Особенности толкования договора в российском гражданском праве

Скачать 2.88 Mb.

Название	Особенности толкования договора в российском гражданском праве
страница	6/17
Тип	Автореферат

blankidoc.ru > Договоры > Автореферат

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17

§2. Объективный подход к толкованию договора.

Исторические корни объективного подхода также могут быть найдены в римских источниках^¹³³. Как мы уже указывали ранее, в архаичном jus civile преобладание торжественных форм заключения сделок предопределяло формалистский подход к толкованию, при котором безусловным приоритетом пользовалось слово (verba) как сакральное основание договорных связей. Однако современный объективный подход к толкованию договора с римским формализмом, о котором мы говорили выше, роднит разве что общая идея о приоритете внешних проявлений воли лица.

Если основой для субъективного подхода к толкованию договора служит, как было указано, принцип автономии воли, то объективный подход базируется на принципе защиты доверия как непосредственно стороны договора, так и всех третьих лиц.

На теоретическом уровне данный принцип также был разработан немецкими цивилистами в рамках уже упомянутой ранее дискуссии по поводу приоритета воли и волеизъявления в сделке. Так, проф. K. Larenz объясняет дуализм субъективного и объективного метода толкования проблемой дуализма воли и волеизъявления^¹³⁴. Основным вопросом в рамках данной дискуссии становится то, чему должен быть отдан приоритет при толковании договора: поиску действительной воли (субъективный критерий) либо установлению значения договора на основе его внешних проявлений, то есть волеизъявления (объективный критерий).

При исследовании объективного подхода к толкованию договора следует принять во внимание, что исходной посылкой понятия договора служит не соглашение сторон, основанное на принципе автономии воли, как в классической модели, а концепция договора как акта коммуникации индивидов. В этой связи проф. R. Zimmerman указывает, что волеизъявление, как эманация индивидуальной автономии, не существует в социальном вакууме; оно вызывает обоснованные ожидания (reasonable expectations) со стороны других лиц, которые должны быть оправданы.

Это отражает существенное смещение акцентов с теории договора, основанной на индивидуализме, в сторону рассмотрения договора как социального последствия человеческого поведения^¹³⁵. Проекция договора как акта коммуникации индивидов находится в общем русле неклассических концепций договора, среди которых преобладающей является теория договора как обещания (reliance theory). Согласно положениям данной теории, на первый план выступает «факт расчета (reliance) стороны на сделанное другой стороной заявление»^¹³⁶.

Объективный (нормативный) подход к толкованию договора (objective interpretation; normative Auslegung) призван защитить, прежде всего, обоснованный расчет (justifiable reliance) стороны договора в отношении содержания заявления другой стороны.

Нельзя не отметить, что с целью защиты интересов стороны-адресата во многом суд руководствуется и применением субъективного критерия, как было описано выше. Вместе с тем, различие между субъективным и объективным подходом является существенным.

Если субъективный критерий ориентирует суды при толковании договора на установление понимания действительной воли стороны-заявителя с позиций непосредственного адреса, то есть контрагента по договору, то при применении объективного критерия следует исходить из того понимания спорного условия, которым обладало бы разумное лицо.

Иными словами, при применении первого подхода – следует ответить на вопрос, как была понята воля стороны-заявителя непосредственно стороной-адресатом, в свою очередь при применении второго – следует установить, каково было бы понимание разумного лица на месте стороны-заявителя.

В немецкой доктрине также принято говорить о разумной (нормативной) воле стороны, которая, в отличие от эмпирической воли, относится не к наличествующим фактам действительности, а является результатом интеллектуальной абстракции, приближенной к условиям оборота и конкретной сделки^¹³⁷.

Разумная воля, на установление которой направлено применение объективного критерия толкования договора, охватывает наиболее вероятное значение условия договора, исходя из того, как разумное лицо (среднестатистический контрагент) поняло бы его смысл.

Хотя в основе европейских кодификаций (ГГУ и ФГК) была положена классическая модель договора, а руководящие принципы толкования основаны на субъективном подходе, необходимость защиты интересов, как адресата волеизъявления, так и оборота в целом, не могла остаться без внимания доктрины и в особенности практики.

Так, суды во Франции в силу сложившейся традиции по-прежнему ссылаются на ст. 1156 ФГК, однако данная ссылка носит скорее церемониальный характер, поскольку на практике исследуются сугубо объективные факторы для установления «субъективной» воли сторон. Как заключает проф. S. Vogenauer, французский подход является субъективным с точки зрения идеологии и риторики, нежели с точки зрения существа^¹³⁸.

