Sanctitas, ratio et illuminatio. Представления о святости на европейском Востоке и европейском Западе
Преподобные Иосиф Волоцкий, Нил Сорский и их ученики: противостояние монашеских идеалов или «спор которого не было»? (А.И. Алексеев)
В статье развиты аргументы в пользу того, что Иосиф Волоцкий публично выступил против еретиков-жидовствующих не ранее весны – лета 1502 года. Обыск ереси с целью поиска свидетельств, дискредитирующих окружение Дмитрия-внука и митрополита Зосиму, начался в Симонове монастыре, после того как его архимандритом стал брат Иосифа Вассиан Санин. Первыми памятниками этой борьбы стали два Послания брату Вассиану Санину, Послание епископу Нифонту Суздальскому, Послание архимандриту Евфимию и Послание архимандриту Митрофану. Все они были написаны в промежуток между 1502–1504 годами. К этому времени Иосиф имел перед собой текст «Просветителя» в объеме не менее 13-ти «слов», а в 1504 году дополнил его 14 «словом» в связи с начавшейся полемикой с «нестяжателями».
Почти одновременно начался спор двух внутримонашеских группировок о праве монастырей владеть селами. Вопреки мнению сторонников версии Д. Островски — А.И. Плигузова полемика иосифлян и нестяжателей является не мифом, созданным усилиями публицистов эпохи Стоглавого собора и существующим лишь в умах исследователей, неспособных критически оценить эти известия, но спором, в котором отразились глубокие противоречия между новой ролью монастырей и традиционными отношениями патроната.
Ключевые слова: Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, Иван III и монастырское землевладение, иосифляне и нестяжатели, ересь жидовствующих, текстологическая и творческая история «Книги на еретики» или «Просветителя».
Противопоставление преподобных Иосифа Волоцкого и Нила Сорского является общим местом традиционной историографии. Если руководствоваться историографическими штампами, то перед нами предстанут два святых, представляющих как бы два полюса: со знаком «плюс» Нил Сорский, со знаком «минус» Иосиф Волоцкий. В самом деле: в отношении к еретикам-жидовствующим Нил Сорский толерантен, Иосиф Волоцкий нетерпим, Нил Сорский руководствуется евангельскими идеалами, Иосиф Волоцкий вдохновляется жестоким духом Ветхого Завета. Нил Сорский ведет отшельническую жизнь и не приемлет мира, а Иосиф превращает монастырь в центр экономической и хозяйственной активности. Нил категорически не приемлет денежных и имущественных вкладов в своем скиту, а Иосиф создает первую на Руси тщательно разработанную систему подушных вкладов. Нил не постригает в своем скиту неграмотных, а в Иосифовом монастыре практикуется самый широкий репертуар уставных чтений за трапезой для неграмотных. Нил Сорский совершенно удален от политики, а Иосиф верный и беспринципный слуга великого князя.
В.О. Ключевский полагал, что Нил Сорский подвизался на почве созерцательной аскезы, чуждой России, в отличие от Иосифа Волоцкого, твердо стоявшего на родной почве49. В общем, выбор интеллигентного человека, обратившегося к образам двух преподобных предсказать несложно. Этот набор противопоставлений при желании можно умножить, но все ли названные положения соответствуют реальности? Например, тезис о тесном союзе Иосифа Волоцкого с великокняжеской властью никогда не был доказан и формулировался априори. Вспомним, что на соборе 1503 г. именно Нил Сорский выступал в поддержку проекта конфискации монастырских вотчин, который предложил великий князь. Иосиф же с 1479 г. находился в конфликте с Иваном III, был вынужден перебраться в удельное княжество и постоянно полемизировал с сильными мира сего – то с митрополитом Зосимой, то с великим временным человеком Вассианом Патрикеевым. На службе великого князя в немалом по тому времени чине дьяка находился родной брат Нила, а вовсе не Иосифа. Наконец, аристократов по рождению было гораздо больше в стенах Кирилло-Белозерского монастыря, тесно связанного с правящими кругами Москвы, а вовсе не в Иосифовом монастыре.
