ГЛАВА XXVII
После этой ночи вся атмосфера в доме казалась Юджину насыщенной
укоризной, хотя внешне это не проявлялось ни взглядом, ни словом. Когда он
проснулся на другое утро и через полуоткрытые ставни увидел окружающий
зеленый мир, вместе с утренней свежестью его охватило чувство глубокого
стыда. Как это жестоко - явиться в такой дом и сделать то, что он сделал!
Ведь в конце концов сколько ни философствуй, разве такой славный старик,
как Джотем Блю, честный и добропорядочный гражданин, прямой и искренний в
своих понятиях о морали, в своем уважении к правам ближнего, - разве не
заслужил он лучшего отношения со стороны человека, которым восхищался?
Джотем так тепло отнесся к нему. В их беседах было столько взаимного
уважения и понимания. Юджин чувствовал, что Джотем считает его честным
человеком. Он и сам знал, что располагает к себе людей. Он был откровенен,
добродушен, уважителен, не любил никого осуждать; но женщины и женская
красота - вот где было его слабое место. И, однако, разве вопрос о
взаимоотношении полов не имеет важнейшего значения? Разве на этом не
зиждется весь мир? Разве от порядочности и честности отдельных людей не
зависят добрые устои и нравы? Разве семья не краеугольный камень
общественного здания? Как можно ожидать, чтобы человек был порядочным, если
не были порядочными его отец и мать? Как может общество надеяться чего-либо
достигнуть, если люди будут метаться по воле своих страстей и повсюду
заводить беспорядочные связи? Каково было бы ему, например, если б
кто-нибудь обесчестил его сестру Миртл? Задав себе этот вопрос, Юджин не
мог точно ответить, чего он хочет и чему сочувствует. Миртл - такой же
свободный человек, как и всякая другая девушка. Она вольна поступать, как
хочет. Возможно, что ему это было бы не совсем по душе, но...
Юджин переходил от одного вопроса к другому, снова и снова пытаясь
распутать этот гордиев узел. Взять хотя бы дом Анджелы, который
представлялся ему таким милым и чистым, когда он впервые вошел в него;
теперь на него легла тень, и эту тень набросил он сам. Но так ли уж он
виноват? - продолжал рассуждать Юджин. Теперь уже не оставалось ничего, что
он принимал бы за истину. Он метался в заколдованном кругу. Это ли истина?
Или это? Или вот то? Но ответа не было. Жизнь казалась неразрешимой
загадкой. Иногда она заставляла его стыдиться своих поступков. Вот и сейчас
он сгорал от стыда. И вместе с тем спрашивал себя, в самом ли деле он
должен чего-то стыдиться. Может быть, это глупо? Разве мы живем не для
того, чтобы жить, а для того, чтобы мучить себя упреками? Ведь не он создал
заложенные в нем страсти и желания.
Юджин распахнул настежь ставни, и его ослепило сияние яркого дня. За
окном все зеленело, цветы распустились во всей своей красе, деревья
отбрасывали прохладную тень. Щебетали птицы. Гудели пчелы. В воздухе стоял
запах сирени.
"Бог ты мой! - воскликнул Юджин, вскидывая руки над головой. - Как
хороша жизнь. До чего она прекрасна!.."
Юджин глубоко вдохнул в себя воздух, насыщенный ароматом цветов. Если
бы можно было всегда так жить - вечно, вечно!
Он обтерся холодной водой, оделся, выбрав мягкую сорочку с отложным
воротником и темный галстук, и вышел из комнаты бодрый и свежий. Анджела
уже встала и ждала его. Лицо ее было бледно, но вся она светилась какою-то
грустной красотой.
- Полно, полно, - сказал он, ласково взяв ее за подбородок. - Ну что
это!
- Я сказала всем, что у меня болит голова, - шепнула она ему. - Она у
меня действительно болит. Ты понимаешь?
- Я понимаю твою головную боль, - рассмеялся он. - Но все будет
хорошо, очень, очень хорошо. Какой чудесный день, правда?
- Прекрасный, - грустно ответила она.