В Германии ещё на этапе разработки ГГУ субъективный критерий толкования волеизъявления (§ 133 ГГУ) был дополнен требованием, закрепленным в § 157 ГГУ, согласно которому договоры следует толковать добросовестно, принимая во внимание обычаи гражданского оборота (Treu und Glauben). Проф. S. Vogenauer указывает, что «сегодня суды и ученые при толковании договоров неизменно ссылаются на §§ 133 и 157 ГГУ вместе, а исходной посылкой является то, что договоры следует толковать согласно тому значению, которое разделяло бы разумное лицо на месте сторон. <…> Как результат, ни одна из сторон не может ссылаться на то, что поняла договор в каком-либо определенном смысле, если этот смысл расходится с пониманием разумного лица, которое устанавливается при анализе договора и контекста»^¹³⁹.

Использование конструкции разумного лица сближает немецкий подход с доктриной стран общего права, где объективный критерий толкования договора получил наибольшее развитие.

Английские суды широко используют конструкцию разумного лица (reasonable man) при установлении того, каковы могли быть намерения лиц, заключивших договор, как было указано в судебном решении по делу Reardon-Smith Line Ltd v. Hansen-Tange (1976), «когда говорят о намерениях сторон договора – говорят объективно, стороны сами не могут предоставить прямых доказательств того, каковы были их намерения; и установлению подлежат намерения разумных лиц, если бы они оказались на месте сторон»^¹⁴⁰.

Ключевые положения объективного подхода к толкованию договора были обоснованы в рамках дела Investors Compensation Scheme, которое было рассмотрено Палатой лордов в 1997 г., обстоятельства которого будут изложены нами далее.

Согласно выводу, сделанному в данном деле, «толкование представляет собой установление значения, которое документ сообщает разумному лицу, располагающему всеми исходными знаниями, которые были разумно доступны сторонам в той ситуации, когда они заключали договор»^¹⁴¹.

Объективный критерий толкования договора широко применяется в международном коммерческом обороте. Так, согласно п. 2 ст. 8 Венской конвенции если предыдущий пункт (субъективный критерий) не применим, то заявления и иное поведение стороны толкуются в соответствии с тем пониманием, которое имело бы разумное лицо, действующее в том же качестве, что и другая сторона при аналогичных обстоятельствах.

В соответствии с п. 2 ст. 4.1 Принципов УНИДРУА, если общее намерение сторон не может быть выявлено, договор должен толковаться в соответствии со значением, которое аналогичные сторонам разумные лица придавали бы договору в таких же обстоятельствах.

В соответствии с п. 3 ст. 5:101 Принципов европейского договорного права, если намерение сторон не может быть установлено при применении субъективного критерия (в соответствии с пунктами 1 и 2 ст. 5:101), то договор толкуется в соответствии с тем значением, которое ему придали бы сходные со сторонами разумные лица при аналогичных обстоятельствах. Аналогичная норма содержится в п. 3 ст. II-8:101 DCFR, который дополнен еще одной ситуацией, когда применяется объективный критерий: договор толкуется согласно пониманию разумного лица, «если вопрос возник в отношении лица, не являющегося стороной договора, которое разумно и добросовестно полагалось на очевидное значение договора». В данном случае речь идет о защите доверия третьего лица, у которого могут возникнуть права и обязанности в связи с заключением и исполнением сторонами договора.

Из приведенных выше нормативных предписаний следует, что объективный критерий призван играть вспомогательную роль по отношению к субъективному критерию. При этом на практике именно объективный критерий стал наиболее распространенной техникой толкования договора.

Так, применительно к ст. 8 Венской конвенции можно утверждать, что в большинстве случаев разрешение споров о толковании договоров международной купли-продажи осуществляется согласно объективному подходу, о чем свидетельствуют обобщения практики применения ст. 8 Венской конвенции, подготовленные Комиссией ООН по праву международной торговли (ЮНСИТРАЛ)^¹⁴² и Институтом международного коммерческого права (Peace Law School)^¹⁴³.

Объективный критерий отвечает на вопрос о том, какое понимание спорного условия имело бы разумное лицо, действующее в том же качестве, что и другая сторона при аналогичных обстоятельствах. Как видно, при описании объективного критерия толкования договора идет отсылка к разумному лицу, в этой связи следует более подробно остановиться на данном понятии.

Наибольшее распространение конструкция «разумного лица» (reasonable man) получила в английском праве, где суды, принимая решения по коммерческим спорам, ссылались на то, как обычный (среднестатистический) контрагент поступил бы в той или иной спорной ситуации.

Строго говоря, в общем праве разумное лицо - это правовая фикция, которая помогает суду при оценке обстоятельств спора о толковании обосновывать правовую позицию деперсонализированным (объективным) стандартом поведения и понимания. Примечателен тот факт, что для того, чтобы подчеркнуть, что разумное лицо – это среднестатистический участник оборота, в доктрине общего права это понятие характеризуется – как «человек из автобуса»^¹⁴⁴.

