиком или в какой-либо части СТЭ. Прошедшие дебаты по всем основным эволюционным проблемам показали, что во всех случаях предлагавшиеся альтернативные эволюционные «образцы и механизмы совместимы с ведущими принципами синтетической теории при условии, что эти принципы определены достаточно абстрактно» (Burian, 1988. P. 263). В тоже время СТЭ в ходе своего преобразования в СЭТ оказалась способной ассимилировать не только эмпирические данные, привлекавшиеся в этих теориях в качестве экспериментальных и иных оснований, но и отдельные идеи и принципы альтернативных концепций. Одновременно нарастала настоятельная потребность в новом или как окрестил его выдающийся отечественный биолог-эволюционист Н. Н. Воронцов, «третьем синтезе» (Воронцов, 1999. С. 606-608), о необходимости которого писал целый ряд отечественных и зарубежных авторов. В самой постановке вопроса о «третьем синтезе» и глобальном эволюционизме уже содержалась потенциальная возможность «построения теории эволюции с позиций иной парадигмы» (Туровский, Туровская, 1997. С. 254-255). Однако все ожидания скорейшего наступления или осуществления вроде бы назревшего «третьего синтеза», так и остались до сих пор ожиданиями. Неоднократно оказывалось, что почти уже созревшие условия создания «третьего синтеза» все еще недостаточны. Таким образом СТЭ по-прежнему остается основой СЭТ, которая находится в продолжающемся процессе своего обновления. Все утверждения о застое и кризисе, в котором якобы находится СЭТ, а тем более о ее крахе не являются результатом сколько-нибудь серьезного теоретического, историко-научного или философского анализа. До сих пор не появилось никаких оснований предполагать, что новый синтез потребует отказа от основных принципов и теоретических положений СТЭ и СЭТ, или их кардинального пересмотра, в том числе и ревизии «устаревшей» дарвиновской идеи естественного отбора как важнейшего, хотя и не единственного, фактора эволюции. Остается в силе тот вывод Э. Майра, что теория эволюции и эволюционная биология в целом все еще находятся только в самом начале своего развития (Mayr, 1976. P. 15). Именно поэтому СЭТ, все чаще именуемая современной синтетической теорией эволюции, характеризуется поисками главной теоретической магистрали ее дальнейшего развития, дискуссиями о путях и способах осуществления нового «эволюционного синтеза». В седьмом параграфе второй главы «Современная критика современной эволюционной теории: наука, идеология, религия» демонстрируется, что воздействие СЭТ на науку, философию, культуру, идеологию и мировоззрение, также как до этого теории эволюции Ч. Дарвина, имело и продолжает носит революционный характер. Обосновывается предположение, что именно революционный характер влияния СЭТ на самые различные общественные сферы вызывает разновекторное ее восприятие, в том числе отторжение и даже агрессивную антиэволюционную реакцию. Антиэволюционисты XIX-го столетия отрицали дарвинизм прежде всего из-за его материалистического значения, несомненной несовместимости с традиционными прочтениями Библии, и его очевидной защиты секулярной этики в разногласиях с христианским учением. Сегодня, как и в XIX в., «консервативная идеология» яростно противостоит теории эволюции, подтверждением чему являются как современные нападки на СЭТ различных церквей, особенно в США и в России, так и судьба попыток синтеза СТЭ и религии, предпринятых в XX в. Ф. Г. Добржанским и П. Тейяр де Шарденом. Оспариваемая некоторыми авторами несовместимость эволюционной теории и религиозного фундаментализма во всех без исключения его формах, в том числе и таких новейших, как «научный креационизм» и концепция «разумного замысла», подтверждается анализом попытки диалога основных американских создателей СТЭ с ботаником, экологом и адвентистом Ф. Л. Маршем. В надежде, что защита креационизма дипломированным биологом может поднять «научный» авторитет в 1945 г. он разослал свою книгу «Эволюция, творение и наука» (Marsh, 1944) выдающимся эволюционистам, включая Э. Майра и Ф. Г. Добржанского. В отличие от Э. Майра, не ставшего отвечать, Ф. Г. Добржанский, будучи сам верующим, христианином, вступил в длительную переписку с Ф. Л. Маршем, анализ которой отчетливо выявляет проблемы, разделявшие и разделяющие эволюционистов и креационистов. Центральная из этих проблем, разделявших