- Не горюй, - настойчиво повторил он. - Полно терзаться, все будет
чудесно.
Он подошел к окну и выглянул в сад.
- Твой завтрак будет сейчас готов, - сказала она и, пожав ему руку,
исчезла.
Юджин вышел из дому и направился к гамаку. Теперь, очутившись среди
простора лугов и полей, он испытывал такое наслаждение, такую радость, что
от его тревог не осталось и следа. Эти мощные, вечно юные силы обновленной
природы, которые он ощущал вокруг себя, заставили его позабыть свой страх
перед злом и нравственным падением, страх, которому так легко поддаются
смертные. Юджин чувствовал, что молодость и любовь оправдывают все,
особенно при взаимном влечении. Почему было ему не взять Анджелу? Почему им
не принадлежать друг другу?
Когда Анджела позвала его завтракать, он с большим аппетитом съел все,
что она ему приготовила. Он держался с ласковой непринужденностью
победителя, Анджелу же, подобно человеку, пустившемуся в опасное плавание,
томили страх и неуверенность. Она подняла парус, но куда плывет она, к
какой пристани прибьет ее челн? Что сулит ей судьба - смерть на дне озера
или блаженство с Юджином в его нью-йоркской студии? Будет ли она жить и
познает счастье, или ее ждет смерть и черная загадка небытия? Существует ли
ад, как уверяют проповедники, это страшное обиталище погибших душ, воспетое
поэтами? Она смотрела на тот же мир, который Юджин находил таким
прекрасным, и в самой его красоте ей чудилась опасность.
А между тем ей предстояло еще много-много таких дней. Несмотря на все
ее тревоги, запретный плод, которого она однажды вкусила, теперь казался
сладостным и соблазнительным. Как только они с Юджином оставались вдвоем,
волнение снова охватывало их.
Днем она предавалась своим опасениям, но наступала ночь, в небе
загорались звезды, веяло упоительной прохладой, и, покорная зову страсти,
Анджела забывала все свои муки. Юджин был ненасытен, она стосковалась по
ласке. Малейшее прикосновение его было подобно искре, упавшей на трут. Она
уступала ему, твердя, что не уступит.
Родные Анджелы пребывали, конечно, в блаженном неведении. Анджеле
казалось удивительным, что самые стены, которые видели ее с Юджином, не
кричат о ее падении. В том, что им удавалось много времени проводить
наедине, не было ничего странного, так как ухаживания Юджина всячески
поощрялись - ради нее же, - но Анджелу даже пугало, что ее грех оставался
необнаруженным: то, что можно было объяснить лишь случайностью,
представлялось ей зловещим предзнаменованием. Что-то непременно случится,
шептал ей какой-то недобрый голос. Ей не хватало смелости, которая была бы
под стать ее страсти и в которой она так нуждалась.
Прошла неделя, и хотя Юджин проявлял уже меньше пыла и был до
некоторой степени угнетен сознанием, что он, по-видимому, до конца исчерпал
свою победу, он все еще не решался уезжать. Ему жаль было покидать этот
дом, обрывать медовый месяц, насыщенный красотой и радостью (тем более
восхитительной и чарующей, что никто не делил с ними их тайны), но
постепенно в нем стала просыпаться мысль о связывающих его цепях долга и
ответственности. Ведь Анджела отдалась на его милость, доверившись его
чести. Она добилась от него обещания жениться не настойчивостью, не
коварными уловками, рассчитанными на то, чтобы завлечь его в свои сети, а
лишь сказав, что в противном случае ей придется умереть. Достаточно было
посмотреть на нее, чтобы убедиться, что это не ложь. К тому же теперь,
когда Юджин добился своего, когда он познал всю глубину ее чувств и
желаний, он еще больше оценил ее. Хотя она была старше его, она дышала
такой юностью и красотой, что он был заворожен. Ее тело было восхитительно
прекрасно. Ее представления о жизни и любви были преисполнены нежности и
красоты. Как рад он был бы осуществить ее мечту о блаженстве без ущерба для
себя.