Российскому праву конструкция разумного лица не знакома. Вместе с тем, объективный масштаб оценки условий договора с позиций гражданско-правового принципа разумности не является новым для отечественной доктрины и практики. Так, в трудах проф. Покровского И.А. применительно к дореволюционному законодательству могут быть найдены следующие соображения: «Если мы окинем общим взглядом сам механизм гражданско-правовых норм, то мы заметим, что все они покоятся на предположении некоторого абстрактного человека, своего рода «гражданского человека». Это есть некоторая средняя фигура, представляющая эмпирическое суммирование потребностей и качеств, свойственных среднему в данной социальной среде и в данное время человеку. Для римлян это был некоторый bonus paterfamilias; у нас он не имеет особого имени, но и у нас эта абстрактная фигура стоит перед глазами, когда мы создаем те или другие нормы, когда мы думаем о потребностях, когда мы решаем вопрос о наличности вины и т.д.»^¹⁴⁵.

С точки зрения современного российского законодательства при оценке юридических действий сторон суды ориентируются на принцип разумности, который закреплен в п. 5 ст. 10 ГК РФ. Согласно указанной норме, добросовестность участников гражданских правоотношений и разумность их действий предполагаются.

Для целей толкования перспектива разумного лица – это оценка спорного условия с точки зрения обычного участника оборота, любого третьего лица, не заинтересованного в исходе спора, но имеющего достаточный опыт и знания для того, чтобы истолковать условие наиболее вероятным образом. Можно сказать, что это применение фикции разумного лица – это судебная оценка фактов с учетом принципа разумности, который хорошо известен всем правопорядкам, в том числе и отечественному^¹⁴⁶.

Перспектива понимания спорного условия разумным лицом в английском праве в значительной степени совпадает с требованием учета объективного горизонта адресата волеизъявления в немецком праве (objektiver Empfängerhorizont)^¹⁴⁷.Со ссылкой на § 157 ГГУ в практике немецких судов сложилось требование, согласно которому волеизъявление должно пониматься так, «как его бы понял адресат волеизъявления с учетом требования добросовестности и принимая во внимание обычаи гражданского оборота»^¹⁴⁸. При этом в немецкой литературе подчеркивается, что горизонт понимания адресата следует рассматривать объективно, то есть с точки зрения опять же разумного лица (коммерсанта).

Так, согласно мнению проф. A. Lüderitz, объективный горизонт понимания – это масштаб сознательного добросовестного и правомерно думающего разумного лица. Именно способность понимать значение спорного условия и сделать соответствующий вывод определяют объективный горизонт понимания^¹⁴⁹.

Соотнесение значения неясного волеизъявления с пониманием разумного лица, прежде всего, основывается на том, как могли быть истолкованы очевидные факты обычным (среднестатистическим) контрагентом. Приведем два примера из практики.

Посетитель ресторана делает заказ согласно старому меню, которое действовало ранее и было оставлено другим посетителем на столе. Можно ли истолковать оставленное меню как оферту, содержащую старые цены? Следует ли учитывать в таких обстоятельствах волю хозяина ресторана, который мог истолковать заказ как сделанный по действующим на момент заключения договора ценам?^¹⁵⁰

Если не вдаваться в исследование вопроса о том, мог ли предотвратить хозяин ресторана оставление меню со старыми ценами (презюмируем, что мог), то среднестатистический посетитель ресторана (разумное лицо) мог полагаться на то, что цены, указанные в меню, обнаруженном им на столе, являются действительными на момент заказа. В перспективу понимания разумного лица не может быть включена возможность обнаружения меню с недействительными ценами, исходя из тех обстоятельств, которые были очевидны для него в момент совершения заказа.

Что касается понимания совершенного посетителем заказа хозяином ресторана, то следует, опять же согласно обстоятельствам совершения заказа, исходить из того, что для хозяина также было очевидно, что забытое на столе меню будет воспринято любым посетителем как оферта, содержащая действительные цены.

Применительно к различающемуся пониманию договорного условия стороной-заявителем и стороной-адресатом, как отмечают C.-W.Canaris и H.C.Grigoleit, «с одной стороны, от заявляющей стороны не следует требовать быть связанной разумным и добросовестным пониманием, с другой – только расчет на такое понимание заслуживает защиты со стороны права. Таким образом, этот взгляд имеет две стороны. Предполагается, что заявляющая сторона так же, как и адресат, должна иметь такое понимание, какое адресат мог или должен был иметь при применении стандарта разумности и добросовестности. Критерий работает как за, так и против обеих сторон»^¹⁵¹.

