ГЛАВА XXIV
Семнадцать дней провел Юджин в горах в обществе Кристины и за это
время дошел до такого восторженного состояния, какого никогда еще не
испытывал. Дело в том, что он никогда не встречал женщины, подобной
Кристине, такой прекрасной, физически совершенной, с таким проницательным
умом и тонкой душой артистки. Она с поразительной быстротою схватывала все,
что он хотел выразить. Ее мысли и чувства бесконечно обогащали его. Как и
он, она много думала о тайнах жизни, о сложности человеческого организма, о
его загадочных функциях, об их сознательных и подсознательных проявлениях и
существующей между ними взаимосвязи. Человеческие страсти, желания,
потребности были для нее тончайшим узором, в созерцание которого она любила
погружаться. У нее не было времени продумать свои мысли до конца, не было
желания писать, зато она в своем выразительном пении передавала то
прекрасное и возвышенное, что испытывала. И при случае она умела говорить,
говорить красиво, с поэтической грустью, хотя в груди ее было столько юной
отваги и силы, что ни одна сторона жизни не пугала ее, - не пугало даже и
то, что сделает природа с ничтожной горсточкой вещества, из которого она
была создана, когда вещество это растворится в пространстве. "Для каждого
из нас пробьет последний час", - цитировала она Юджину, и он серьезно кивал
головой.
Гостиница, где остановился Юджин, блистала такой роскошью, какой он
еще не видел. И никогда в жизни не было у него столько денег, и никогда еще
он не чувствовал себя призванным так свободно их тратить. Номер, который он
занял, был одним из лучших в отеле; при выборе его Юджин руководствовался
тем, что подумает Кристина. По ее же совету он несколько раз приглашал ее
обедать вместе с матерью и братом (остальные члены ее семьи еще не
приехали). В свою очередь, и он получал приглашения на дачу к завтраку и к
обеду.
Сразу по приезде Юджин понял, что Кристина намерена проводить в его
обществе возможно больше времени. С этой целью она предложила подняться на
три ближайших горы - Высокую, Смелую и Трубу. Она знала превосходные
гостиницы в радиусе семи, десяти, пятнадцати километров, куда можно было
поехать поездом или в кабриолете, с тем чтобы потом возвращаться при свете
луны. В лесной чаще и рощицах она облюбовала два-три укромных уголка, где
среди деревьев были крохотные полянки; здесь они привязывали гамак и,
раскидав возле себя томики стихов, наслаждались беседой и поцелуями.
Эти прогулки наедине, прекрасные июньские дни, безоблачное небо
привели к тому, что Кристина приняла решение, о котором Юджин не смел и
мечтать. Они постепенно прошли через все стадии любви. Они много говорили о
любви и страсти, с презрением отвергая мысль о том, будто есть что-либо
греховное хотя бы и в самой интимной близости между мужчиной и женщиной. И,
наконец, Кристина сказала откровенно:
- Я не хочу выходить замуж. Брак не для меня, во всяком случае, до тех
пор, пока я не добьюсь серьезного успеха. Я предпочитаю подождать, если
только можно любить тебя и сохранить свободу.
- Почему ты хочешь отдаться мне? - спросил Юджин.
- Я не уверена в том, что хочу этого. Я могла бы довольствоваться
просто твоей любовью, если бы это тебя удовлетворило. Но я хочу дать тебе
счастье. Я хочу дать тебе все, что только могу.
- Странная ты девушка, - сказал он, проводя рукой по ее высокому лбу.
- Ты для меня загадка, Кристина. Я не могу понять, как ты пришла к такой
мысли. Зачем ты решаешься на это? Если что-нибудь случится, ведь
пострадаешь ты.
- О нет, - улыбнулась она. - Если бы это случилось, я бы вышла за тебя
замуж.
- Как, решиться на такой шаг просто так, потому, что ты меня любишь,
потому, что ты хочешь видеть меня счастливым!.. - Он умолк.
- Я и сама этого не понимаю, золотой мой, - сказала она. - Я просто
иду на это.
- Но почему, если ты готова на это, ты не предпочитаешь поселиться со
мной? Вот чего я не пойму.
Она сжала его голову в своих ладонях.
- Мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам. Я не думаю, что ты
будешь счастлив, если женишься. Может случиться, что ты разлюбишь меня. Или
я разлюблю тебя. Возможно, ты пожалеешь об этом. Если мы познаем счастье
сейчас, может быть, потом я уже буду тебе не нужна. И, понимаешь, тогда я
не буду терзаться мыслью, что мы так и не узнали счастья.
- Что за логика! - воскликнул он. - Ты, вероятно, хочешь сказать, что
это я буду не нужен тебе?
- О нет! Мне ты будешь нужен, но не так. Как ты не понимаешь, Юджин,
ведь, по крайней мере, я буду знать, что дала тебе все, что могла.
Юджин был опечален тем, что она способна так рассуждать, приводить
такие доводы. Какой странный, жертвенный, фаталистический склад ума!
Возможно ли, чтобы так рассуждала молодая, прекрасная, талантливая девушка?
Поверит ли этому хоть один человек на свете, если рассказать? Он посмотрел
на нее и грустно покачал головой.
- Подумать только, что нельзя сохранить навсегда самое лучшее, что
есть в жизни, - вздохнул он.
- Нет, золотой мой, ты хочешь слишком многого, - ответила она. - И
тебе только кажется, что ты хотел бы это сохранить. Нет, ты хочешь, чтобы
все прошло. Ты не согласился бы жить со мной всю жизнь, я уверена в этом.
Так бери же то, что посылают тебе боги, и ни о чем не жалей. Гони прочь
мысли - ведь ты это умеешь.
Юджин порывисто привлек ее к себе. Он целовал ее без конца, забыв на
ее груди все свои прошлые привязанности. И она отдалась ему охотно и
радостно, не переставая повторять, что счастлива.
- Если б ты мог видеть со стороны, как мне хорошо с тобой, тебя бы это
не удивляло, - говорила она.
Он пришел к заключению, что она самое удивительное существо, какое
только встречалось на его пути. Ни одна женщина не проявила в любви к нему
такой царственной щедрости. Ни одна женщина из всех, кого он знал, не имела
столько мужества, чтобы так сознательно, так просто, так прямо идти к своей
цели. Когда он слушал, как эта блестящая артистка, девушка такой красоты,
спокойно рассуждает о том, пожертвовать ли ей добродетелью ради любви,
пригоден ли брак в его обычных формах для служителей искусства, следует ли
ей насладиться его любовью сейчас, пока они оба молоды, или же,
подчинившись предрассудкам, дать молодости промчаться, - Юджин чувствовал,
что в его еще скованной условностями душе все возмущается против этого, ибо
вопреки своему стремлению к личной свободе, вопреки сомнениям и моральным
софизмам он продолжал питать глубокое уважение к такой семье, какую создали
Джотем Блю и его жена, и к тому, что отсюда следует, - к нормальному,
здоровому, послушному потомству. Природе, несомненно, стоило больших трудов
и усилий довести человека до его теперешнего состояния, и едва ли она так
легко отступится от своего. Да и действительно ли необходимо от всего этого
отказываться? Захочет ли он, Юджин, увидеть мир, в котором женщина согласна
будет принять его на время, как это делала сейчас Кристина, а затем
бросить? Это новое переживание заставило Юджина задуматься, оно
опрокидывало все его теории и взгляды, оно перемешало все представления о
жизни, какие успели у него сложиться. Он ломал голову над сложностью жизни
и любви и, сидя на просторной террасе гостиницы, думал и думал без конца о
том, каков же все-таки ответ и почему он не может, подобно другим мужчинам,
оставаться верным одной женщине и быть счастливым. Он спрашивал себя,
действительно ли это так, действительно ли он не может быть таким, как
другие. Пожалуй, что и может. Он знал, что еще до сих пор не разобрался в
себе и не умеет управлять своей волей и своими желаниями.
Эти блаженные дни оставили в нем глубокий след. Он был поражен тем,
какого совершенства может достигнуть жизнь в иные редкие минуты. Высокие,
безмолвные горы, такие однообразные в своих округлых очертаниях, такие
зеленые, такие мирные, давали отдых его душе. Однажды он вместе с Кристиной
взобрался на гору, которая с высоты двух тысяч футов господствовала - как
мелькнуло в голове Юджина - "над всеми царствами мира": над огромными
пространствами зеленых лугов и шахматной доской полей, над скромными
поселками и городами, над холмами, поднимавшимися в отдалении, словно
дружные братья.
- Посмотри на этого человека там, в палисадничке, - говорила Кристина,
показывая на микроскопическое существо, коловшее дрова перед деревенским
коттеджем на расстоянии доброй мили от утеса.
- Не вижу, - отвечал Юджин.
- Смотри туда, на этот красный амбар, сразу за рощицей, неужели не
видишь? Вот там, на лугу, где пасутся коровы.
- Я не вижу никаких коров.
- О Юджин, что у тебя с глазами?
- А! Теперь вижу, - сказал он, сжимая ее руку. - Он похож на таракана,
не правда ли?
- Да, - засмеялась она.
- Как обширна земля и как мы ничтожны! Взгляни только на этого
крохотного человечка со всеми его надеждами и мечтаниями, со всей сложной
машиной его мозга и нервов и скажи мне, может ли какой-то бог всем этим
заниматься. Ну скажи, Кристина, как ты думаешь, может?
- Конечно, нет, дорогой мой, бог не может заниматься одним таким
человечком. Но он, возможно, занят мыслью о человеке вообще и о
человеческом роде в целом. Впрочем, я и сама не уверена, золотой мой. Я
знаю только одно: сейчас я счастлива.
- И я, - словно эхо, отозвался он.
Тем не менее разговор на этом не оборвался, и они продолжали все
больше и больше углубляться в вопросы о происхождении жизни и о ее цели.
Они говорили о невероятной древности земли, о бурях рождений и
смертей, бушевавших на земле в разные эпохи.
- Не нам решать все эти вопросы, Eugenio mio*, - рассмеялась она. -
Лучше пойдем домой. Моя бедная дорогая мамочка будет беспокоиться за свою
Кристину. Знаешь, она, по-моему, начинает подозревать, что я влюблена в
тебя. Ей дела нет до того, сколько человек влюбляется в меня, но как только
я выказываю кому-либо малейшие знаки предпочтения, она начинает
волноваться.
______________
* Мой Евгений (итал.).
- А много было таких случаев предпочтения? - спросил он.
- Нет. Но зачем этот вопрос? Не все ли равно? Ну, скажи, Юджин, не все
ли тебе равно? Ведь сейчас я люблю тебя.
- Не знаю, все равно или нет, - ответил он, - но мне больно, когда я
думаю о твоем прошлом. Я не могу тебе сказать почему. Однако это так.
Она задумчиво смотрела вдаль.
- Как бы то ни было, ни один человек не был со мной так близок, как
ты. Разве этого недостаточно? Разве этим не все сказано?
- Да, дорогая. Этим все сказано. Да, да, все! Прости меня. Я не буду
больше тебя расстраивать.
- Не надо, - сказала она. - Ты делаешь больно и мне и себе.
Бывали вечера, когда Юджин сидел в гостинице на одной из террас и
смотрел, как развешивали между колоннами китайские фонарики, горевшие
мягким светом, и шли приготовления к вечерним танцам. Он любил наблюдать,
как собирались мужчины и женщины, жившие в этой летней колонии. Девушки в
прозрачных белых платьях и белых туфельках, мужчины в белых полотняных и
фланелевых костюмах, весело болтая, шли по дороге. Кристина приходила на
эти вечера в сопровождении матери и брата, такая очаровательная в белом
полотняном или батистовом платье, отделанном кружевами. Юджин с огорчением
думал о том, что он так и не постиг в совершенстве искусства танцев. Он
умел танцевать, но далеко не так, как брат Кристины или десятки других
мужчин, легко скользивших по навощенному полу, и это заставляло его
страдать. Временами после прекрасного вечера, проведенного с возлюбленной,
он сидел совсем один, грезя о красоте окружающей природы. Звезды были, как
бесчисленные алмазные зерна, раскиданные рукою равнодушного сеятеля. В
отдалении высились темные горы. Повсюду были тишина и покой.
Почему жизнь не может всегда быть такою, думал Юджин, и сам себе
отвечал, что со временем это сделалось бы убийственно скучным, как и всякая
не подверженная переменам красота. Человеческая душа жаждет движения, а не
покоя. Покой - на короткое время после деятельности, а затем снова
деятельность... Так и должно быть. Он понимал это.
Перед самым его отъездом в Нью-Йорк Кристина сказала ему:
- Теперь, когда мы снова встретимся, я буду мисс Чэннинг, а ты -
мистер Витла. Мы почти забудем, что были когда-то вместе. Нам будет с
трудом вериться, что мы видели то, что мы видели, делали то, что мы делали.
- Кристина, ты говоришь, как будто между нами все кончено. Ведь это же
не так, правда?
- В Нью-Йорке ничего похожего быть не может, - вздохнула она. - У меня
нет времени, да и тебе нужно работать.
В ее голосе слышалось твердое решение.
- Кристина, не говори так, прошу тебя! Я не могу себе этого
представить.
- Хорошо, не буду, - сказала она. - Посмотрим. Подождем, пока я
вернусь.
Он раз десять поцеловал ее на прощание и уже на пороге снова крепко
прижал к груди.
- Ты меня совсем забудешь? - спросил он.
- Нет, ты меня забудешь. Но помни одно, дорогой. Ты получил все,
правда? Позволь же мне остаться твоей лесною нимфой. Все остальное
недостойно нас.
Он вернулся к себе в гостиницу. На душе у него было горько: он знал,
что они испытали все, что им было суждено испытать. Кристина полностью
насладилась проведенным с ним летом. Она целиком отдала ему себя. А теперь
она хотела быть свободной, чтобы работать. Он не мог этого понять, но знал,
что это так.
ГЛАВА XXV
Грустно возвращаться летом в раскаленный город после чудесных дней в
горах. Душою Юджина еще владело безмолвие горных склонов, блеск и журчание
быстрых ручьев, он еще видел перед собою ястребов, орлов и коршунов, реющих
в хрустальной синеве неба. Он испытывал в первое время тоску, недомогание,
чувствовал себя не в силах вернуться к обычной жизни и работе. Время от
времени, напоминая о пережитом недавно счастье, приходили письма и
коротенькие записки от Кристины. Но он терзался предчувствием конца,
тревожившим его еще при расставании.
Необходимо было написать Анджеле. Он совершенно не думал о ней за
время своей поездки. У него сложилась привычка писать ей не реже чем каждые
три-четыре дня, и хотя в последнее время в его письмах уже не было прежней
страстности, все же они приходили регулярно. Теперь же, когда он так
внезапно замолчал на целых три недели, Анджела испугалась, не заболел ли
он, но где-то внутри у нее уже шевелилось подозрение, что в нем происходит
какая-то перемена. В письмах он все реже упоминал о тех радостях, которые
они пережили вместе, и о счастье, которое их ждет впереди, и все чаще
описывал нью-йоркскую жизнь, все больше говорил о своих честолюбивых
стремлениях. Анджела готова была многое ему простить, помня о том, что
Юджин прилагает все усилия, чтобы добиться успеха и обеспечить средства для
их совместной жизни. Но трудно было объяснить трехнедельное молчание, не
предположив какой-нибудь серьезной причины.
Юджин понимал это. Он пытался оправдаться болезнью, писал, что теперь
уже встал с постели и чувствует себя много лучше. Но Анджела сразу уловила
в его письмах нотку неискренности и задумалась над тем, что это означает.
Уж не поддался ли он соблазну той распутной жизни, какую, говорят, ведут
художники? Она мучилась сомнениями и тревогой, так как время уходило, а
Юджин все не назначал окончательного срока их уже не раз обсуждавшейся
свадьбы.
Положение Анджелы было тем более тяжелым, что с Юджином были связаны
все ее надежды. Она была пятью годами старше его. Она давно уже утратила ту
юность и жизнерадостность, которые свойственны девушке в возрасте от
восемнадцати до двадцати двух лет. Краткая пора вслед за этим, когда
девушка цветет, точно роза, и дышит свежестью и красками богатой, новой,
яркой жизни, тоже осталась для нее позади. Впереди был неизбежный путь
вниз, навстречу более будничному, трезвому и суровому существованию. У
некоторых женщин это увядание протекает медленно и аромат юности держится
годами, так что нет большой нужды в искусстве портнихи, парфюмера и
ювелира. У других оно происходит быстро, и никакие средства не в состоянии
остановить тех разрушений, которые производит беспокойная, мятущаяся,
неудовлетворенная душа. Иногда искусный уход за собой при медленном
разрушении может дать женщине почти неувядаемое очарование, особенно когда
красоте физической сопутствует красота духовная и когда ко всему этому
присоединяются вкус и такт.
Годы были милостивы к Анджеле, к тому же ее спасала пылкость
воображения и чувств. Но внутреннее горение и тревога уже наложили бы на
нее печать стародевичества, если бы не благотворное действие домашней среды
и счастливая - или злосчастная - встреча с Юджином в минуту, когда она уже
готова была поставить крест на своих мечтах о любви. Она не принадлежала к
тому новому типу девушек, которые жаждут войти в широкий мир, чтобы расти,
развиваться и найти свой, самостоятельный интерес в жизни. Скорее она
принадлежала к тем домовитым женщинам, которые мечтают о муже, требующем
заботы и любви. И вот ее дивной, прекрасной мечте о счастье с Юджином
угрожало крушение, и Анджела с ужасом думала о том, что ей предстоит и
дальше влачить бессмысленное, убийственно-тоскливое существование скупо
оплачиваемой учительницы в деревенской глуши.
Между тем Юджин, по мере того как лето близилось к концу, приобретал
все новые знакомства среди женщин. Мак-Хью и Смайт уехали на лето к родным,
и Юджин, пребывавший в полном одиночестве, испытал большое облегчение,
когда однажды познакомился в редакции одного журнала с Нормой Уитмор -
темноволосой темпераментной и чрезвычайно экспансивной журналисткой и
редактором, которая, как и многие до нее, живо им заинтересовалась. Их
познакомил заведующий художественным отделом этого журнала Янс Янсен.
Поболтав некоторое время с молодым художником, она зазвала его к себе в
кабинет.
Норма привела его в маленькую комнату, не более шести футов на восемь,
где стоял ее стол. Юджин успел заметить, что она худощава, что у нее
желтоватый цвет лица, что она одних с ним лет или чуть постарше и
чрезвычайно умна. Его внимание привлекли ее руки - тонкие, красивые,
свидетельствовавшие об артистической натуре. Ее глаза горели каким-то
особенным блеском, а свободно сидевшее платье говорило о большом вкусе. У
них завязался разговор о его работе, с которой она была знакома и которой
восхищалась, а затем она пригласила его к себе в гости. Он смотрел на Норму
бессознательно-оценивающим взглядом.
Кристины еще не было в городе, но даже воспоминание о ней мешало
Юджину писать Анджеле с прежней страстностью. Все же Анджела по-прежнему
представлялась ему очаровательной. Он говорил себе, что надо писать ей
регулярно и что в скором времени придется поехать в Блэквуд и жениться на
ней. Уже близилось время, когда он в состоянии будет содержать ее и
обзавестить собственной студией, если они будут жить скромно. Но в сущности
ему вовсе не хотелось жениться.
Вот уже три года, как он был знаком с Анджелой. Около полутора лет он
не видел ее. За последний год в его письмах все меньше и меньше говорилось
об их отношениях и все больше - о чем угодно другом. Ему трудно становилось
писать обычные любовные письма. Но он не позволял себе доискиваться причин
этого, он остерегался трезво разбираться в своих чувствах - это привело бы
его к мучительному заключению, что он не может жениться на Анджеле, и
заставило бы так или иначе освободиться от данного ей слова. Этого он не
хотел делать. Он тянул, удерживаемый жалостью к ее уходящей молодости,
удерживаемый ее любовью к нему, сознанием своей несправедливости - тем, что
он отнял у нее столько лет и помешал ей иначе устроить свою судьбу, и,
наконец, мыслью о том, как незавидна будет ее участь, если ей придется
сообщить родным, что он ее бросил. Юджин страшно не любил обижать людей.
Ему тяжело было сознавать, что он кому-то причинил горе, а причинять горе,
не сознавая этого, он тоже не мог. Он был слишком мягкосердечен. Он дал
Анджеле обещание жениться на ней. Он был связан словом, он подарил ей
кольцо и просил ждать его, он грубо обманывал ее, изливаясь в нежности и
страсти. И теперь, после трех лет, опозорить ее перед всей ее милой семьей
- старым Джотемом, матерью, сестрами и братьями - казалось такой
жестокостью, что он не осмеливался и думать об этом.
Анджела с ее болезненно-мнительной, страстной и робкой натурой не
могла, конечно, не чувствовать надвигающейся катастрофы. Она горячо любила
Юджина, и долго сдерживаемое пламя ее страсти в течение стольких лет ждало
возможности разгореться, - а такой возможностью мог быть только брак.
Однако Юджин своими чарующими манерами и обаянием, силою своей
чувственности, вспыхивавшей в нем в известные минуты, и неотразимостью
доводов, когда разговор заходил о вопросах пола, внушил ей надежды на столь
полное осуществление ее грез, что она уже готова была пожертвовать своей
девственностью, забыть о добродетели. Воспоминание о том единственном
знаменательном вечере мучило ее. Она говорила себе, что если его любовь
сменится полным равнодушием, то лучше было бы тогда уступить ему. Зачем она
старалась спасти себя? Возможно, у нее родился бы ребенок, и Юджин остался
бы верен ей из сострадания и чувства долга. Она испытала бы это величайшее
для женщины блаженство - слияние с любимым. В худшем случае она могла бы
умереть.
Мысли Анджелы невольно обращались к тихому маленькому озеру неподалеку
от их усадьбы, на стеклянной поверхности которого отражалось небо, и она
представляла себе, как лежит на его песчаном дне: светлые волосы
разметались, и вода шевелит их пряди, глаза закрылись навеки, руки скрещены
на груди. Но ее воображение далеко опережало отвагу. Она не способна была
бы это сделать, а могла лишь думать об этом, и такие мысли еще усиливали ее
горе.
По мере того как время шло, а пыл Юджина не оживал, Анджела все больше
мучилась неразрешенными сомнениями любви и все серьезнее задумывалась над
тем, что предпринять, чтобы вернуть его привязанность. В свое последнее
посещение он так стремился обладать ею, что она и сейчас верила в его
любовь, пусть даже разлука и бурная столичная жизнь временно затмили
воспоминание о ней. Анджеле пришло на ум выражение из той оперетты, которую
она смотрела вместе с Юджином. "Разлука - это темная комната, в которой не
видно даже любви" - оно очень подходило к данному случаю. Если бы вернуть
его, если бы только он снова очутился подле нее, прежний огонь разгорелся
бы в нем, и тогда она, может быть, пошла бы на то, чтобы отдаться ему.
Смутная мысль о самопожертвовании уже мелькала у нее и тревожила ее
сознание.
Этому в немалой степени способствовали те испытания, которым она
подвергалась у себя дома. Ее сестра Мариетта была окружена поклонниками,
которые тянулись к ней, как пчелы к медвяной росе цветка, и Анджела
понимала, что на нее они смотрят как на нечто вроде гувернантки,
приставленной к младшей сестре. Мать и отец с сожалением поглядывали на
Анджелу, огорчаясь при мысли, что такая хорошая девушка страдает, потому
что ее не ценят и не понимают. Ей не удавалось скрыть свои чувства;
родители видели, что она несчастна, и ей было ясно, что они это видят.
Тяжело было говорить сестрам и братьям, которые иногда справлялись о
Юджине, что у него все благополучно, - а как бы ей хотелось сказать, что он
в самом скором времени приедет за ней.
Мариетта сначала завидовала сестре. Ей приходило в голову, что неплохо
было бы отбить у нее Юджина, и только мысль о годах Анджелы и о том, что
сестра не пользуется большим успехом у мужчин, удерживала ее. Теперь же,
когда стало ясно, что Юджин пренебрег Анджелой или, во всяком случае,
непозволительно медлит с женитьбой, Мариетта прониклась к ней глубокой
жалостью. Однажды - еще задолго до того возраста, когда за девушкой
начинают ухаживать, - она заметила Анджеле: "Я буду ласкова с мужчинами. Ты
слишком холодна. Ты никогда не выйдешь замуж". Анджела поняла тогда, что
дело не в излишней холодности, а в ее инстинктивном предубеждении против
типа мужчин, с которыми ей преимущественно приходилось встречаться. Кстати,
заурядные мужчины и не увлекались ею. Она не могла заставить себя находить
удовольствие в их обществе. Только Юджину удалось зажечь в ней пламя любви,
и, однажды познав это чувство, она не могла уже думать ни о ком другом.
Мариетта понимала чувства сестры. А теперь, после этих трех лет, Анджела
окончательно оттолкнула от себя всех поклонников, в том числе и того, кто
оказался всех больше ей предан, - верного Виктора Дина. Единственное, что
могло еще спасти ее от опасности полного пренебрежения, была романтическая
мечтательность, благодаря которой она сохранила моложавый вид и свежесть
чувств.
Страшась быть покинутой, Анджела начала намекать Юджину в письмах, что
ему следовало бы приехать навестить ее, и выражала надежду, что он не
захочет оттягивать и дальше их брак из-за трудностей, связанных с их
будущим устройством. Она снова и снова повторяла, что будет счастлива с ним
и в бедности, что тоскует по нем. Юджин поневоле задумался над тем, как же
ему поступить.
Преимуществом Анджелы при создавшихся обстоятельствах было то, что она
больше, чем какая-либо другая женщина, привлекала его физически. Что-то в
ней сулило ему более сильное, более глубокое, более яркое наслаждение, чем
он знавал до сих пор. Ему вспоминались дивные дни, проведенные с нею, и
особенно тот памятный вечер, когда она молила его спасти ее от нее самой.
Красота благодатного лета, обаяние этой приветливой, дружной семьи, аромат
цветов и благостная сень деревьев - все способствовало тому, что ее
пленительный образ сохранил в его воображении всю свою свежесть. Мог ли он
грубо оборвать этот незавершенный роман, отбросить в сторону этот
прелестный цветок?
В то время у Юджина не было никакой любовной связи. Мириэм Финч была
чересчур консервативна и интеллектуальна. Норма Уитмор не привлекала его с
этой стороны. Что же касается других прелестных женщин, с которыми Юджин
встречался в том или ином кругу, то ни он не чувствовал к ним влечения, ни
они к нему. Он переживал душевное одиночество - состояние, которое всегда
обостряло его впечатлительность. И он не мог заставить себя прийти к
выводу, что с Анджелой все кончено.
Наконец Мариетта, долго наблюдавшая за развитием романа своей старшей
сестры, пришла к заключению, что нужно попытаться помочь ей. Анджела,
очевидно, затаила в душе горе, которое лишало ее покоя и душевного
равновесия. Она была глубоко несчастна, и это очень огорчало ее сестру.
Мариетта любила ее всей душой, несмотря на то, что Юджин мог бы стать между
ними яблоком раздора, - и однажды ей пришло в голову написать ему
по-дружески и рассказать, как обстоит дело. Она считала, что у него доброе
и нежное сердце, что он любит Анджелу, что, возможно, Анджела права, и он
медлит лишь из желания обзавестить средствами для их совместной жизни. Быть
может, если по-настоящему поговорить с ним, он бросит охотиться за
призрачным богатством и поймет, что лучше соединиться с Анджелой сейчас,
пока они еще молоды, чем ждать, когда оба настолько состарятся, что вся
прелесть брака будет утрачена навсегда. Она долго носилась с этой мыслью,
твердила себе, что Анджела вполне заслуживает такого счастья, и наконец
набравшись смелости, написала письмо, которое и отправила Юджину.
"Дорогой Юджин!
Вы будете удивлены, получив мое письмо. Только никому про это ни
слова, а тем более Анджеле. Юджин, я давно слежу за нею и знаю, что она
несчастна. Она без памяти любит Вас. Когда от Вас долго нет писем, Анджела
просто места себе не находит, и у нее одна мечта - быть с Вами. Юджин,
почему Вы не женитесь на ней? Она такая душечка, такая красавица, и
характер у нее чудный. Она не хочет дожидаться хорошо обставленной квартиры
и роскоши, - ни одной девушке это не нужно, если она любит так, как, я
знаю, Анджела любит Вас. Она хочет быть с Вами сейчас, пока вы оба молоды и
можете дать друг другу счастье, а не ждать нарядной квартиры и хороших
вещей, которые Вы когда-нибудь сможете ей дать. Юджин, имейте в виду, я
ничего не говорила ей, ни полслова, и я знаю, что она ужасно рассердится,
если догадается, что я написала Вам. Она никогда не простит мне этого. Но я
не могу удержаться, чтобы не написать Вам. Мне тяжело видеть, как она
грустит и тоскует, и я уверена, что, узнав об этом, Вы приедете и заберете
ее с собой. Только, пожалуйста, ни одним намеком не выдайте меня и не
отвечайте на это письмо, разве только уж очень захочется. Но лучше не надо.
И разорвите мое письмо. Но только приезжайте за ней поскорее, Юджин,
пожалуйста, приезжайте. Анджела так ждет Вас, и она будет Вам прекрасной
женой, потому что это чудесная девушка. Мы все ее так любим - и папа, и
мама, и все. Надеюсь, Вы простите меня. Я не могла не сделать этого.
Любящая Вас Мариетта".
Письмо не только удивило, но и больно поразило Юджина, - он огорчился
и за себя, и за Анджелу, и за Мариетту. В самом деле, какое прискорбное
положение! Оно занимало его не только потому, что касалось его самого, но и
потому, что в нем вообще было нечто трагическое. Бедная Анджела, с
золотистыми волосами и ангельским личиком! Какой стыд, что они до сих пор
еще не вместе, когда ей этого хочется, как, до известной степени, хочется и
ему. Она прекрасна, в этом нет сомнения! Она нисколько не хуже любой другой
хорошенькой женщины, не считая, правда, тех, которые выделяются своим умом
и развитием. Зато чувством она богаче и Мириэм Финч, и Кристины Чэннинг.
Она только не умеет говорить об этом, вот и вся разница. Она умеет лишь
страдать. Юджин представлял себе все многообразие ее душевных мук -
отношение родных, с недоумением поглядывающих на нее, смятение, в которое
повергают ее эти взгляды, ее собственные терзания, холодное участие
знакомых, пытающихся разгадать эту загадку. Бедняжка, в какое мучительное
положение он ее поставил. Не лучше ли ему поехать к ней? Она может дать ему
счастье. Они будут жить в студии, и со временем все устроится. Или лучше
остаться жестоким и не ехать? Ему было трудно примириться с этой мыслью.
Так или иначе, но Мариетте он не ответил и, как она просила, разорвал
ее письмо на мелкие клочки. "Если бы Анджела знала, - подумал он, - это,
конечно, глубоко оскорбило бы ее".
Размышления Анджелы тем временем привели ее к выводу, что, пожалуй,
разумнее отдаться возлюбленному, если он когда-либо к ней вернется, - он
тогда сочтет себя обязанным жениться на ней. Она и вообще-то плохо знала
жизнь, а в то время в ее суждениях царила полная путаница. Она не отдавала
себе отчета в том, как неразумны подобные уловки. Она любила Юджина, она
чувствовала, что он должен принадлежать ей, что лучше умереть, чем лишиться
его, и мысль о таком недостойном шаге пришла ей в голову как последнее
средство. Если он откажется жениться, ей остается только броситься в озеро
- это она твердо решила. Она покинет этот ужасный мир, где лучшие надежды
любви осуждены на гибель. Она забудет все свои муки. Если там ее ждут покой
и тишина, больше ей ничего не надо.
Месяцы шли, близилась весна, и так как Юджин догадывался о настроениях
Анджелы по тем патетическим фразам, которые часто повторялись в ее письмах,
он постепенно пришел к решению, что должен поехать к ней. Письмо Мариетты
не выходило у него из головы. В нем родилось предчувствие неминуемой
катастрофы. Он не мог хладнокровно сесть и написать ей, что они никогда
больше не увидятся. Слишком свежи были в его памяти впечатления от поездки
в Блэквуд - благоухание лета и свежая красота того мира, в котором она
жила. В апреле он написал, что приедет в июне, и Анджела была вне себя от
радости.
Решению Юджина способствовало и то обстоятельство, что Кристина
Чэннинг не предполагала в этом году вернуться из Европы. Она несколько раз
писала ему в течение зимы, но в чрезвычайно сдержанном тоне. Посторонний
человек, прочитав ее письмо, никогда бы не подумал, что между нею и Юджином
что-то было. Его письма звучали, конечно, более пылко, но Кристина
предпочитала игнорировать его страстные намеки и постепенно внушила Юджину,
что ему нечего ждать от нее в будущем. Они останутся добрыми друзьями, но
вряд ли будут когда-либо любовниками и, во всяком случае, никогда не будут
мужем и женой. Его бесила мысль, что она с таким спокойствием относится к
вещам, казавшимся ему чрезвычайно важными. Гордость его была уязвлена тем,
что она так равнодушно вычеркнула его из своей жизни. В конце концов он
обозлился, и верность Анджелы начала представляться ему в новом свете. Вот
девушка, которая не стала бы с ним так обращаться. Она по-настоящему любит
его. Это верная, преданная душа. Теперь поездка в Блэквуд стала казаться
ему более привлекательной, а к началу июня он уже горел желанием увидеть
Анджелу.
|