Когда его пребывание в Блэквуде близилось к концу, Анджеле пришла
удачная мысль съездить в Чикаго, так как надо было сделать кое-какие
покупки. Мать не возражала, и Анджела решила ехать вместе с Юджином. Это
смягчало тяжесть разлуки и давало возможность обо всем поговорить. Анджела,
как всегда, должна была остановиться у своей тетки.
По дороге она снова и снова задавала Юджину вопрос о том, как он будет
теперь относиться к ней. Не станет ли он презирать ее за то, что произошло.
Он уверял, что нет. С грустью она сказала ему, что только смерть или
замужество может сейчас спасти ее.
- Что это значит? - спросил он, прижав к груди золотистую головку
Анджелы и глядя в ее печальные темно-синие глаза.
- Если ты на мне не женишься, мне придется покончить с собой. Я не
смогу тогда оставаться дома.
Он представил себе, во что превратит смерть ее прекрасное тело, ее
чудесные волосы, и с сомнением спросил:
- Неужели ты решилась бы на это?..
- Да, - печально ответила она. - У меня нет выхода.
- Тсс, Ангелочек! - остановил он ее. - Ничего подобного ты не
сделаешь. Тебе не придется горевать. Я женюсь на тебе... А как бы ты это
сделала?
- О, я уже все обдумала, - мрачно ответила она. - Ты помнишь наше
маленькое озеро? Я утоплюсь в нем.
- Что ты, родная, - взмолился он, - не говори так. Это ужасно. Не
поддавайся сомнениям! Все будет хорошо, увидишь!
Подумать только, что она будет лежать на дне маленького Оукуни, этого
тихого озерца с зелеными берегами и желтыми песчаными отмелями! Подумать
только, что этим может кончиться вся ее любовь, вся ее страсть! Смерть ее
пала бы на его голову. Эта мысль была для Юджина невыносима. Она пугала
его. Такие драмы иногда описываются в газетах со всеми душераздирающими
подробностями, но его это не должно коснуться. Он женится на ней. В конце
концов она хороша собой. Ему придется жениться. Самое лучшее - теперь же
принять решение. Он задумался над тем, как скоро придется это осуществить.
Из семейных соображений Анджела требовала официального бракосочетания: если
ее родные и не будут на нем присутствовать, пусть они по крайней мере
знают, что оно состоялось. Она согласна поехать с ним на Восток - это
нетрудно будет устроить. Но они должны сочетаться браком. Юджин так ясно
отдавал себе отчет в том, как сильны в ней условности, что ему и в голову
не приходило предложить ей что-либо другое. Она не согласилась бы, она
ответила бы презрением. Единственной альтернативой для нее была смерть.
В тот вечер, их последний вечер, когда Анджеле предстояло вернуться в
Блэквуд, он проводил ее, печальную, на вокзал, а сам, донельзя
расстроенный, отправился в Джексон-парк, где однажды при свете луны
любовался очаровательным озером. Были последние дни июня, и воды озера
отливали серебристыми, розовыми и лиловыми тонами. Деревья на западе и на
востоке тонули во мгле. В небе догорал последний оранжевый румянец зари.
Воздух был насыщен ароматом, теплыми июньскими благоуханиями. Бродя тихими
тропинками, где песок и галька чуть хрустели под ногами, Юджин думал о
промчавшейся неделе. Как богата и разнообразна жизнь, и сколько в ней
высокой романтики! Взять хотя бы любовь Анджелы - как она прекрасна! Хорошо
любить и чувствовать себя молодым. Что ждет его впереди - еще более
прекрасные мгновения, или же он так и будет брести, то и дело оступаясь,
попусту тратя время, расточая себя и свои силы в разврате? Но разве это
называется развратом? Настанет ли когда-нибудь для него час возмездия?
Будет ли он любить Анджелу после того, как женится на ней? Будут ли они
счастливы?