На необходимость принятия обеими сторонами разумных мер к пониманию значения спорного условия обращается внимание в немецкой доктрине: «адресат должен использовать все доступные разумные средства, чтобы сделать вывод о воле. Однако и заявитель, с другой стороны, должен осознавать последствия своего поведения, убедительность либо обоснованность своих слов»^¹⁵².

В другом деле спорное условие договора страхования ювелирных украшений содержало указание на то, что к страховым случаям относится кража ювелирных украшений в случае «скрытого проникновения» в место, где данные украшения хранились. Лицо А, притворившись мастером по ремонту телефона, проникло в дом мадам Б с целью ремонта ее телефона. Сумев отвлечь внимание мадам Б, лицо А совершило кражу застрахованного имущества. Страховая компания отказалась выплатить возмещение, ссылаясь на то, что застрахованное имущество было похищено способом, отличным от «скрытого проникновения». Разрешив дело в пользу мадам Б, суд пришел к выводу, согласно которому разумное толкование указанного условия позволяет утверждать, что проникновение в результате обмана является формой «скрытого проникновения»^¹⁵³.

Спорное условие договора страхования также следует рассматривать с точки зрения разумного лица. Для обычного контрагента по договору страхования из формулировки «скрытое проникновение» очевидно следует, что договор страхования не покрывает случаи открытого хищения, например, грабежа, когда проникновение в место, где хранится застрахованное имущество, происходит помимо воли страхователя с целью завладения ювелирными украшениями. Остальные случаи, в том числе проникновение в результате обмана или злоупотребления доверием, являются способами «скрытого проникновения», предотвратить которое страхователь не в состоянии.

Если мы обратимся к уже приведенным выше нормативным формулировкам объективного критерия толкования договора, то несложно заметить, что разумное лицо, объективный горизонт понимания которого следует установить суду, помещается на место сторон, в перспективу его понимания включаются те обстоятельства и те сведения, которые относились к конкретной стороне спора.

Такое уточнение конструкции разумного лица имеет важные практические последствия. Так, при применении объективного критерия следует устанавливать ту перспективу понимания стороной спорного условия, которую имело бы не любое абстрактное третье лицо, а разумное лицо на месте стороны-адресата волеизъявления. Иными словами, в перспективу понимания спорного условия разумным лицом, входят все те знания, которыми обладала другая сторона при заключении договора: знания того языка, на котором составлен договор; технические знания, которые касаются исполнения договора, а также все те обстоятельства, о которых должна была знать другая сторона, в том числе содержание предшествующих заключению договора переговоров, тенденции мировой торговли, которые не могли быть не известны контрагенту и др. Такое понимание конструкции разумного лица во многом совпадает с современными тенденциями в немецком и английском праве.

Согласно мнению C.-W.Canaris и H.C.Grigoleit, «оценивая акт коммуникации, как правило, неизбежно принимаются во внимание индивидуальные обстоятельства дела, например, сфера торговли, цели сторон и т.д. <…> Этот подход соответствует общим правилам герменевтики, согласно которым акт коммуникации должен пониматься только со ссылкой на контекст. Таким образом, является неправильным и упрощенным противопоставление субъективного подхода к толкованию и объективного, как это распространено в доктрине. При более внимательном рассмотрении значение имеет субъективный горизонт адресата, именно эта точка зрения объективируется, но только в определенной степени, то есть посредством принципов разумности и добросовестности».

В свою очередь проф. S. Vogenauer подчеркивает, что, анализируя объективный подход к толкованию, «с одной стороны, принятие во внимание понимания разумного лица направлено на то, чтобы исключить ситуации, когда лица, вступающие в договорные отношения, используют слова необдуманно: они должны отвечать за те заявления, которые они делают, и «обоснованный расчет» либо правомерные ожидания тех, кто полагается на объективное значение условий, должны быть защищены. С другой стороны, помещение разумного лица на место сторон сделки ограничивает суд от «переписывания» договора на основании абстрактных понятий добросовестности и справедливости»^¹⁵⁴.

Включение индивидуальных обстоятельств и качеств стороны-адресата в объективный горизонт понимания при толковании договора способствует тому, что критерий разумного лица из сферы абстрактных правовых построений переходит в область практики разрешения договорных споров, становясь эффективным средством установления наиболее вероятного смысла спорного условия. В этой связи трудно согласиться с мнением английских юристов о том, что фигура «разумного лица» является лишь маскировкой мнения судьи^¹⁵⁵, скорее, наоборот: необходимость учета всех факторов, связанных с конкретным адресатом волеизъявления, существенно ограничивает судейское усмотрение в процессе толкования договора.