двух биологов, была тесно связана с природой научного доказательства. Включая все доказательства микроэволюции в свою креационистскую парадигму изменений внутри «видов», Ф. Л. Марш требовал не меньше чем лабораторно проведенной наглядной демонстрации макроэволюции. Но, как указывал Ф. Г. Добржанский, доказательство для таких масштабных эволюционных изменений основываются на умозаключении, а не на прямом наблюдении, поскольку очевидно, что «невозможно воспроизвести в лаборатории при контролируемых условиях эволюцию, например, рода лошади или антропоидных обезьян» (Dobzhansky, 1937a. P. 151). Этот и другие аргументы Ф. Л. Марш назвал неубедительными, подтверждая тем самым, что «никакое доказательство не является достаточно мощным, чтобы принудить принять эмоционально неприятное заключение» (Dobzhansky, 1944. P. 75). Настаивая на равноценности креационизма и СТЭ, он доказал «только то, что некоторые люди имеют эмоциональные предубеждения и предрассудки, достаточно сильные, чтобы заставить их отвергать даже полностью установленные научные открытия» (Dobzhansky, 1951. P. 11). Тезис Ф. Л. Марша (Marsch, 1976) о качественном различии микро- и макроэволюции и, соответственно, о необходимости дополнения или даже замещения (частичного или полного) СТЭ особой макроэволюционной теорией, неоднократно отстаивался многими авторами и сторонниками теорий эволюции, альтернативных СТЭ. Этот тезис послужил своего рода естественнонаучным прикрытием для частичного оправдания и даже поддержки «научного креационизма» со стороны некоторых критиков «ортодоксального дарвиновского эволюционизма» (Wright, 1999, 2000). Направленная против старых религиозных правых, она, в особенности критика прогрессивизма С. Дж. Гулдом, обернулась ценной и своевременной услугой новым религиозным правым. В частности заявление С. Дж. Гулда о том, что дарвиновская теория эволюции мертва, бессчетное число раз повторялось креационистами, в первую очередь М. Дентоном (Denton, 1986). Стремление С. Дж. Гулда примирить науку и религию и подвести под это эволюционное обоснование встретила резкие возражения (Dawkins, 2007; Докинз, 2008) и подтвердило еще раз, что все попытки установить и доказать совместимость и взаимодополняемость СЭТ и любого креационизма обречены на провал. Рациональный диалог всякий раз оказывается неосуществимым, а полемика с креационизмом «в рамках науки невозможна, равно как и любая вообще полемика, так как данные точки зрения связаны с разным типом мировоззрения – научным и религиозным» (Костерин, 2007. С. 95). Третья глава диссертации «Современная эволюционная теория и философия науки» является логическим завершением двух предыдущих, в ней дается развернутое обоснование заключению, по которому СЭТ, являясь теорией биологической эволюции, представляет собой теоретическую основу нового типа человеческой деятельности, эволюционной практики. В первом параграфе третьей главы «Теория в классической науке и в философии науки» отмечается, что вплоть до настоящего времени проблема происхождения теории и ее связи с собственным предметом в философии науки по преимуществу фактически заменялась проблемой статуса теории и ее истинности, и зависела от определения главной проблемы философии науки. Последняя определялась, по мере развития философии науки, в основном либо как «вопрос о том, как мы переходим от утверждений обыденного здравого смысла к общим научным принципам» (Франк Ф. Философия науки. М., 1960. С. 56), либо как способность познающего субъекта рассудить или оценить далеко идущие притязания конкурирующих теорий или верований и их обосновать (Поппер, 1983. С. 210), либо, наконец, как проблема роста и развития научного знания (Кохановский, Лешкевич, Матяш, Фатхи, 2007. С. 11). При это научная деятельность в основную проблематику философии науки так и не попала. Биология и, тем более, эволюционная теория очень долгое время в философии науки вовсе отсутствовала как предмет исследования. Главным, а то и единственным предметом философии науки, в том числе и отечественной, оставались физика и, в меньшей степени, химия и математика (Кедров, 1959, 1970, 1974, 1980, Степин, 1963, 1970, 1976, 1981). В конце 1970-х гг., специально отмечалось, что «крайне редко издаются исследования, обобщающие всю эту сферу» (Юдин, 1976. С. 148), то есть сферу, которую