Юджин стоял на берегу тихого озера и любовался бесчисленными оттенками
света, отраженными в его водах, испытывая восторг художника перед
совершенной красотой природы, которая пробуждает мысли о любви, смерти,
поражении и славе. Как романтично, что в таком вот озере могут найти труп
Анджелы, если он поступит с ней жестоко. Такой же мрак, какой сейчас
заливает землю, погасил бы ее яркие мечты. Чем это не сюжет для поэтической
новеллы? Он подумал, что какой-нибудь великий писатель, вроде Доде или
Бальзака, мог бы воспользоваться этим мотивом для своего талантливого
произведения. И художник нашел бы здесь тему для романтического образа.
Бедная Анджела! Будь он искусным портретистом, он написал бы ее. Обнаженное
тело, густые пряди волос ниспадают на шею и грудь, - это была бы прекрасная
картина. Должен ли он жениться на ней? Да, должен. Хотя неизвестно, к чему
это приведет. Возможно, что это будет ошибка, но...
Он смотрел на бледнеющие краски озера, отливавшего то серебристыми, то
розовыми, то свинцово-серыми тонами. Над его головой ярко загорелась
звезда. Что будет с Анджелой, если над ней действительно сомкнутся
неподвижные воды озера? Как пережил бы он ее смерть? Это было бы слишком
ужасно, слишком горько. Нет, он должен жениться на ней.
Юджин вернулся в город, чувствуя в душе всю скорбь мира, и в таком
настроении, забрав в отеле свой чемодан, сел в ночной поезд, отправлявшийся
в Нью-Йорк. Забыты были и Руби, и Мириэм, и Кристина. Он оказался
участником любовной драмы, от которой зависела жизнь Анджелы и его будущее
душевное спокойствие. Он не мог предугадать, чем все это кончится, и только
чувствовал, что должен жениться на ней. Когда - он еще и сам не знал,
обстоятельства подскажут. Возможно, что даже немедленно. Необходимо
позаботиться о студии, объявить о предстоящем переезде друзьям - Смайту и
Мак-Хью, и еще больше напрячь все силы, чтобы добиться успеха и средств для
совместной жизни с Анджелой. Он в таких ярких красках расписал ей свою
жизнь художника, что теперь боялся ее суда. Главное, чтобы студия ей
понравилась. Он должен будет представить Анджеле своих друзей. Всю дорогу в
Нью-Йорк эта мысль не давала ему покоя - Смайт, Мак-Хью, Мириэм, Норма
Уитмор, Кристина... Что подумает Кристина, если, вернувшись в Нью-Йорк,
найдет его женатым? Конечно, между этими людьми и Анджелой лежит пропасть.
В них, как бы это сказать, больше смелости, больше понимания, пожалуй,
больше души. Подумают ли они, увидев ее, что он сделал ошибку? Или сочтут
его глупцом? У Мак-Хью есть девушка, но совсем другого типа -
интеллигентная, умная. Юджин думал и думал и неизменно приходил к одному
заключению. Он должен жениться. Другого выхода нет. Так надо.
ГЛАВА XXVIII
Октябрь ознаменовался в студии господ Смайта, Мак-Хью и Витла на
Уеверли-плейс неким из ряда вон выходящим событием.
Даже в большом городе пора, когда листья начинают желтеть и опадать,
навевает грусть, которая еще усиливается при появлении обычных
предвестников зимы: серого неба, резкого, порывистого ветра, что гонит по
улицам щепки, солому, обрывки бумаги, - даже из дому выйти неприятно.
Бедняки зашевелились: надвигаются лишения, непогода, холод. Но и тот, кто
праздно провел лето, с новым рвением берется за работу. Купля, обмен,
продажа в полном разгаре. В промышленности, в избранных кругах общества, в
мире искусства, медицины, юриспруденции, финансов и литературы - повсюду
жизнь бьет ключом, люди снова прониклись стремлением что-то делать, чего-то
добиваться. Весь город, в предвидении близкой зимы, испытывает прилив
энергии и жажду деятельности.