В традиционной историографии считалось, что «иосифляне» и «нестяжатели» придерживались противоположных мнений по двум вопросам: во-первых, это был вопрос об отношении к еретикам-жидовствующим; во-вторых, различные взгляды на землевладение монастырей50. Оба пункта подверглись основательному пересмотру в исследованиях Я.С. Лурье51. Последовательно рассмотрим обе обозначенные проблемы.
Позиция Иосифа Волоцкого, который настаивал на организации преследования еретиков вплоть до смертной казни, вполне недвусмысленно выражена в семи его антиеретических посланиях и в «Книге на еретиков», которая в XVII в. получила наименование «Просветитель»52. Сочинения Нила Сорского, в которых он выступал с возражениями Волоцкому игумену, не известны. Считалось, что Нил Сорский и его ученики осуждали ересь, но выступали против преследования еретиков и категорически возражали против смертной казни. О взглядах Сорского аскета судили обыкновенно на основании полемических сочинений его ученика князя-инока Вассиана Патрикеева53.
Я.С.Лурье стремился показать, что в период борьбы с ересью Иосиф Волоцкий и Нил Сорский являлись единомышленниками и активно сотрудничали54. Уже в своей ранней статье Я.С. Лурье заключил: «Известные нам факты биографии Нила Сорского (относящиеся, по-видимому, в основном к концу XV в.) не дают, таким образом, оснований для противопоставления его Иосифу Волоцкому и иосифлянам»55. Все сведения источников, в которых сообщалось об иудаизме еретиков, он решительно отвергал56. В своей последней монографии Я.С. Лурье до полной неразличимости сблизил позиции Иосифа Волоцкого и Нила Сорского, назвав легендой все известия о протесте Нила против казни еретиков и выступления против монастырского землевладения. При этом характеристика ереси как движения вольнодумцев была сохранена57. Исследователь пришел к выводу, что легенда о вольномыслии Нила Сорского началась с работ представителей либеральной историографии последней четверти XIX в.
После того как Г.М. Прохоров и Б.М. Клосс установили, что наиболее ранний список «Просветителя» в рукописи Солов. 326/346 написан учеником Иосифа Волоцкого Нилом Полевым и самим Нилом Сорским, появились, казалось бы, неопровержимые свидетельства в пользу литературного сотрудничества «иосифлян» и «нестяжателей» в противостоянии ереси жидовствующих58.
Я.С. Лурье полагал, что вплоть до 1503 г. у Нила Сорского не было сколько-нибудь определенного мнения относительно монастырского землевладения. Согласно утверждению Я.С. Лурье Волоцкий игумен также не имел взглядов на недвижимые имущества монастырей, которые чем-либо отличались от общепринятых в церковной среде59. Этот тезис (если бы он был доказан!), лишал почвы представления о глубинных противоречиях, которые, согласно традиционной историографии, разделяли лидеров двух внутрицерковных группировок.
Мнение Я.С. Лурье о том, что Иосиф Волоцкий и Нил Сорский являлись союзниками, занимая в отношении к еретикам одинаково враждебную позицию, базировалось на убеждении в первичности Краткой редакции «Просветителя». Это убеждение в свою очередь опиралось на два аргумента: во-первых, считалось, что в «Сказании о новоявившейся ереси» содержатся аннотации только 11 «слов» памятника; во-вторых, казалось самоочевидным, что древнейший вид первоначальный редакции «Просветителя» представлен списком РНБ. Солов. 326/346.