тогда же обозначали как философские проблемы биологии. Лишь сравнительно недавно было признано значение эволюционной теории и эволюционизма для философии науки (Степин, 2003). Связано это было прежде всего с тем, что в неопозитивистской философии науки единственной задачей методологического анализа являлось обоснование уже полученного теоретического знания и доведение этого знания до логического совершенства, предполагавшего построение строгой и законченной теории. В результате объектом методологического исследования оказывалось не реальное противоречивое движение научного познания и даже не существующее научное знание как таковое, которое не столько исследовалось в собственном смысле этого слова, сколько оценивалось с точки зрения его соответствия некоторому идеальному состоянию, а некая его модель, «сконструированная» в самой философии науки (Фролов, Юдин, 1977. С. 6). Взаимное недоверие и игнорирование философами и биологами друг друга привело к тому, что «философы возводят замки своих построений на неких не существующих для современной науки основах, а биологи оказываются обреченными ломать копья по вопросам, по которым философы вели споры лет двадцать назад» (Рьюз, 1977. С. 27). В свою очередь новая, постнеопозитивистая философия науки, представленная в первую очередь работами М. Рьюза и Д. Халла, оказалась неким компромиссом между пониманием науки и научной теории в философии и в эволюционной биологии последней трети XX в. Философия науки сравнивала те критерии и нормы научной теории, которые уже были выработаны в науке ранее, до биологии, и которые применяются в тех, более точных и более развитых в теоретическом отношении частях науки, каковыми в философии науки долгое время считались физика и химия, с таковыми же в биологии. Но это сравнение делалось без учета исторического развития науки, вне эволюционного подхода. Оно не учитывало тот факт, что та современная физика и химия, которые брались за образец и идеал, сами стали таковыми не сразу, а в результате длительной и сложной эволюции. Во втором параграфе третьей главы «Современная эволюционная теория как научная теория» показано, что первоначальное отрицание научного статуса СТЭ в философии науки, особенно К. Поппером (Popper, 1957, 1972, 1976, Поппер, 1993, 1995, 2000, 2002), затем сменилось ее признанием и трансформацией самой философии науки. Выявление сложной структуры СТЭ послужило основой для определения СТЭ как многоуровневой и полисоставной теории, получившей такие наименования как «гипер-теория», «супер-теория», «метатеория» и т.п. (Burian, 1988. P. 248). Некоторые авторы до сих пор трактуют «надтеоретическую» структуру СТЭ как отсутствие целостности, утверждая, что СТЭ «стала, по существу, безграничной, и поместить ее в рамки одной целостной теории невозможно» (Татаринов, 2005. С. 36). Однако, такое построение СТЭ и адекватность его тем задачам, которые стояли перед эволюционной биологией, признавались большинством как критиков, так и сторонников СТЭ (Depew, Weber, 1988. P. 317). СТЭ, изначально представляя собой «эволюционный синтез», была одновременно и теорией в классическом или узком смысле (так называемое «жесткое ядро» СТЭ), и некоей более общей теоретической «рамкой», позволяющей объединять целый ряд теорий, исследовательских подходов и программ в общую и единую теоретическую конструкцию, преобразовавшуюся в СЭТ. Как общая теоретическая «рамка» или метатеория она уже превратилась в целую теоретическую область или «кластер» связанных друг с другом теорий, и особую «индустрию» эволюционных исследований. Предмет эволюционной теории есть не статичный объект, а процесс, причем процесс особого рода, а именно, процесс развития, то есть процесс биологической эволюции, из чего следует ряд особенностей СЭТ. Первая особенность состоит в том, что она есть теория эволюционирующего предмета и как таковая она есть теория возникновения, развития и разрешения, «снятия» механизма его эволюции, его саморазвития, его собственного противоречия. Поскольку первыми и наиболее разработанными теориями в науке были теории статичных объектов, то и критерии и нормы теории как таковой были определены изначально по критериям и нормам теорий статичных, неизменных объектов. При этом критерии и нормы теории особых частных и неизменных предметов были взяты в качестве критериев и норм изменяющегося, эволюционирующего предмета. Очень скоро обнаружилось, что критерии и нормы классической теории не подходят ни к СТЭ, противореча ей, ни к СЭТ, ни к какой-либо другой теории эволюции. Обвинения СЭТ в теоретической слабости, в недостаточной формализованности и т.