Как указывает проф. A. Lüderitz, для определения «нормативной осведомленности», из которой складывается понимание разумного лица, следует ответить на следующие вопросы^¹⁵⁶: (1) были ли обстоятельства, из которых следует утверждаемое волеизъявление либо понимание, очевидны? (2) были ли распознаваемы отправные (эмпирические) точки: употребление языка, обычай оборота, с учетом которых можно было бы сделать вывод о волеизъявлении или понимании? (3) должен ли ввиду соответствующего опыта сторон сделан определенный вывод?

Последние два вопроса касаются значимого с точки зрения практики вопроса о том, какие обстоятельства из сферы стороны-заявителя и стороны-адресата подлежат включению в объективный горизонт понимания. Иными словами: какие субъективные элементы должны учитываться при применении стандарта разумного лица?

Ответ на данный вопрос предполагает обращение к практике применения объективного критерия, в рамках которой масштаб понимания разумного лица очерчивается соответствующими уникальными обстоятельствами каждого дела.

Одной из основных проблем при установлении понимания спорного условия разумным лицом является учет индивидуальных особенностей словоупотребления как стороны-заявителя, так и стороны-адресата.

В примере спора, приводимого F. Lautenschlager, контрагенты из Швабии^¹⁵⁷ и Швейцарии заключили договор купли-продажи, предусмотрев применение Венской Конвенции. Контрагенты из Швабии определили срок доставки «на восьмой день» („in acht Tagen“). В Швабии выражение «на восьмой день» („in acht Tagen“) означает одну неделю, то есть семь календарных дней. Швейцарский контрагент знал о специфическом значении данного выражения в швабском диалекте и предполагал, что надлежащим сроком выполнения обязательства будет являться поставка товара через неделю, то есть через семь дней. Однако заявитель рассчитывал на поставку товара через восемь дней согласно общеупотребительному значению данного выражения в Швейцарии.

Применительно к правилу об учете мнения разумного лица, установленного в п. 2 ст. 8 Венской Конвенции, F. Lautenschlager делает вывод о том, что учет подобных обстоятельств из сферы заявителя не должен включаться в горизонт понимания разумного лица, поскольку такое толкование не способствует правовой определенности в отношениях сторон договора^¹⁵⁸.

Автором предлагается следующее решение вопроса: «те аспекты, которые существуют, но неизвестны обеим сторонам, не должны приниматься во внимание, поскольку их рассмотрение подрывает принцип правовой определенности. Заявитель может составить свое заявление с учетом специальных обстоятельств из сферы адресата только тогда, когда он может обоснованно ожидать, что адресат примет во внимание такое «специальное составление». Обратное тоже верно: адресат может учитывать специальные обстоятельства, окружающие личность заявителя, только если заявителю следует обоснованно предположить, что адресат может о них знать»^¹⁵⁹.

Как отмечает проф. A. Lüderitz, «если заявление имеет определенное значение согласно обычному словоупотреблению – у адресата, как правило, нет повода поднимать вопроса о воле»^¹⁶⁰. Иными словами, разумное лицо на месте стороны-адресата может полагаться на очевидное значение не раздумывая – в свою очередь индивидуальные особенности языка стороны-заявителя имеют значение только тогда, когда о них должно было знать разумное лицо на месте стороны-адресата. Это обстоятельство играет важную роль с точки зрения стабильности оборота.

Еще один пример из практики применения ст. 8 Венской Конвенции может быть приведен для иллюстрации того, какие обстоятельства из сферы одной из сторон, следует учитывать при применении критерия разумного лица.

В деле, рассмотренном Верховным судом Швейцарии, покупателем был предъявлен иск о возмещении убытков на основании нарушения условия договора о качестве поставленного оборудования, используемого в текстильной промышленности. При установлении того, о каком качестве товара договорились стороны, суд признал, что спорное условие договора следует толковать в соответствии с п. 2 ст.8 Венской Конвенции. Суд указал на то, что поскольку покупатель являлся экспертом и знал, что предложенное ему оборудование не было новым, а произведенным за четырнадцать лет до заключения договора и, следовательно, не соответствовало новейшим техническим характеристикам, несомненно, что суд первой инстанции вполне последовательно исходил из п. 2 ст. 8 Конвенции и пришел к заключению, согласно которому продавец имел право рассчитывать на то, что покупатель заключал договор, вполне осознавая технические ограничения этого оборудования и его снаряжения. По этим причинам Верховный суд Швейцарии согласился с судом первой инстанции в том, что оборудование было предложено покупателю в соответствии со спецификацией, указанной в договоре.^¹⁶¹

В данном случае решение представляется обоснованным, поскольку продавец мог разумно ожидать, что покупатель, обладающий необходимыми знаниями, установит при осмотре оборудования его целевое предназначение, и в этой связи мог рассчитывать, что намерение покупателя охватывало предлагаемое оборудование с учетом всех технических ограничений.

В то же время от продавца также можно ожидать учета разумного понимания условия с учетом его специальных познаний в соответствующей сфере оборота. Наглядный пример может быть взят из практики английских судов.