В этой атмосфере Юджин, достаточно ясно представлявший себе, на чем
зиждется окружающая его жизнь и в чем секрет преуспеяния, ревностно работал
над решением той задачи, которую он себе поставил. Расставшись с Анджелой,
он пришел к выводу, что необходимо закончить кое-что для выставки, о
которой он не переставал думать последние два года. Другого пути для того,
чтобы привлечь к себе внимание общества, у него не было, это он хорошо
знал. По возвращении в Нью-Йорк он успел уже многое пережить. Во-первых,
напрасную тревогу из-за письма Анджелы, которой показалось, что с ней
происходит что-то неладное. Предположение это, хотя и совершенно искреннее,
было вызвано игрой больной фантазии, сулившей ей всякие бедствия, и ничем в
действительности не подтверждалось. Несмотря на некоторый свой опыт, Юджин
все же недостаточно разбирался в таких вещах. Впрочем, если бы он даже
что-нибудь и знал, то не решился бы расспрашивать. Во-вторых, испугавшись
этих новых осложнений, он написал ей, что готов жениться, и, принимая в
расчет ее тяжелое душевное состояние, решил не медлить с этим. Ему надо
было лишь закончить некоторые этюды, собрать немного денег и найти
подходящую квартиру, где они могли бы устроиться. Он побывал во многих
студиях в разных частях города, но все еще не нашел ничего, что было бы ему
по вкусу и вместе с тем по карману. Найти студию с подходящим освещением,
ванной, спальней и хотя бы небольшим чуланчиком под кухню было трудно. Цены
казались ему очень высокими - от пятидесяти до ста двадцати пяти и ста
пятидесяти долларов в месяц. Были и новые студии, которые строились
специально для богатых бездельников и лентяев, плативших за них, по
предположению Юджина, от трех до четырех тысяч в год. Интересно знать,
размышлял он, достигнет ли он когда-нибудь таких высот?
Беспокоил его и вопрос о меблировке. Мастерская, которую он занимал
вместе со Смайтом и Мак-Хью, напоминала скорее казарму. Там не было ни
коврика, ни дорожки. Стоявшие в спальнях две складные кровати и койка,
крепко сколоченные, но весьма убогие на вид, перешли к ним по наследству от
прежних жильцов. Картины, мольберты и по шкафчику на брата - вот в сущности
и все их хозяйство. Дважды в неделю приходила уборщица, вытирала пыль,
относила белье в прачечную и приводила в порядок постели.
Чтобы устроиться с Анджелой, необходимо было, по мнению Юджина,
множество вещей, и притом вещей совсем другого сорта. Свою будущую студию
он представлял себе примерно такой, как у Мириэм Финч или Нормы Уитмор. В
ней должна стоять стильная мебель - старофламандская или колониальная,
хепелуайт, чиппендейл или шератон - вроде той, какую ему случалось видеть в
антикварных лавках или в магазинах подержанных вещей. Если иметь время,
можно такую мебель подобрать. Анджела, конечно, ни о чем этом понятия не
имеет. В студии должны быть ковры, занавески, всякие безделушки из бронзы,
гипса и даже, если позволят средства, из старинного серебра. Он мечтал
раздобыть со временем бронзовое или гипсовое изваяние Христа на грубом
кресте из орехового или тикового дерева и повесить или поставить его в углу
студии. По бокам возвышались бы два огромных подсвечника с большущими
свечами, закопченные и залитые воском. Зажжешь такие свечи в темной студии,
и в полумраке смутно выступят на стене контуры распятия, запляшут пугливые
тени, и сразу создастся особое настроение.
Обстановка, о какой мечтал Юджин, должна была обойтись примерно в две
тысячи долларов. Сейчас, конечно, об этом нечего было и думать. У него и
всего-то едва ли найдется такая сумма. Он уже собирался написать Анджеле о
том, как трудно подыскать подходящее помещение, но вдруг услышал про студию
на южной стороне Вашингтон-сквер, которую ее владелец, литератор, сдавал на
зиму. Говорили, что студия хорошо обставлена, а плата не выше обычной
квартирной. Владельцу важно было, чтобы в ней поселился человек, который
позаботился бы о ее сохранности до его возвращения будущей осенью. Юджин
немедленно отправился по адресу и был пленен и расположением дома, и видом
из окон, и красивой обстановкой. Он решил, что жить здесь будет одно
удовольствие. А какой превосходный случай познакомить Анджелу с Нью-Йорком!