д. на самом деле отражают лишь то обстоятельство, что она, являясь в принципе более сложной теорией по сравнению с теориями классической науки, требует не только гораздо большей формализации и математизации, но и принципиально иных видов того и другого, иной логики. Эволюционная природа предмета СЭТ означает тождественность и нетождественность ее основополагающих понятий, их внутреннюю противоречивость. Поскольку эта их особенность не очевидна, а выявляется в результате логического анализа теории и ее соотнесения с самим процессом биологической эволюции, то для биологов и «внешних наблюдателей» разного рода их противоречивость выступает в форме тавтологий и иных «парадоксов». В действительности противоречивость отдельных понятий СЭТ и всей теории в целом есть естественное, необходимое и закономерное ее свойство. В классической науке и в классической философии науки обычно происхождение теории рассматривается только или преимущественно как мыслительная деятельность, а теория предстает соответственно как результат или продукт мышления ученого. Другие стороны или аспекты процесса формирования теории, в том числе теории эволюции Ч. Дарвина или СТЭ, выступают лишь как дополнительные, хотя подчас и важные, условия или факторы того же процесса (Hull, 1973, 1988). Таким образом ученый как субъект познания и научной деятельности предстает как частичный субъект познания, ограниченный рамками теоретической деятельности и находящийся внутри этих рамок, замкнутый в мышлении. Логике становления теоретического мышления и – шире – всего естествознания Нового времени, трактуемой только как процесс освобождения собственно теоретического мышления от таких ранее необходимых «подпорок», ставших оковами, как авторитет, метафизическая философия, включая теологию, и эмпирия (Библер, 1975), не достает полноты. В действительности она была тесно связана со становлением экспериментального метода и экспериментальной деятельности. Первое место в формировании теории занимал и занимает не диалог субъекта с субъектом и не теоретическая деятельность как таковая, а предметно-практическая деятельность. Именно через предметно-деятельностное освоение человеком объективной реальности понятия и логика теоретического мышления приобретали всеобщность, а само мышление сформировалось как способ человеческого бытия, а не как особая и автономная от него бестелесная (душа) или телесная (мозг) субстанция (Туровский, 1996. С. 155). В процессе предметно-практической деятельности и посредством нее объект познания только и обретает впервые «свой голос», свою собственную, присущую ему субъектность, то есть, будучи объектом, предметом воздействия, выступает в качестве, в форме субъекта, в свою очередь воздействуя на субъект. Либо своим движением как металлический шар на Галилея, либо цветом – как бабочки на энтомолога, либо формой клюва – как дарвиновские вьюрки на Ч. Дарвина (Галл, 1987). Такое же место занимала предметно-практическая деятельность в форме нового вида экспериментальной деятельности и в становлении СЭТ, что было показано для такой ее части как эволюционная генетика, где появилась новая технология эволюционных исследований (Kohler, 1991, 1994). Особенным, присущим именно ей образом, СЭТ, имея самостоятельное значение и ценность, в тоже время выступает в принципе и потенциально лишь как промежуточное звено между предметом и практикой. В этом смысле или отношении СЭТ также как и любая другая теория эволюции и любая теория вообще является необходимой предпосылкой предметной человеческой деятельности или, проще говоря, практики, и, одновременно, ее следствием. Тем самым получает свое разрешение и дискуссия о перспективах СЭТ и необходимости нового эволюционного синтеза. Принципиальная граница применимости СЭТ определяется не той или иной ее теоретической особенностью, а ее предметом. Биологическая эволюция, породив следующую стадию, ступень всеобщей эволюции, а именно, социальную эволюцию, эволюцию человека, положила себе самой предельную, «верхнюю» границу. Теперь ее ход