Согласно обстоятельствам дела, истец, профессионально занимавшийся поставкой кормов для животных, заключил договор купли-продажи с ответчиками, которые в свою очередь занимались разведением норки. Предметом договора являлся корм для животных, известный под наименованием “King Size”, согласно условию договора о качестве корм поставлялся «наивысшего среднего качества для соответствующего сезона». Договор содержал описание количества содержащихся в корме ингредиентов. Поставленный корм явился причиной гибели тысяч норок ввиду наличия токсичного ингредиента, который, тем не менее, являлся подходящим для других животных за исключением норок. Палата лордов пришла к выводу об ответственности поставщика за качество корма, защитив при этом разумный расчет покупателя, полагавшегося на знания и навыки поставщика.

В данном деле суд указал на то, что ключевым вопросом является толкование того, что было обещано продавцом покупателю. По мысли суда, заявление покупателя должно устанавливаться, исходя из тех слов и того поведения, которые побудили продавца разумным образом полагаться на данное заявление^¹⁶². Как было указано в решении Палаты лордов применительно к пониманию разумного лица: «Данный тест является деперсонализированным. Он не зависит от того, что сам поставщик понимал, когда делал соответствующее заявление, если слова и поведение, посредством которых его намерение изъявлялось покупателю, могли бы побудить разумное лицо, находящееся на месте покупателя, к иному пониманию заявления; он также не зависит от действительного понимания заявления покупателем, если такое понимание не могло быть поддержано разумным лицом, находящимся на месте покупателя»^¹⁶³. В данном деле суд пришел к выводу о том, что разумное лицо могло положиться на условие договора о качестве, исходя из того, что от поставщика, осведомленного о конечной цели договора (продажа корма для разведения норок), следовало ожидать принятие мер к поставке товара, соответствующего данной цели договора.

Схожей логикой руководствовался российский суд при разрешении спора о толковании условия договора поставки.

Между поставщиком и покупателем был заключен договор поставки деловых остатков труб из сплавов на основе титана, по которому поставщик осуществил поставку указанных труб, однако покупатель отказался их оплачивать, что явилось поводом для обращения поставщика в суд с иском о взыскании задолженности. В судебном процессе покупатель сослался на то, что указанные в договоре поставки параметры сплава предполагают технологию изготовления согласно ГОСТу 21945-76, осуществленная же продавцом поставка частично была произведена с передачей товара по ГОСТу 24890-81, который предполагал другую марку металла и технологию изготовления, а также иную стоимость труб. Суды нижестоящих инстанции посчитали, что поставщик выполнил свои обязательства, исходя из того, что стороны, установив в договоре материал, из которого должны быть изготовлены деловые остатки труб, и их диаметр, вместе с тем не определили технологию изготовления этих труб. При этом суды указали на то, что из сплавов на основе титана трубы могут быть изготовлены двумя способами, предусматривающими их соответствие обоим из вышеназванных ГОСТов. Отменяя решения судов нижестоящих инстанций, суд кассационной инстанции указал, что при вынесении данного решения не было учтено письмо поставщика, содержавшее ссылку на ГОСТ 21945-76 (которая не вошла впоследствии в текст договора поставки). Как было указано судом кассационной инстанции, покупатель на стадии непосредственного заключения договора имел все основания полагать, что поставщик, оговаривая в качестве предмета договора поставку деловых остатков труб из сплавов на основе титана Вт 1-0, подразумевал под этим поставку остатков только таких труб, изготовление которых предусмотрено ГОСТом 21945-76.

В данном деле суд руководствовался тем, что покупатель мог понять волеизъявление поставщика в отношении предмета поставки в определенном значении (трубы, изготовленные по ГОСТу 21945-76), исходя из наличия предшествующей договору переписки. Таким образом, не касаясь вопроса о действительной воле сторон, суд защитил обоснованный расчет разумного лица на месте покупателя товара, которое не могло понять значение спорного условия иначе.

При установлении горизонта понимания спорного условия разумным лицом не следует ограничиваться особенностями диалекта, а также наличием либо отсутствием у стороны соответствующих технических познаний в той области, в которой заключается договор. Обстоятельства, которые могут привлекаться для установления такого горизонта, могут быть различными и зависят, прежде всего, от конкретных обстоятельств рассматриваемого судом спора о толковании.

В качестве примера таких обстоятельств может быть приведено дело Investors Compensation Scheme, которое было рассмотрено Палатой лордов в 1997 г. Как уже ранее отмечалось, в данном деле были пересмотрены принципы толкования договоров в английском договорном праве, а значение данного прецедента выходит за рамки разрешения конкретного спора. Вместе с тем, в контексте обстоятельств, учитываемых при установлении понимания разумного лица, интерес представляет обоснование, которое было приведено Палатой лордов применительно к конкретным обстоятельства данного спора.