Благодаря публикации переписки Я.С. Лурье с В.Д. Бонч-Бруевичем мы имеем возможность заглянуть в творческую историю Я.С. Лурье60. Вкратце история обращения Якова Соломоновича к теме изучения ереси жидовствующих выглядит следующим образом. В 1953 г. руководство Музея религии и атеизма получило государственное задание на публикацию источников по истории еретических движений на Руси в конце XIV – начале XVI вв. Это издание под названием «Вольнодумцы Древней Руси» должно было состоять из исследования и обширных документальных приложений. Но при этом строго научный характер издания не предполагался. В частности, все тексты предполагалось воспроизвести по прежним публикациям А.С. Павлова и др. Первоначально дирекция Музея возлагало надежды на работу сотрудника Н.А. Соколова61. Однако, подготовленный им за 10 лет работы труд не оправдал надежд и не был опубликован62. В настоящее время рукописи Н.А. Соколова по этой теме хранятся в Рукописном отделе Музея религии и в ОР РНБ. Причины неудачи заключались в том, что Н.А. Соколов (1884–1961) был очень далек от заданной ему темы и не имел необходимой квалификации. По своей основной специальности он являлся литературоведом и библиографом, кандидатскую диссертацию защитил на тему: «Надеждин и Белинский». По-видимому, сказывался и возраст — 68 лет.
Директор Музея В.Д. Бонч-Бруевич, однако, в поисках сотрудника, на которого можно было возложить обязанность по подготовке издания, остановил свой выбор на Я.С. Лурье. Тот переживал неблагоприятный период жизни, будучи в 1949 г. уволен с должности доцента в Педагогическом институте им. А.И. Герцена и Академии Художеств. Работа в Музее религии предоставляла отличный шанс вернуться в большую науку. По выражению В.Г. Вовиной-Лебедевой Я.С. Лурье был взят под определенную тему и «должен был в некотором смысле спасти репутацию Музея, выполнив давно запланированную, но так и не сделанную работу»63.
Главным соавтором Я.С. Лурье стала Н.А. Казакова, писавшая раздел о стригольниках. А.А. Зимин должен был подготовить несколько приложений и выступить официальным рецензентом издания. В работе приняли участие также А.И. Клибанов и Н.А. Соколов. Но большая часть работы по исследованию основного источника по истории ереси жидовствующих – «Просветителя» была проведена Я.С. Лурье. Каким же образом осуществлялась эта работа? Как следует из письма Я.С. Лурье В.Д. Бонч-Бруевичу от 29 января 1954 г. он имел перед собой издание «Просветителя», которое сравнивал с просмотренными им списками памятника, нанося на поля издания все поправки и вставки на полях64. Следует напомнить, что в основу печатного издания был положен текст «Просветителя» по рукописи из Соловецкого собрания 326/346, который считался самым ранним и авторитетным. Поскольку он существует в объеме 11 «слов», то текст 12–16 «слов» был воспроизведен по другим более поздним спискам. Я.С. Лурье в январе 1954 г. работал в ГИМ со списками «Просветителя» из Епархиального собрания под №№ 339 и 340. Сравнивая печатный текст с этими списками, он пришел к выводу о первичности обоих списков по отношению к печатному. Был сделан вывод о том, что список Епарх. 340 является протографом к полной редакции «Просветителя» в объеме 16 «слов»65. В епархиальных списках исследователь даже подозревал автографы Иосифа Волоцкого. К этому имелись веские основания, учитывая характер правки.
Но … странным образом Я.С. Лурье не решился распространить свои наблюдения над этими списками, сравнивая их с печатным текстом по Соловецкому списку в части первых 11-ти «слов». Можно предполагать, что он доверился столетней традиции исследования «Просветителя», не подвергавшей сомнению постулат о первенстве текста по списку Сол. 326/346. Следует сказать, что, несмотря на большой объем возложенной на Я.С. Лурье работы, проблема дефицита времени остро не стояла. В.Д. Бонч-Бруевич неоднократно рекомендовал молодому исследователю не спешить и лишний раз проверить все по рукописям. Поскольку большая часть необходимых рукописей находилась в хранилищах Москвы, то Я.С. Лурье выражал желание работать в них на протяжении всего 1954 г. В этом руководство Музея Религии ему шло навстречу, неоднократно предлагая командировки в Москву. Кроме командировки в январе 1954 г. состоялась еще одна поездка в Москву в начале августа 1954 г., но поработать в отделе рукописей ГИМ Я.С. Лурье вплоть до выхода издания более не удалось. Как следует из его письма от 20 декабря 1954 г. Рукописный отдел ГИМ был закрыт еще с лета66. Отчасти Я.С. Лурье мог надеяться на наблюдения А.А. Зимина содержащиеся в материалах подготовленных для включения в издание. Однако, для А.А. Зимина эта тема оставалась все-таки на периферии научных интересов той поры и он удовольствовался отдельными наблюдениями над списками из Епархиального собрания.
Выход фундаментального исследования «Антифеодальные еретические движения на Руси конца XIV – начала XVI вв.» на долгие годы определил основную проблематику по заданной теме. Сколько бы в дальнейшем не предлагалось попыток интерпретации сведений источников, основные результаты источниковедческих работ Я.С. Лурье сомнению не подвергались вплоть до начала 1990-х гг., когда появились статьи А.И. Плигузова. Можно думать, что исследование «Просветителя» не отпускало Я.С. Лурье всю жизнь, потому что он отреагировал на работу А.И. Плигузова своей статьей 1996 г. о том, когда был написан «Просветитель»67. В этом тексте учитываются или отводятся отдельные замечания Плигузова, однако выражается удовлетворение тем, что основные выводы полувековой давности относительно происхождения памятника не были пересмотрены.
Остается сказать, что ошибочно принятый за постулат вывод первого издателя «Просветителя» И.Я. Порфирьева о первенстве Краткой редакции памятника, никогда не был доказан. Ни один из исследователей, обращавшихся к тексту памятника не сверил тексты в списках Сол. 326/346 и Епарх. 339 и 340 между собой в части первых 11 «слов». Проведенное нами исследование, результаты которого изложены в статьях и монографическом исследовании, представляет достаточное количество текстологических аргументов в пользу того, что первоначальной являлась именно Пространная редакция «Просветителя» в объеме, как минимум 14-ти «слов», а краткая редакция в соловецком списке является продуктом переписки сочинения Иосифа Волоцкого в среде старцев Кирилло-Белозерского монастыря, разделявших далеко не все его взгляды68.
Сделанный вывод показывает, на каком хрупком и ненадежном основании существуют порой историографические построения, претендующие на глобальность и всеохватность. Таковы спекуляции на тему противостояния «иосифлян» и нестяжателей, в реальность спора которых стало в последнее время хорошим тоном не верить69. Как будто бы научные дискуссии разрешаются верой в справедливость той или иной позиции, а не научной аргументацией, опирающейся на результаты источниковедческих исследований! Несмотря на обилие литературы в отечественной исторической науке о средних веках существует огромный дефицит собственно источниковедческих работ. Подчиняясь той или иной конъюктуре, большинство авторов предпочитает перелицевывать на новый лад общие места, нежели обращаться к непосредственному изучению источника. В свое время Я.С. Лурье писал, что удивлен теми ошибками, которые при публикации документов VI тома РИБ допускал такой высокоавторитетный специалист как А.С. Павлов. Думается, что исправление ошибок самого Я.С. Лурье пойдет на пользу нашей науке и нисколько не умалит научный авторитет Я.С. Лурье.
Исходя из установленных фактов можно утверждать, что Нил Сорский в 1500-х годах имел возможность ознакомиться с антиеретическими взглядами Иосифа Волоцкого, выраженными в первых, 13-ти «словах» «Книги на еретиков». Он выразил согласие с общими положениями, осуждающими ереси в 11-и первых «словах», но решительно отверг положения, сформулированными в 12-м и 13-м «словах». Соловецкий список «Книги на еретиков», в состав которого не вошли слова 12-е и 13-е является свидетельством принципиально различной позиции Иосифа и Нила по отношению к еретикам. Возьму на себя смелость утверждать, что менее всего Сорский аскет руководствовался соображениями абстрактного гуманизма. Напротив, как увидим далее, Нилом Сорским и его сторонниками руководили самые насущные потребности, продиктованные реалиями антиеретической борьбы 1503–1504 гг.
Напомним, что 12-е «слово» было посвящено доказательству тезиса о том, что необходимо обличать и проклинать обладателя святительского сана, если он является еретиком. На наш взгляд, святителем-еретиком являлся бывший митрополит Зосима, проживавший на покое в Кирилло-Белозерском монастыре. Пребывание там иерарха, изобличенного в еретичестве в ходе следствия проведенного в Симонове монастыре в 1502 г. братом Иосифа Вассианом Саниным, создавало ситуацию, чрезвычайно опасную для влиятельной монашеской корпорации. Согласно каноническим правилам любой, кто состоял в общении с изобличенным в еретичестве, подлежал извержению из сана и отлучению от церкви. Согласно 10-му, 11-му, 45-му, 70 –му апостольским правилам, 12 правилу апостола Павла извержению из сана и отлучению подлежали все, кто молился, служил и праздновал или постился вместе с еретиками70. По этой причине поддержка обвинений Иосифа Волоцкого была чревата серьезной чисткой рядов, преимущественно, столичного духовенства. Для старцев и братии Кирилло-Белозерского монастыря эти санкции представлялись серьезной угрозой. Ее следовало устранить указанием на то, что даже изобличенный в уклонении в ересь митрополит защищен от любых обвинений своим саном, который позволяет ему сохранять авторитет и держать всех окружающих под страхом проклятия. В этом случае старцы и братия связаны необходимостью соблюдать церковную дисциплину, и не могут нести ответственности за общение с еретиками.
13-е «слово» «Книги на еретиков» посвящено доказательству необходимости выискивать и изобличать еретиков, а также преследовать их вплоть до смертной казни. Этот тезис также не мог найти поддержку у старцев и братии Кириллово-Белозерского монастыря. Связанные родственными узами с представителями правительственных кругов Москвы, замешанными в еретичестве, кирилловские старцы были заинтересованы в том, чтобы ограничить репрессии против еретиков узким кругом тех, кто уже был изобличен. Например, родным братом преподобного старца Нила был великокняжеский дьяк Андрей Майко, многие годы служивший при московском дворе вместе в изобличенными в еретичестве дьяками Иваном и Федором Курицыными. Следственные мероприятия расширяли круг подозреваемых, несли явственную угрозу тем, кто состоял с ними в родстве или имел знакомство.
На основании всего вышеизложенного полагаем, что Иосиф Волоцкий публично выступил против еретиков-жидовствующих не ранее весны – лета 1502 года. Обыск ереси с целью поиска свидетельств, дискредитирующих окружение Дмитрия-внука и митрополита Зосиму, начался в Симонове монастыре, после того как его архимандритом стал брат Иосифа Вассиан Санин. Первыми памятниками этой борьбы стали два Послания брату Вассиану Санину, Послание епископу Нифонту Суздальскому, Послание архимандриту Евфимию и Послание архимандриту Митрофану71. Все они были написаны в промежуток между 1502–1504 гг. К этому времени Иосиф имел перед собой текст «Просветителя» в объеме не менее 13-ти «слов», а в 1504 г. дополнил его 14 «словом» в связи с начавшейся полемикой с «нестяжателями»72.
Какое же место занимал в этой полемике вопрос о монастырских селах? Являлся ли он вытекающим из сущности обеих направлений или был чисто внешним, привнесенным вмешательством светской власти? Каковы были мотивы великого князя, который предложил церковному собору отказаться от монастырского землевладения в обмен на фиксированные денежные и хлебные пожалования? Следует ли считать Ивана III первым европейским монархом, решившимся 20–30-ю годами ранее начала религиозной Реформации на секуляризацию церковных земель?
Традиционные объяснения нельзя назвать удовлетворительными, поскольку их авторы оперируют крайне неопределенными понятиями. Соглашаясь с тем, что Россия не переживала явлений Ренессанса и религиозной Реформации, говорят о пред-Возрождении, о явлениях прото-Ренессанса, неких ростках, обещавших религиозную Реформацию73. Эти трудности оказываются снятыми при скептическом подходе к источникам, который продемонстрирован в работах Д. Островского и А.И. Плигузова. Новгородские конфискации церковных земель предстают в таком случае не имеющей отношения к секуляризации акцией, осуществленной победителями после успешного исхода компании по покорению вечевой республики. Что же касается церковного собора 1503 г., то он был посвящен исключительно дисциплинарным вопросам, а сообщения источников о том, что имели место споры о монастырских землях, являются вымыслом полемистов эпохи Стоглавого собора. Как было убедительно продемонстрировано в ряде работ, при таком подходе игнорируются прямые показания источников, а зачастую ценные источниковедческие наблюдения подгоняются под заданную формулу объяснения. Мотивы действий мифических фальсификаторов, которые, якобы, взялись переписать официальную историю взаимоотношений церкви и государства спустя полвека после произошедших событий, остаются без каких-либо объяснений. Но главным недостатком концепции скептиков следует признать очень слабую обоснованность исходного тезиса, на котором строится вся аргументация. Если Россия в период великого княжения Ивана III не стояла на пороге религиозной Реформации и не являлась государством Нового Времени, то это еще не означает, что предпосылки для возникновения конфликтов между государственной властью и церковными институтами в сфере земельных отношений не существовали.
При всем при этом история второй половины XV в. изобилует фактами посягательств светских властей на монастырские имущества. Великие и удельные князья не были готовы считаться с особым статусом монастырских имуществ, руководствуясь принципом: «Волен, де, государь в своих монастырех, хочет жалуетъ, хочет грабит»74. Однако, неблагоприятный для великого князя исход церковного собора 1503 г. свидетельствовал, что монастыри укрепились настолько, что сумели дать отпор покушениям светской власти на их вотчины. Экономическая мощь и духовный авторитет монастырей были следствиями важных перемен, свершившихся в обществе на протяжении XV в. Эти изменения были настолько глубокими и принципиальными, что серьезно изменили статус монастырских имуществ, оказав сильное влияние на всю область церковно-государственных отношений75. Свершившиеся перемены были замечены современниками, но, по большей части, ускользнули от позднейших исследователей. Именно в XIV–XV вв. на Руси происходит становление поминальной практики. Этот процесс вызвал к жизни множество явлений в духовной, социально-экономической и даже политических сферах.
Изучение комплекса монастырской документации в виде синодиков, вкладных и кормовых книг позволило проследить процесс формирования поминальной практики на Руси в XV–XVI вв. Типологически этот процесс был близок к тем явлениям, которые происходили в Западной Европе в начале XI в.76. В этом смысле совершенно уместно сравнение Иосифо-Волоколамского монастыря с монастырем Клюни. Монастыри становились центрами поминовения усопших, оказывали постоянно растущее влияние на общество, превращались в равноправных партнеров вкладчиков из среды аристократии. Под воздействием поминальной практики утвердилось и учение о неотчуждаемости монастырских имуществ. На почве кризиса традиционных отношений ктиторства и патроната зародились споры о праве монастырей владеть селами. Таков видится нам исторический контекст знаменитой полемики иосифлян и нестяжателей, осложненной на рубеже XV – XVI вв. последствиями борьбы с ересью жидовствующих.
Вопреки мнению сторонников версии Д.Островски — А.И. Плигузова полемика эта является не мифом, созданным усилиями публицистов эпохи Стоглавого собора и существующим лишь в умах исследователей, неспособных критически оценить эти известия, но спором, в котором отразились глубокие противоречия между новой ролью монастырей и традиционными отношениями патроната.
М.В. Дмитриев (ЛМИ ВШЭ / ЦУБ МГУ)
|