определяется не только и все больше не столько своими собственными законами, сколько воздействием человека, в том числе сознательным, и законами этого воздействия, эволюционной практикой человека. В третьем параграфе третьей главы «Современная эволюционная теория как предпосылка эволюционной практики» подчеркивается, что благодаря появлению и развитию СЭТ и других ЧТЭ началась великая трансформация теории и практики, представления человека о самом себе и мире, которая может быть названа эволюционной революцией и которая составляет целую новую эпоху в эволюции человека. Еще создатели СТЭ, в особенности Дж. Хаксли и Ф. Г. Добржанский, отмечали, что человек, причем независимо от его субъективных желаний и намерений, уже стал главным фактором эволюции, его ведущей движущей силой, той силой, от которой зависит не только дальнейший ход его собственной эволюции и эволюции всего живого на Земле, но его собственное и всего живого дальнейшее существование. Уже в силу этого эволюционная теория вступает «в период сознательного руководства эволюцией жизни на нашей планете» (Камшилов, 1974. С. 221), а перспективы нового или «третьего» «эволюционного синтеза» связывают с обращением к человеческому разуму как фактору эволюции (Туровская, 2005. С. 701). Вся биосфера фактически стала частью воспроизводства человеком самого себя, и в этом воспроизводстве воспроизводство всего остального органического мира, всей биологической эволюции все более становится вторичной, подчиненной частью этого человеческого воспроизводства, человеческой эволюции. Это, разумеется, вовсе не отменяет зависимости человека и его эволюции от всего остального органического мира и эволюции этого мира, не отменяет их коэволюции (Моисеев, 1982). Создавая, осознанно или нет, нечто новое, некую новую часть материи, человек тем самым создает и законы ее существования и развития, в первую очередь законы своей собственной эволюции. Отныне, благодаря СЭТ он имеет возможность создавать эти новые части мира и их эволюцию осознанно и со знанием соответствующих законов. Без СЭТ и других ЧТЭ, без эволюционной картины мира, эволюционного мировоззрения и эволюционной культуры, эволюционной философии и соответствующей новой эволюционной деятельности, без эволюционной практики, заключающейся в человеческом созидании нового, человеческого эволюционирующего мира, стать свободным, действительным человеком невозможно. Познание и созидание этой принципиально новой, постсоциальной эволюции являются теоретико-практической парадигмой нового, осознанно эволюционного и подлинно человеческого бытия человека. В заключении подводятся итоги диссертационного исследования, излагаются его основные выводы и обобщающие результаты. Основные выводы диссертационного исследования состоят в следующем: 1. Становление современной эволюционной теории (СЭТ) являлось составной и заключительной частью более общего процесса генезиса теории биологической эволюции (ТБЭ). Сам это процесс заключался в преобразовании теории эволюции Ч. Дарвина, представлявшей собой одну из частных теорий эволюции (ЧТЭ), через «кризис дарвинизма» и «эволюционный синтез» в «синтетическую теорию эволюции» (СТЭ), а затем в современную эволюционную теорию (СЭТ). 2. В этом процессе особую роль сыграло становление логического ядра СТЭ, представленного в работах Ф. Г. Добржанского, Э. Майра, Дж. Г. Симпсона, Дж. Л. Стеббинса, Дж. С. Хаксли, а также Б. Ренша и И. И. Шмальгаузена, было одним из ключевых элементов этого преобразования, включавшего в себя всю совокупность необходимых элементов становления новой научной теории. 4. Современная эволюционная теория, как и ее предшествующие эволюционные формы, эволюционная теория Ч. Дарвина и «синтетическая теория эволюции», но в еще большей степени, есть теория принципиально нового типа, а именно, теория эволюционирующего предмета. 