Согласно обстоятельствам данного дела в результате ненадлежащего совета финансовых консультантов, строительных обществ и солиситоров частные инвесторы получили требования о возмещении убытков к обществу West Bromwich Building Society (WBBS). В рамках схемы компенсаций, организованной Управлением по ценным бумагам и инвестициям, инвесторы уступили свои права в пользу компании Investors Compensation Scheme Ltd (ICS). Спор о толковании возник в отношении договорного условия, в соответствии с которым инвесторы уступают ICS требования за исключением «любых требований (имеющих отношение к расторжению в связи со злоупотреблением влиянием либо нет) против WBBS». Представитель ICS настаивал на том, что оговорка исключает уступку требований, связанных с расторжением договора. В свою очередь представители инвесторов и WBBS опирались на буквальное значение, настаивая на том, что указанное условие охватывает любые требования, как связанные, так и не связанные с расторжением договора. Палата Лордов (как высшая судебная инстанция) разрешила дела в пользу ICS, основываясь на том, что буквальное значение спорного условия противоречит пониманию разумного лица в контексте совершенной уступки прав требований. При обосновании решения, помимо прочего, Lord Hoffmann указал на то, что спорная формулировка является странной, поскольку, если стороны действительно намеревались исключить любые требования, то необходимость в том, чтобы специально оговаривать «требование о расторжении в связи со злоупотреблением влиянием» отсутствовала бы. При этом если признать, что инвесторы, получив компенсации от ICS, не уступили требования к WBBS о возмещении убытков, то есть сохранили такие права за собой, на стороне инвесторов могло бы возникнуть неосновательное обогащение, которое выразилось бы в том, что инвесторы могли бы получить двойную компенсацию – от ICS, и от WBBS.

В данном деле важен контекст, в рамках которого заключался договор уступки прав требований. Основной вопрос, который был поставлен в данном деле, касался того, в чем был смысл специального выделения «требования о расторжении в связи со злоупотреблением влиянием», если любые денежные требования исключались из объема уступаемых прав? Более того, с экономической точки зрения буквальное толкование спорного условия является явно неразумным, поскольку, выплачивая инвесторам компенсации, сложно предположить, что компания ICS не рассчитывала получить встречное предоставление, иными словами компания ICS намеревалась подарить соответствующие суммы компенсаций инвесторам.

Вместе с тем, включение в горизонт понимания разумного лица некоторых индивидуальных (субъективных) обстоятельств сторон договора не влечет превращение объективного критерия толкования в субъективный. Суд, толкуя договор объективно, может принять во внимание те обстоятельства, которые могли быть неизвестны одной из сторон, но тем не менее должны были быть известны разумному лицу.

На этот момент обращается внимание в английской доктрине: «В деле Investors Compensation Scheme лорд Hoffmann указывает на то, что исходные данные должны быть объективными, то есть «разумно доступными» сторонам, но они могут и не знать о них в действительности. Объективный подход может привнести в процесс толкования информацию, которой не располагали договаривающиеся стороны. Примером может служить дело Prenn v Simmonds, в котором вопрос о толковании касался слова «доходы». Подразумевались ли только доходы холдинговой компании либо оно охватывало также доходы всей группы, холдинговой компании и ее дочерних обществ? <…> Лорд Wilberforce также согласился с тем, что оно отражает «принятую бизнес практику» и «практику бухгалтерского учета», согласно которой доходы относятся к консолидированной отчетности для всей группы компаний. <…> Данная информация относилась к контексту, согласно которому, независимо от того, знали ли стороны в действительности о «принятой бизнес практике», разумная сторона договора, действующая в той же фактической ситуации, должна была знать об этом»^¹⁶⁴.

Применительно к конструкции разумного лица отдельного внимания заслуживает вопрос добросовестности, который поднимается в немецкой литературе и судебной практике в отношении объективного горизонта понимания (Empfängerhorizont) спорного условия договора, которым обладает разумное лицо. Данный вопрос может быть сформулирован следующим образом: должно ли разумное лицо одновременно являться добросовестным?

Как было указано выше, при толковании договора немецкие суды ссылаются не только на разумность, но и на добросовестность, в свою очередь § 157 ГГУ содержит прямую ссылку на принцип «доброй совести»» (Treu und Glauben).

Примечательно, что российское дореволюционное право также содержало ссылки на добросовестность при толковании договора. Так, ст. 1539 Свода Законов Российской Империи указывала на то, что договоры должны быть изъясняемы по намерению их и доброй совести. В соответствии со ст. 86 Проекта Гражданского уложения Российской Империи сделки должны быть изъясняемы по точному их смыслу, по доброй совести и намерению лиц, их совершающих.