Тут она получит свои первые приятные впечатления о городе. Как и во всякой
хорошо обставленной студии, какие ему приходилось видеть, тут были книги,
картины, статуэтки, много бронзовых и даже серебряных вещиц. Мастерскую
отделяла от алькова большая рыболовная сеть, окрашенная в зеленый цвет и
усыпанная осколками зеркала, которые должны были изображать рыбью чешую.
Был там и рояль под черное дерево и разрозненные образцы стильной мебели -
"миссионерской", фламандской, венецианской XVI века и английской XVII века,
- и все это, несмотря на такое смешение стилей, отлично гармонировало друг
с другом и вполне соответствовало своему назначению. Кроме мастерской, там
была спальня, ванная и маленький отгороженный уголок, который можно было
приспособить под кухню. Если кое-какие из развешанных по стенам картин с
толком заменить собственными этюдами, подумал Юджин, получится прекрасное
жилище для него и его жены. Стоило это пятьдесят долларов в месяц, и он
решил рискнуть.
Дав понять владельцу, что он снимет студию (один вид ее до некоторой
степени примирил его с неизбежностью женитьбы), Юджин решил, что женится в
октябре. Анджеле можно будет тогда приехать в Нью-Йорк или в Буффало - она
еще не видела Ниагарского водопада, - и там они повенчаются. Анджела
предполагала навестить своего брата в Вест-Пойнте, а потом они вернутся в
Нью-Йорк, чтобы там обосноваться. Приняв это решение, он написал о нем
Анджеле, а также намекнул Смайту и Мак-Хью, что в скором времени, возможно,
женится.
Известие это чрезвычайно огорчило обоих приятелей, которые сжились с
Юджином. У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему
нравились. Вставая поутру, он сразу начинал свой день каким-нибудь забавным
замечанием:
- Нет, вы взгляните, какая благородная решимость озаряет сегодня чело
Смайта.
Или же:
- Мак-Хью, ленивый раб, слезай с кровати и постарайся заработать себе
на кусок хлеба.
Мак-Хью в ответ с головой закутывался в одеяло.
- Ох уж эти мне горе-художники, - сокрушенно вздыхал Юджин. - Ничего
путного от них не жди. Им всего-то и нужно несколько вареных картофелин в
день да охапка соломы.
- Да заткнись ты! - ворчал Мак-Хью.
- Ко всем чертям и дьяволам! - доносился откуда-то голос Смайта.
- Если б не я, - продолжал Юджин, - право, не знаю, что сталось бы с
этой студией. Вот что значит, когда какие-то рыбаки и всякая темная
деревенщина пытаются стать художниками.
- Не забудь, кстати, возчиков из прачечных, - добавлял Мак-Хью,
приподнимаясь на кровати и причесывая всей пятерней свои лохмы (Юджин
рассказал приятелям кое-что из своей биографии). - Не забудь о том ценном
вкладе в искусство, который сделала Американская компания паровых
прачечных.
- Что ж, воротнички и манжеты - это и в самом деле произведения
искусства, - отпарировал Юджин, - не то что гвозди или, с позволения
сказать, рыба. Тьфу!
Иногда эта пикировка продолжалась добрых полчаса, пока наконец
чье-либо остроумное замечание не вызывало громкого хохота. К работе
приступали после утреннего завтрака, - завтракали обычно все вместе в
ресторане, - и трудились без перерыва до пяти часов дня, разве что надо
было куда-нибудь пойти, или же приходил кто-нибудь в гости, или хотелось
перекусить.
Они работали бок о бок уже два года, успели за это время изучить друг
друга и хорошо знали, насколько можно рассчитывать на преданность,
отзывчивость, доброту или щедрость товарища. Они, не скупясь, критиковали
один другого, но это была благожелательная критика, с искренним намерением
помочь. Их совместные прогулки то в серые, пасмурные дни, то в дождь, то в
солнечную погоду, поездки на острова - Кони-Айленд и Фар-Рокэуей, посещение
театров и выставок, а также забавных ресторанчиков, где подаются
национальные блюда, были проникнуты духом веселого товарищества. Они
добродушно подшучивали друг над другом, иронизируя по поводу дарования,
наклонностей, отдельных черт характера или нравственных качеств каждого, -
и эти шутки принимались без всякой злобы. То Юджин и Мак-Хью, объединив
усилия, разделывали на все корки Джозефа Смайта, то жертвою острот
становился Юджин либо Мак-Хью, и против него выступали остальные двое.
Искусство, литература, философия, выдающиеся люди, те или иные жизненные
вопросы - все было предметом их споров. Как и раньше, когда Юджин работал с
Джерри Мэтьюзом, он узнавал от друзей много нового. От Джозефа Смайта - о
жизни моряков и о свойствах и особенностях океана; от Мак-Хью - о природе и
жителях великого Запада. У того и у другого был неистощимый запас
воспоминаний, которые давали интересный материал для бесед изо дня в день,
из года в год. Особенно горячие споры вызывала какая-нибудь выставка или
продающаяся коллекция картин, так как тут каждый высказывал свои самые
заветные убеждения относительно того, что в искусстве ценно и вечно. Все
трое не признавали установленных авторитетов, но чрезвычайно ценили
истинные заслуги, независимо от того, шла ли речь о человеке с именем или
совершенно неизвестном. Они то и дело знакомились с произведениями
малоизвестных в Америке художников и распространяли весть об их таланте.
Так постепенно в поле их зрения появились Моне, Дега, Мане, Рибейра,
Монтичелли, и они не переставали изучать их и превозносить.
И потому, когда Юджин в конце сентября заявил, что, возможно, в скором
времени покинет их, поднялся вопль протеста. Джозеф Смайт работал в то
время над морским пейзажем, прилагая все усилия к тому, чтобы добиться
гармоничного по краскам изображения прогнившей палубы торгового суденышка,
полуобнаженного негра у руля и иссиня-черных волн вдали, которые должны
были создать впечатление бесконечного морского простора.
- Ври больше!.. - недоверчиво протянул Смайт, думая, что Юджин шутит.
Правда, откуда-то с Запада еженедельно на имя Юджина приходили письма,
но и Мак-Хью получал письма, и к этому так привыкли, что уже не обращали
внимания.
- Ты женишься? Какого черта! Ну и муженек же из тебя выйдет, нечего
сказать. Я непременно наведаюсь к твоей жене и кое-что расскажу про тебя.
- Нет, правда, я, очевидно, женюсь, - ответил Юджин, которого
рассмешила уверенность Смайта в том, что это шутка.
- Брось, пожалуйста, - подал голос Мак-Хью, стоявший у мольберта и
работавший над сценкой из деревенской жизни - группа фермеров перед зданием
почты. - Неужели ты захочешь разорить наше гнездо?
Оба они любили Юджина. Его общество много им давало, - он всегда был
готов помочь товарищу, всегда полон жизнерадостности и оптимизма.
- Об этом не может быть и речи. Но разве я не вправе жениться?
- Я голосую против, клянусь богом! - патетически воскликнул Смайт. -
Не даю моего согласия. Питер, неужели мы это потерпим?
- Разумеется, нет, - ответил Мак-Хью. - Если он попробует выкинуть
такой номер, мы вызовем полицию. Я подам на него в суд. А кто она, Юджин?
- Держу пари, что знаю, - вмешался Смайт. - Что-то он уж слишком часто
бегает на Двадцать шестую улицу.
Джозеф Смайт имел в виду Мириэм Финч, с которой Юджин познакомил своих
сожителей.
- Вздор! - сказал Мак-Хью, внимательно посмотрев на Юджина.
- Нет, друзья, не вздор: расстаться должно нам!
- Ты что же, не шутишь, Витла? - сказал Джозеф уже серьезным тоном.
- Не шучу, Джо, - спокойно ответил Юджин.
Он стоял у мольберта и изучал перспективу своего шестнадцатого
нью-йоркского этюда, на котором были изображены три паровоза в ряд,
въезжающие в железнодорожный парк. Дым, туманный воздух, грязные
подпрыгивающие товарные вагоны - красные, зеленые, синие, желтые, - в этом
была красота, сила и красота неприкрашенной действительности.
- И скоро? - так же серьезно спросил Мак-Хью, испытывая легкий прилив
грусти, которая овладевает нами, когда что-то приятное близится к концу.
- Вероятно, в октябре, - ответил Юджин.
- Печально, черт возьми! - сказал Смайт.
Он отложил кисть и медленно отошел к окну. Мак-Хью, менее склонный к
проявлению своих чувств, продолжал задумчиво работать.
- Когда ты принял такое решение, Витла? - спросил он немного погодя.
- Видишь ли, Питер, это давнишняя история. В сущности, я бы раньше
женился, если б средства позволяли. У меня есть обязательства перед вами, а
то я не стал бы обрушивать на вас эту новость. Я буду платить свою долю за
студию, пока вы не подыщите кого-нибудь другого.
- К черту студию, - сказал Смайт. - Мы не хотим никого другого. Что ты
скажешь, Питер? Жили же мы раньше вдвоем.
Смайт молча потирал свой квадратный подбородок, посматривая на
приятеля с таким видом, точно они очутились перед катастрофой.
- Пустяки, - сказал он, - ты прекрасно знаешь, что нас не интересует
твоя доля за студию. Но, может быть, ты все-таки скажешь, на ком женишься?
Мы ее знаем?
- Нет, не знаете, - ответил Юджин. - Она из Висконсина. Та, от которой
я получаю письма. Ее зовут Анджела Блю.
- В таком случае за здоровье Анджелы Блю! - воскликнул Смайт, к
которому вернулось обычное веселое настроение, и, схватив кисть, он, словно
чашу, поднял ее вверх. - За здоровье миссис Витла, и пусть, как говорят в
Нова-Скотии, ее парус пройдет невредимым через все бури, а ее якорь
выдержит любой шторм.
- Ура! - подхватил Мак-Хью, заражаясь настроением приятеля. -
Присоединяюсь! Когда же свадьба?
- Собственно говоря, день еще не назначен. Приблизительно в первых
числах ноября. Только я просил бы вас никому об этом не говорить. Хотелось
бы избежать лишних расспросов.
- Никому не скажем, хотя, надо признаться, нелегко нам слышать это,
старый ты морж! Почему, черт возьми, ты не дал нам времени подготовиться к
этой мысли, скотина ты этакая?
И Смайт укоризненно ткнул его в бок.
- Поверьте, я огорчен не меньше вашего, - сказал Юджин. - Мне грустно
уходить из нашей студии, право, грустно. Но мы не будем терять друг друга
из виду. Я ведь остаюсь в Нью-Йорке.
- Где же ты намерен поселиться? В самом городе? - спросил Мак-Хью, все
еще хмурясь.
- Разумеется. Тут неподалеку, на Вашингтон-сквер. Помните студию
Дикстера, про которую рассказывал Вивер, ту самую, на третьем этаже, на
Шестьдесят первой улице? Вот это она и есть.
- Не может быть! - воскликнул Смайт. - Здорово ты устроился. Как тебе
удалось?
Юджин объяснил.
- Гм, повезло, - сказал Мак-Хью. - Твоей жене там понравится. Надеюсь,
у вас найдется уютный уголок для бродяги-художника, если он как-нибудь
заглянет к вам?
- Фермерам, морякам и бездарным художникам вход категорически
воспрещен! - торжественно заявил Юджин.
- К чертовой бабушке! - сказал Смайт. - Когда миссис Витла узнает нас
поближе...
- ...она пожалеет, что приехала в Нью-Йорк, - закончил Юджин.
- Она пожалеет, что не познакомилась с нами раньше, - сказал Мак-Хью.
КНИГА ВТОРАЯ
БОРЬБА
|