5. В тоже время, поскольку теория биологической эволюции, как и любая другая частная теория эволюции, и теория вообще, есть лишь один из моментов человеческой деятельности, человеческой практики, процесс формирования этой теории, может быть адекватно понят и объяснен лишь как становление очередного нового вида человеческой созидательной, творческой деятельности, как взаимодействие человека и природы, преобразующее и человека, и природу. При таком подходе и таком понимании современной эволюционной теории ее образование не сводилось и не могло сводиться только к чисто теоретическому, изолированному от других компонентов научной деятельности образованию новой эволюционной концепции. По сути и фактически оно являлось формированием новой технологии или, точнее, нового способа производства нового научного знания, эволюционного знания, определявшего преобразование всей целостной системы эволюционной биологии как части духовного производства, в которой теория есть лишь наиболее важный с точки зрения получения нового продукта этого производства, нового знания, конечный результат, но не единственный ее компонент. 5. Механизм формирования СЭТ в целом и ее концептуального ядра включал в себя не только создание соответствующих новых понятий эволюционной теории, таких, в частности, как ген, мутация, популяция, чистая линия и фактическое изменение, модификацию старых, таких, например, как вид, отбор, эволюция, но и нахождение и апробацию соответствующих объектов исследования, с определенными характеристиками, требовавшимися для верификации именно эволюционных идей, понятий и концепций, а также открытие и испытание новых, прежде всего, экспериментальных, методов исследования, в частности, методов изучения природных популяций в лаборатории, и новых институтов исследования. Наконец, этот механизм подразумевал и появление нового исследователя эволюциониста, в первую очередь экспериментатора-натуралиста, какими и стали одними из первых отечественные генетики-эволюционисты С. С. Четвериков, Ф. Г. Добржанский, Н. В. Тимофеев-Ресовский, Н. П. Дубинин и многие другие создатели СТЭ. 6. Поэтому вклад создателей СТЭ в ее формирование не сводился только лишь к созданию ее концептуального ядра в виде их собственных эволюционный теорий и концепций. Создание теории оказалось невозможно без создания новой технологии не только генетико-эволюционных, но и эволюционных исследований вообще, предполагавшей и включавшей новые инструменты и методы исследования, новые средства развития теории в виде программы изучения генетической и иной структуры природных популяций вида и видообразования, а также средства ее выполнения. Иначе говоря, интернациональное содружество основателей СТЭ создало целую специфическую «индустрию» изучения эволюции, специальную огромную и общепризнанную область биологических исследований. 7. Особое внимание было уделено некоторыми из них, и в первую очередь Дж. С. Хаксли и Ф. Г. Добржанским, рассмотрению культурных, философских, мировоззренческих аспектов полученного эволюционного знания. Тем самым они вошли в когорту тех ученых и мыслителей, которые представили принципиально новую научную, а именно, эволюционную картину мира, в которой человек вновь оказался в его центре, естественным и вполне закономерным образом в качестве становящегося творца эволюционного будущего - своего собственного и всего остального мира. |
Похожие:
 | Экономика организации, Философские проблемы экономики, Математическое моделирование в теории управления, Экономическая теория (продвинутый... | | Обсуждаются традиционные для психологии личности проблемы: мотивация, темперамент, способности, эмоции и защитные механизмы, социальные... |
| Не игнорируя ранние философские школы мышления, мы сосредоточились на том, что непосредственно связано со становлением психологии... | | В работе рассматриваются актуальные проблемы изучения коллективной ментальности, социальных технологий и их идеологического обеспечения,... |
 | М 75 Молодежь и предпринимательство: проблемы теории и практики: Материалы II научно-практической студенческой конференции (Нижний... | | Ценностных ориентиров российского высшего образования. Проанализированы наиболее значимые социально-философские проблемы высшего... |
| Представлены материалы конференции молодых ученых «Актуальные проблемы современной механики сплошных сред и небесной механики», прошедшей... | | Актуальные проблемы современной науки: Труды 14-й Международной конференции -конкурса «Актуальные проблемы современной науки». Гуманитарные... |
| Философские проблемы математики: Материалы для выполнения учебных заданий. Новосиб гос ун-т. Новосибирск, 2006 | | Обучающая: создать условия для усвоения содержания теоретического материала по данной теме на уровне закрепления, научить учащихся... |