На основе § 157 ГГУ в немецкой юридической литературе широко поддерживается тезис о том, что договор следует толковать с позиции разумного лица, которое одновременно является и добросовестным^¹⁶⁵.

С практической точки зрения это значит, что, применяя принцип добросовестности к масштабу понимания разумного лица, необходимо не только учитывать интерес данного лица, но и интерес противостоящей ему в договорных отношениях стороны, а также интересы всех третьих лиц.

Как справедливо отмечает проф. A. Lüderitz, «добросовестность, вероятно, достижима там, где стороны способны прийти к соглашению, хотя у них различное мнение о смысле заключаемого договора»^¹⁶⁶.

Показательный пример применения принципа добросовестности при установлении понимания разумного лица можно найти в деле о толковании условий гарантии, рассмотренном немецкими судами^¹⁶⁷.

Согласно обстоятельствам дела ответчик с целью обеспечения кредита своего бизнес-партнера супруг убедил свою жену (ответчик) подписать гарантию по первому требованию (demand guarantee) в пользу компании-истца. Такая гарантия предполагает немедленную уплату обозначенной в ней суммы по первому требованию бенефициара и ограничивает предъявление возражений. В суде ответчик ссылался на то, что не имел опыта подписания такого рода соглашений о гарантии и понимал выданную гарантию как «обычную». Как было указано судом, разрешившим дело в пользу ответчика со ссылками на объективный критерий толкования согласно § 157 ГГУ, истец, составляя условия гарантии, осознанно выбрал формулировки, которые обычно используются банками для гарантий по первому требованию, однако у истца не было оснований для того, чтобы предполагать, что ответчик, не имея соответствующего профессионального (банковского) опыта, мог понимать, что выдает именно гарантию по первому требованию.

Очевидно, что решение по данному делу продиктовано не столько требованиями разумности, поскольку из формулировок гарантии прямо следовало, что данная гарантия не является простым поручительством по кредиту, сколько требованиями добросовестности.

В данном случае понимание истца условий гарантии хотя и может быть признано разумным, но не соответствует требованию доброй совести, поскольку истец, учитывая статус ответчика, должен был учитывать, в том числе и его интересы, которыми явно не могло охватывать принятие на себя обязательств по обеспечению кредита на профессиональной основе.

Как указывается в немецкой литературе, при установлении понимания добросовестного лица суду следует учесть «потери с двух сторон, избежав неравное положение сторон договора, а при существенном экономическом неравенстве – отдать предпочтение слабой стороне»^¹⁶⁸.

В данном случае основной целью становится не защита автономии воли и того, как другая сторона, могла понять смысл волеизъявления, а защита слабой стороны и, следовательно, публичных интересов.

Учитывая это, проф. A. Lüderitz развивает эту мысль далее: «применение масштабов, обусловленных принципом добросовестности, часто выходит за рамки собственно толкования»^¹⁶⁹.

На наш взгляд, применение принципа добросовестности при толковании договора оправдано, прежде всего, с точки зрения защиты публичных интересов, когда суд сталкивается либо с экономическим неравенством сторон, например, в спорах с потребителями, либо с явной недобросовестностью одной из сторон договора, которая, хотя и понимала спорное условие разумно, но, исходя из конкретных обстоятельств, не могла не знать о том, что такое понимание явно противоречит интересам другой стороны.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17

	Дипломная работа тема: Изучение особенностей института наследования... Тема: Изучение особенностей института наследования в Российском гражданском праве		М. В. Короткова вещное право в российском гражданском праве Федеральное государственное образовательное бюджетное учреждение высшего профессионального образования
	Правила исчисления сроков по гражданскому законодательству РФ (ст... Понятие, значение, правовая природа и классификации сроков в гражданском праве РФ		Комментарий к федеральному закону Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование...
	Договор аренды в гражданском праве Расторжение договора аренды нежилого помещения и ответственность сторон		Понятие индивидуального предпринимательства в современном Российском праве 4 Законодательная база, определяющая предпринимательскую деятельность в России 18
	Дипломная работа студентки 5 курса 4 группы дневного отделения специальности «Юриспруденция» Общая характеристика категории «добросовестность» в гражданском праве россии 7		Учебно-методический комплекс по дисциплине «юридические лица в гражданском праве» Методические рекомендации для преподавателей, ведущих семинарские и практические занятия
	Фгобу впо «Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации»... Условные завещания как разновидность особого завещательного распоряжения в российском праве		Образец заявления для юридических лиц на выдачу условий подключения... Иванова, 2, на участке с кадастровым номером 55: 36: 120500: 111 который принадлежит на праве собственности, что подтверждается свидетельством...

Особенности толкования договора в российском гражданском праве

Похожие: