ГЛАВА XIX
Трудно сказать, в какую сторону изменилось отношение Юджина к Анджеле
под влиянием этой памятной ночи, если оно вообще сколько-нибудь изменилось.
Он, пожалуй, проникся к ней еще более глубокой симпатией, обнаружив в ней
то, что было для него естественным человеческим чувством. Его умиляло и ее
откровенное признание в своей слабости, в своей неспособности защитить
себя, и то, что он нашел в себе силу поступить великодушно. Он знал теперь,
что может обладать ею, когда захочет, но, успокоившись, принял решение
оставаться великодушным до конца и не настаивать. Он может подождать.
Что же касается Анджелы, то когда она пришла в себя и добралась до
своей комнаты в противоположном конце дома, которую делила с Мариеттой, ее
душевное состояние заслуживало сожаления. Она так привыкла думать о себе
как о достойной, целомудренной девушке. В характере Анджелы была некоторая
доля пуританского ханжества; это могло привести ее к невеселому
существованию старой девы, если бы на ее пути не появился Юджин, не
признававший никаких условностей и старозаветных взглядов, или не
понимавший их, или относившийся к ним с полным безразличием, - Юджин,
чуждый соображений материального благополучия, не задумывавшийся над
разницей в возрасте. Этот человек овладел всеми ее помыслами, он отдал ей
свою любовь. Он явился для нее глашатаем взглядов, чуждых ее миру, и сам
стал для нее непререкаемым законом. Он не был похож на других мужчин, это
ей было ясно. Он стоял выше. Возможно, что он, как художник, и неспособен
будет много зарабатывать, зато он может дать ей нечто более заманчивое.
Слава, прекрасные картины, интересные знакомства - разве все это не важнее,
чем деньги? Анджела не была избалована большими достатками, и сколько бы
Юджин ни зарабатывал, ей бы хватило. По его мнению, брак требовал много
денег, она же ради Юджина готова была на любые трудности.
Сцена в гостиной, развенчавшая Анджелу в собственных глазах, не только
поставила под сомнение ее несокрушимую добродетель, но и заставила ее
трепетать за любовь Юджина. Будет ли он так же предан ей теперь, после
того, как она разрешила ему ласки, позволительные лишь на брачном ложе? Не
сочтет ли он ее легкомысленным, порочным созданием, дожидающимся лишь
удобного случая, чтобы уступить? Она сознавала, что утратила в ту минуту
всякое представление о том, что хорошо и что дурно. Она позабыла и отца, с
его строгими принципами, и мать, с ее понятиями о порядочности и
добродетели, и своих братьев и сестер, чистых душою и не тревоживших себя
сложными вопросами. Теперь она запятнана; хотя ничего непоправимого не
произошло, она все же чувствовала себя опозоренной. Воспитанная в полном
подчинении условностям, она терзалась угрызениями совести, и сердце ее
разрывалось от горя.
Анджела вышла за дверь, опустилась на влажную от предрассветной росы
траву и задумалась. Было прохладно, всюду царил покой, но только не в ее
душе. Стиснув лицо руками и чувствуя, как горят щеки, она спрашивала себя,
что думает о ней Юджин? Что сказали бы отец и мать? При одной мысли об этом
она в отчаянии заломила руки. Наконец она вернулась в дом, в надежде
уснуть. Нельзя сказать, чтобы Анджела не ощущала радости и красоты
пережитого ею эпизода. Но мысль о том, что, по ее убеждению, ей надлежало
чувствовать, и о том, как все это отразится на ее будущем, не давала ей
покоя. Удержать Юджина после того, что случилось, казалось ей очень сложным
делом. Сможет ли она смотреть на него по-прежнему с гордо поднятой головой?
Сможет ли и дальше сдерживать его порывы? Под влиянием этих мыслей Анджела
провела почти бессонную ночь. А наутро она встала расстроенная и бледная,
но более влюбленная, чем когда-либо. Этот чудесный юноша открыл ей
совершенно новый мир, исполненный яркого драматизма.
Перед завтраком они встретились на лужайке. На Анджеле было белое
полотняное платье, она выглядела прозрачно-бледной и хрупкой, и глаза ее,
обведенные темными кругами, показывали, какие тяжелые мысли тревожат ее.
Юджин ласково взял ее за руку.
- Полно себя мучить, - сказал он. - Я все знаю. Тебе не из-за чего
терзаться.
И он нежно улыбнулся ей.
- Ах, Юджин, я перестаю себя понимать, - скорбным голосом сказала она.
- Я думала, что я выше этого.
- Никто из нас не выше этого, - просто ответил он. - Мы иногда только
воображаем себя выше. Для меня ты все такая же. Напрасно ты себя упрекаешь.
- Правда? - обрадованно спросила она.
- Разумеется, - ответил он. - В любви нет ничего постыдного. Наоборот,
в ней все прекрасно. Почему я должен думать о тебе хуже, чем раньше?
- Потому что порядочные девушки так не поступают. При моем воспитании
я должна была бы понимать, что хорошо, а что дурно, и так и вести себя.
- Все это предрассудки, которые внушены тебе воспитанием. Ты думаешь,
что это нехорошо. Но почему? Только потому, что так сказали тебе отец и
мать. Разве не правда?
- Нет, не только потому. Все считают, что это нехорошо. Библия учит
нас этому. Всякий отвернется от меня, как только узнает, какая я.
- Постой, постой, - сказал Юджин. Вступая с нею в спор, он, в
сущности, пытался разрешить то, что было загадкой и для него самого. -
Оставим в покое Библию, так как я в Библию не верю, - во всяком случае не
считаю ее законом для человеческого поведения. Но ведь если даже все
считают что-либо дурным, это еще не значит, что оно действительно дурно. Не
правда ли?
Он отказывался признать понятие "все" верным отражением управляющих
миром принципов.
- Конечно, - протянула Анджела с сомнением в голосе.
- Послушай, - продолжал Юджин, - в Турции Магомета считают святым
пророком. Но разве отсюда следует, что это действительно так?
- Нет.
- Вот видишь! Точно так же нет ничего дурного в том, что было вчера
вечером, хотя бы все здесь в доме и считали это дурным. Не правда ли?
- Да, пожалуй, - растерянно ответила Анджела.
Она говорила наугад. Ей трудно было с ним спорить. Его доводы были
слишком тонки и казались неопровержимыми, а между тем внутренний голос
подсказывал ей совсем другое.
- Ведь ты, собственно говоря, думаешь о том, как отнесутся к тебе
люди. Ты говоришь, что они отвернутся от тебя. Но это уже вопрос
практический. Твой отец, возможно, выгнал бы тебя из дому...
- Я думаю, что он именно так и поступил бы, - ответила Анджела, не
понимавшая, какое у ее отца большое сердце.
- А я думаю, что нет, - сказал Юджин. - Впрочем, это никакого
отношения к делу не имеет. Ни один мужчина, возможно, не захочет на тебе
жениться, но это опять-таки вопрос чисто практический. И ты едва ли станешь
утверждать, что это может служить мерилом того, что хорошо и что дурно, не
так ли?
Рассуждения Юджина ни к чему не вели. Он и сам не больше кого-либо
другого знал, что здесь хорошо, а что дурно. Он говорил скорее для того,
чтобы убедить самого себя, но вместе с тем достаточно логично, чтобы
посеять смятение в душе Анджелы.
- Я, право, не знаю, - неуверенно сказала она.
- По мнению людей, хорошо то, - продолжал он наставительно, - что
согласуется с истиной. Но кто же знает, что такое истина? Никто тебе этого
не скажет. Ты можешь действовать разумно или неразумно лишь с точки зрения
твоего личного благополучия. Если именно это тебя мучает, - а я знаю, что
это так, - могу тебя заверить, что ничего дурного с тобой не случилось и
ничто не угрожает твоему благополучию. Я бы сказал даже, что наоборот, так
как теперь я еще больше люблю тебя.
Анджела дивилась тонкости его рассуждений. Она далеко не была уверена
в том, что он не прав. Значит, ее страхи были неосновательны? Ведь она и
так впустую растратила свои лучшие годы.
- Как ты можешь так говорить? - возразила она в ответ на его уверения,
что теперь он любит ее еще больше.
- Очень просто, - ответил он. - Я ближе узнал тебя. Меня восхищает
твоя прямота. Ты прелесть, никто с тобой не сравнится. Ты прекрасна вся.
И он пустился в подробности.
- Перестань, Юджин, - взмолилась она, прикладывая палец к губам. Кровь
снова отхлынула от ее лица. - Пожалуйста, не надо.
- Хорошо, не буду, - сказал он. - Но, право же, ты прелесть. Хочешь,
посидим в гамаке.
- Нет, я пойду приготовлю завтрак. Тебе пора что-нибудь поесть.
Он сполна наслаждался своими привилегиями гостя, так как в доме почти
никого не было - Джотем, Сэмюэл, Бенджамен и Дэвид ушли в поле. Миссис Блю
была занята шитьем, а Мариетта отправилась куда-то по соседству проведать
подругу. Анджела - как в свое время Руби - стала хлопотать, готовя завтрак
для Юджина. Она замесила тесто для бисквитов, поджарила свиной грудинки и
начистила целую корзинку свежесобранной ежевики.
- Мне нравится твой молодой человек, - сказала ей мать, входя в кухню.
- Он выглядит добрым малым. Но смотри, не испорти его. Если начнешь слишком
баловать, потом пожалеешь.
- А ты разве не баловала папу? - спросила Анджела, подумав о том
внимании, каким был окружен в семье ее отец.
- Твой отец человек долга, - ответила миссис Блю. - Его не грех и
побаловать. Этим его не испортишь.
- Может быть, и Юджин такой же, - сказала дочь, переворачивая на
сковородке ломтики грудинки.
Мать улыбнулась. Все ее дочери были счастливы в браке. Возможно, что
брак Анджелы окажется даже самым удачным. Ее жених, вне всякого сомнения,
на голову выше всех остальных ее зятьев. Все же она нашла нужным заметить,
что осторожность не мешает.
Анджела задумалась. Если бы только мать знала! Или отец! Бог ты мой!
Но Юджин такой милый. Ей хотелось прислуживать ему, баловать его. Если бы
она могла быть с ним вечно и никогда больше не разлучаться!
"Только бы он женился на мне!" - вздохнула она. Это было самое высшее
счастье, какого она могла ждать в жизни.
Юджин, кажется, век не расстался бы с этим гостеприимным домом. Он
видел, что старый Джотем охотно беседует с ним. Старик живо интересовался
вопросами внутренней и внешней политики, знал понаслышке о многих
выдающихся, интересных людях и, по-видимому, был в курсе мировых событий. У
Юджина создалось впечатление, что и сам он человек исключительный, но
старый Джотем с добродушной усмешкой отмахнулся от подобного мнения.
- Я простой фермер, - сказал он. - Самым большим делом своей жизни я
считаю то, что я воспитал хороших детей. Из мальчиков, я знаю, выйдут
дельные люди.
Юджину впервые стало понятно, что значит быть отцом и продолжать жить
в своих детях, но он не стал задумываться над этим. Он был слишком молод,
слишком жизнерадостен, слишком жадно стремился к разнообразию в жизни, а
потому истинный смысл этого чувства еще ускользал от него.
Но вот наступило воскресенье, и нужно было уезжать. Юджин пробыл на
ферме девять дней - на два дня больше, чем предполагал. А теперь ему
предстояло проститься с Анджелой, которая стала ему так близка и слушалась
его, как ребенок. Прощай, идиллическая жизнь на лоне природы! Когда-то еще
увидит он такого почтенного патриарха, как Джотем Блю, чистого душою,
доброго, умного - этого землепашца, стоящего во весь рост на своем
кукурузном поле, гордого тем, что он хороший отец, не стыдящегося бедности,
не боящегося ни старости, ни смерти? Юджин чувствовал, как обогатилась его
душа. Словно он посидел у ног мудрого пророка. Прощайте, великолепные поля,
голубые холмы, тенистая аллея густых вязов и белые, красные и синие цветы
вокруг дома. Как сладко спалось ему в его опрятной комнатке! С какою
радостью прислушивался он к голосам птиц - лесной горлинки и сладкогласного
дрозда! Он слышал неумолчное журчанье ручья, бежавшего по своему
каменистому ложу. Свиньи, коровы, лошади - как все это было ему по душе!
Ему вспоминалась "Элегия" Грея, "Покинутое селение" и "Путник" Гольдсмита.
Как напоминал этот уголок места, воспетые поэтами.
Когда наступило время отъезда и Юджин шел с Анджелой через лужайку,
он, не переставая, твердил ей, как ему больно покидать ее. Дэвид запряг
гнедую кобылку и дожидался их в конце аллеи.
- Радость моя, - со вздохом сказал Юджин, - я до тех пор не узнаю
счастья, пока ты не станешь моей.
- Я буду ждать, - вздохнула Анджела, хотя в действительности ей
хотелось крикнуть: "О, возьми, возьми меня с собой!"
Когда он уехал, она машинально вернулась к своим обязанностям,
чувствуя, что все утратило для нее свою радость, свой блеск. Без яркого
воображения Юджина, обладавшего способностью озарять все вокруг, жизнь
стала казаться ей тусклой.
А Юджин ехал по дороге и мысленно прощался с каждой пядью этой
прекрасной земли - с пшеничным полем и живописным ручейком, с озером Оукуни
и с идиллическим домиком семейства Блю.
Он говорил себе: "Никогда в жизни я не узнаю ничего более прекрасного.
Анджела в моих объятиях в этой маленькой простенькой гостиной! Боже мой!
Ведь человек живет всего каких-нибудь семьдесят лет и из них не более
десяти или пятнадцати бывает по-настоящему молод".
ГЛАВА XX
Юджин увез в душе не только значительно окрепшее чувство к Анджеле,
что объяснялось их несколько изменившимися отношениями, но и растущее
чувство уважения к ее семье. Какая внушительная фигура старый Джотем, как
добра и прямодушна его жена! Юджин думал об их безукоризненном отношении к
детям и друг к другу, о почетном положении, которое по праву принадлежит им
в обществе. Другого наблюдателя могла бы оттолкнуть ограниченность и
мизерность их существования. Но Юджин и сам был слишком мало знаком с
роскошью, чтобы относиться с презрением к невзыскательной простоте такой
жизни. Он нашел здесь прелесть самобытности, поэзию юности, ее честолюбивых
устремлений и счастливых надежд. Сыновья Блю, стойкие и независимые,
несомненно займут в жизни то место, какое они себе наметили. Мариетта, эта
очаровательная девушка, удачно выйдет замуж. Сэмюэл уже и теперь быстро
продвигается по службе в железнодорожной компании. Бенджамен готовится
стать юристом, а Дэвида собираются послать в Вест-Пойнт*. Эти люди
нравились ему своим естественным благородством. И все они обращались с ним,
как с человеком, который со временем станет мужем Анджелы. К концу
пребывания в их доме он так сроднился с семьей, словно знал ее всю жизнь.
______________
* Военная академия.
Прежде чем вернуться в Нью-Йорк, Юджин побывал в Чикаго, где повидался
с Хау и Мэтьюзом, продолжавшими корпеть на старой службе, и заехал на
несколько дней в Александрию. Отец его был все так же погружен в свои дела.
Он по-прежнему сам доставлял клиентам швейные машины, и его тележка бодро
колесила по бесконечным проселкам, как и в ранние дни его карьеры. На этот
раз Юджин не без сожаления подумал о том, как бесплодно отец прожил свою
жизнь, но он не мог не восхищаться его терпением и трудолюбием. А на юркого
агента по продаже швейных машин немалое впечатление произвели успехи сына,
и он добросовестно старался проявить интерес к искусству. Как-то вечером,
когда они вместе возвращались домой с почты, мистер Витла обратил внимание
сына на какую-то уличную сценку и посоветовал зарисовать ее. Юджин подумал,
что эта новоявленная любовь отца к живописи всецело вызвана его успехами.
Отец, конечно, и раньше все это наблюдал, но считал пустяками, не
заслуживающими внимания, пока не увидел рисунков сына, напечатанных в
столичных журналах.
- Если тебя интересуют деревенские виды, ты мог бы нарисовать мельницу
Кука, ту, что около водопада. Это одно из самых красивых мест, какие мне
встречались, - сказал он как-то вечером сыну, стараясь показать, какое
внимание он проявляет к его работе.
Юджин знал этот уголок. Он действительно был красив: живописная речка,
катившая свои прозрачные воды у подножья отвесной сорокафутовой скалы из
красного песчаника, падала здесь с высоты пятнадцати футов на серые мшистые
камни. Место это находилось у самой дороги, на которой царило большое
оживление, и было со всех сторон защищено густыми деревьями. Юджин еще в
детстве восхищался этим чудесным тихим уголком.
- Да, там очень живописно, - ответил он. - Надо будет как-нибудь
заглянуть туда.
Витла-старший почувствовал прилив гордости. Его сын оказывал ему
честь, прислушиваясь к его советам.
На миссис Витла, как и на ее муже, начинал уже сказываться налет
времени. Морщинки в уголках ее глаз стали глубже, резче обозначились
складки на лбу. В первый вечер, увидев Юджина, она затрепетала: перед нею
был возмужавший, вполне независимый человек. Жизненный опыт закалил ее
сына, придал ему спокойствие и выдержку, говорившие о зрелости. Не стало
мальчика, который еще недавно нуждался в ее внимании и уходе. Перед нею был
мужчина, который сам мог бы ею руководить и который даже слегка подшучивал
над нею, как взрослый над ребенком.
- Ты так вырос, что я просто не узнаю тебя, - сказала она, когда он ее
обнял.
- Нет, мамочка, это ты становишься маленькой. Мне казалось раньше, что
я никогда не вырасту настолько, чтобы ты не могла взять меня за плечи и
потрясти. Но теперь это время ушло, правда?
- Да тебя и наказывать-то было не за что, - нежно сказала мать.
Миртл год тому назад вышла замуж за Фрэнка Бэнгса и уехала с мужем в
городок Оттамву, в штате Айова, где Бэнгс получил место управляющего
заводом, так что Юджину не удалось ее повидать. Зато он повидался с
Сильвией, теперь матерью двух детей. Ее муж был все тем же старательным,
консервативным чиновником, каким Юджин помнил его. Вновь посетив редакцию
"Морнинг Эппил", Юджин узнал, что Джон Саммерс недавно умер. В остальном
там ничего не изменилось. Всеми делами по-прежнему ведали Джонас Лайл и
Калеб Уильямс. Юджин был рад, когда настало время уезжать, и с чувством
большого облегчения сел в поезд, увозивший его в Чикаго.
И опять, как по приезде из Нью-Йорка и по возвращении из Блэквуда, в
нем болезненно заговорили воспоминания о Руби. Он был многим ей обязан. Его
первые впечатления в области искусства были в какой-то мере связаны с нею.
Все же у него не было желания навестить ее. Впрочем, может быть, и было? Он
задавал себе этот вопрос с грустью, так как продолжал любить ее, как любят
героиню пьесы или романа. Что-то трагическое было в судьбе этой девушки. Ее
жизнь, ее среда, ее преданная любовь - все это составляло как бы
законченную новеллу. Когда-нибудь, думал Юджин, он напишет о ней стихи. Ему
случалось писать неплохие стихи, хоть он никому их не показывал. Он писал
очень просто, но с чувством и получалось у него очень наглядно. Недостаток
его стихов заключался в том, что в них не было еще того благородства, какое
придают поэзии отстоявшиеся и отточенные мысли.
Юджин не пошел навестить свою бывшую подругу. Он уверял себя в свое
оправдание, что это было бы бестактно. Она, конечно, и не захотела бы
сейчас его видеть. Возможно, она старается забыть его. К тому же у него
есть обязанности перед Анджелой, это было бы нечестно по отношению к ней.
Тем не менее, когда поезд, выйдя из пределов Чикаго, устремился на восток,
он долго смотрел в ту сторону, где жила Руби, думая о том, как хорошо было
бы снова пережить те памятные мгновения.
В Нью-Йорке жизнь, казалось, сулила Юджину повторение прошлого года,
лишь с незначительными изменениями. Осенью он поселился вместе с Мак-Хью и
Смайтом. Их студия состояла из большой мастерской и трех спален. Они
решили, что хорошо уживутся вместе, и, как нечто временное, такое
сожительство пошло им на пользу. Критика, которой они подвергали друг
друга, содействовала их развитию, а кроме того, им было приятно вместе
обедать, вместе гулять, вместе посещать выставки. Они много и плодотворно
спорили, так как у каждого была на все своя точка зрения. Это напоминало
Юджину его совместную работу с Мэтьюзом и Хау.
Зимою рисунки Юджина впервые появились в "Харперс мэгэзин" - одном из
самых крупных периодических изданий того времени. Юджин отнес в этот журнал
несколько своих старых рисунков: они понравились, и ему обещали работу, как
только подвернется подходящий рассказ. И действительно, в скором времени
Юджин получил приглашение зайти в редакцию, где ему было поручено сделать
три рисунка за сто двадцать пять долларов. Он писал с натурщиц, прекрасно
справился с работой, и в журнале она понравилась. Товарищи поздравляли его
- они искренне восхищались его талантом. Он принял твердое решение
"покорить", как тогда выражались, журналы "Скрибнерс" и "Сенчури", и по
прошествии некоторого времени ему удалось получить у них заказы, хотя и
мелкие. В одном случае ему поручили проиллюстрировать стихотворение, в
другом - небольшой рассказ, нисколько не подходивший к его манере. Эта
работа не принесла Юджину удовлетворения, он чувствовал, что ни то, ни
другое нельзя назвать удачей. Ему хотелось либо получить для
иллюстрирования подходящий материал, либо поместить в этих журналах одну из
своих уличных сценок.
Не легко было создать себе прочную репутацию и обеспечить постоянный
заработок. Правда, о Юджине уже заговорили художники, но все же он не мог
считать себя сколько-нибудь значительной величиной в глазах публики или
заведующих художественными редакциями. Он по-прежнему оставался подающим
надежды начинающим художником. Он рос, но до признания было еще далеко.
Только один издатель склонен был оценить его по заслугам, но он
располагал очень небольшими средствами. Это был Ричард Уилер, редактор
"Крэфт", журнала совершенно безнадежного с коммерческой точки зрения, но
горячо откликавшегося на все вопросы искусства. Уилер был еще молодой
человек, энтузиаст, и, так как он восторгался работами Юджина, они быстро
сдружились.
Этой зимою Уилер познакомил Юджина с Мириэм Финч и Кристиной Чэннинг -
двумя женщинами, совершенно различными как по темпераменту, так и по
призванию, и каждая из них открыла перед ним совершенно особый мир.
Мириэм Финч была скульптором по профессии, а по темпераменту
принадлежала к тем натурам, у которых рассудок перевешивает чувство. Сама
неспособная к сильным переживаниям, она тем более ценила их у других. Весь
облик ее говорил о том, как много в женщине иной раз таится жизненных сил.
Она не знала настоящей молодости, у нее не было ни одного настоящего
романа, но она не переставала предаваться романтическим грезам, с почти
безнадежной страстностью веря в их осуществление. Как-то вечером Уилер
предложил Юджину отправиться к ней в студию; ему хотелось знать, какое
впечатление она произведет на его юного друга. Мириэм, которой к моменту
этого знакомства минуло уже тридцать два года, была миниатюрная женщина с
гибким, как у кошки, телом и выразительными карими глазами. Ее изысканная
речь и манеры сразу обличали в ней артистическую натуру. В эту пору в ней
не оставалось уже и тени той нежной, расцветающей красоты, которая
составляет очарование восемнадцати лет, но она была по-своему интересна и
обаятельна. Волосы пушистым облачком обрамляли ее лицо, в быстром взгляде
карих глаз сквозили живой ум, отзывчивость и доброта. Ее губы имели
очертания лука Купидона, и улыбка их была пленительна. Желтоватый цвет ее
лица гармонировал с каштановыми волосами и платьем из светло-коричневого
бархата. Мириэм одевалась с благородной простотой, выделявшей ее среди
других. Она мало считалась с модой, но все ее туалеты были ей удивительно к
лицу; можно сказать, что, заказывая платья, она видела в себе как бы некое
художественное целое, гармонически сочетающее индивидуальные запросы с
требованиями, которые предъявляет окружающий мир.
Для такой натуры, как Юджин, всякое человеческое существо, наделенное
умом и тонким вкусом, тактом и душевным равновесием, обладало неизъяснимым
очарованием. Он тянулся к одаренным людям, как цветок тянется к свету. Он
находил радость в созерцании законченности и совершенства такого существа.
Независимость взглядов и убеждений покоряла его. Умение точно формулировать
свои мысли и приходить к определенным убедительным выводам было в его
глазах великим и завидным преимуществом. От таких людей он с радостью брал
все, что мог, пока не насыщался, а затем отворачивался от них. И только
когда у него снова просыпалась потребность в том, что они могли дать ему,
он снова готов был вернуться к ним, - но не раньше.
До сих пор все его знакомые подобного рода были мужчинами, - он не
знал ни одной сколько-нибудь выдающейся женщины. Начиная с Темпла Бойла и
Винсента Бирса, преподавателей класса живой натуры и класса иллюстрации в
Чикагском институте искусств, он встретил на своем жизненном пути Джерри
Мэтьюза, Митчела Голдфарба, Питера Мак-Хью, Дэвида Смайта и Джотема Блю - и
все эти люди с яркой индивидуальностью и ясными взглядами произвели на него
сильное впечатление. Теперь ему впервые предстояло встретиться с сильными,
незаурядными женщинами. Стелла Эплтон, Маргарет Дафф, Руби Кенни и Анджела
Блю были по-своему прелестны, но они не умели мыслить самостоятельно. Ни
одна из них не была устоявшейся личностью, способной к самовоспитанию и
самоконтролю, как Мириэм Финч. Последняя, не задумываясь, признала бы себя
стоящей выше любой из них или всех их вместе взятых - с точки зрения ума,
вкуса и таланта, хотя оценила бы по достоинству их красоту и признала бы за
ними их законное и необходимое место в обществе. Она изучала жизнь и любила
критически анализировать человеческие чувства, но в то же время страстно
тосковала именно по тому, чем обладали и Стелла, и Маргарет, и Руби, и даже
Анджела, завидуя их молодости, красоте, привлекательности, магнетическому
очарованию их лица и фигуры, способному вызвать в возлюбленном пылкую
страсть. Ей хотелось быть любимой горячо и красиво, но она была лишена
этого счастья.
Мисс Финч жила в одной квартире со своими родными, на восточном конце
Двадцать шестой улицы; ее студия была расположена на третьем этаже и
выходила окнами на север. Однако жизнь в лоне семьи не препятствовала
развитию ее утонченной индивидуальности, открывшей Юджину как бы новый мир.
В ее комнате, отделанной в серебристых, коричневых и серых тонах, в одном
углу стоял огромный канделябр, вышиною не менее пяти футов, а в другом -
великолепный резной ларь старинной фламандской работы. На письменном столе
с книжными полками темного орехового дерева теснились прелюбопытные издания
- "Марий эпикуреец" Пейтера, "Жены художников" Доде, "История моего сердца"
Ричарда Джефриса, "Aes Triplex"* Стивенсона, "Касида" Ричарда Бертона, "Дом
жизни" Россетти, "Так говорил Заратустра" Фридриха Ницше. Достаточно было
Юджину окинуть взглядом комнату и ее хозяйку, как ему стало ясно, что самое
присутствие здесь этих книг должно говорить за себя. Он с большим интересом
вертел их в руках, прочитывая наугад отдельные абзацы, рассматривал картины
на стенках, заглянул во все уголки мастерской, запечатлевая в памяти ее
достопримечательности. Он понимал, что это чрезвычайно важное для него
знакомство, и, чтобы закрепить его, старался произвести на хозяйку этой
чудесной студии как можно лучшее впечатление.
______________
* "Крепкая защита" (лат.).
Мириэм Финч с первого же взгляда заинтересовалась Юджином. В нем
угадывалось столько силы, любознательности и умения понимать и ценить, что
она не могла остаться к нему равнодушной. Что-то заставило ее мысленно
сравнивать его с зажженной лампой, отбрасывающей ровный ласковый свет. Не
успев познакомиться с хозяйкой студии, Юджин стал бродить по комнате,
рассматривая картины, бронзовые и терракотовые фигурки, расспрашивая, чье
это, кто рисовал, кто сделал.
- Ни об одной из этих книг я даже не слыхал, - откровенно признался
он, просмотрев ее небольшую, тщательно подобранную библиотечку.
- Тут есть замечательные вещи, - сказала она, подходя к нему.
Ей нравилось его простодушное признание, - словно потянуло свежим
ветерком. Ричард Уилер, приведший Юджина, нимало не обижался на то, что о
нем забыли. Он хотел, чтобы Мириэм Финч полностью насладилась его
"находкой".
- Знаете, - сказал Юджин, отрываясь от "Касиды" Бертона и глядя в
карие глаза Мириэм, - у меня от Нью-Йорка голова идет кругом. Это такой
замечательный город.
- Что вы имеете в виду? - спросила она.
- А то, что в нем столько всевозможных чудес. Я на днях видел лавку,
где полным-полно всяких старинных украшений, драгоценностей, невиданных
камней и одеяний. И, бог ты мой, чего там только нет! Такого количества
вещей я не видел за всю свою жизнь. Да взять хотя бы этот непритязательный
с виду дом в тихом переулке - и вдруг такая комната! Снаружи как будто
ничего особенного, а внутри - прямо дух захватывает, столько роскоши, такие
произведения искусства!
- Вы говорите об этой комнате? - спросила она.
- Ну, конечно, - ответил он.
- Прошу вас заметить, мистер Уилер, - сказала Мириэм, обращаясь к
своему молодому другу-редактору, - в первый раз в жизни меня обвиняют в
том, что я купаюсь в роскоши. Поэтому, когда будете писать обо мне, не
забудьте упомянуть об окружающей меня роскоши. Мне это нравится!
- Непременно, я так и сделаю.
- Обязательно. И о произведениях искусства тоже.
- Разумеется, и о произведениях искусства тоже, - сказал Уилер.
Юджин улыбнулся. Ему нравилась живость Мириэм.
- Я знаю, что вы хотите сказать, - заметила она. - Я испытывала то же
в Париже. Заходишь в маленький домишко, самый обыкновенный с виду, и
наталкиваешься на изумительные вещи - груды прелестных нарядов, всякая
старина, драгоценности. Где это я читала такую статью?
- Надеюсь, не в "Крэфт?" - сказал Уилер.
- Нет, не думаю. Кажется, в "Харперс базар".
- Какая гадость! - воскликнул Уилер. - "Харперс базар", - нашли что
читать!
- Но ведь это как раз ваша тема. Почему бы вам не написать об этом в
своем журнале?
- Обязательно напишу, - пообещал он.
Юджин подошел к роялю, стал перебирать кипу нот. И опять наткнулся на
незнакомые ему и, очевидно, выдающиеся вещи - "Арабский танец" Грига, "Es
war ein Traum"* Лассена, "Элегия" Массне, "Нимфы и пастушки" Перселя, -
вещи, самые названия которых говорили о чем-то ярком и красивом. Глюк,
Сгамбатти, Россини, Чайковский, итальянец Скарлатти... Юджину стало ясно,
как мало он знает музыку.
______________
* "То был сон" (нем.).
- Сыграйте что-нибудь, - попросил он, и Мириэм с улыбкой подошла к
роялю.
- Вы знаете романс "Es war ein Traum"? - спросила она.
- Нет, - сказал он.
- Очаровательная вещь, - сказал Уилер. - Спойте!
Юджин и раньше предполагал, что Мириэм поет, но это богатство красок в
ее голосе было для него неожиданностью. Голос был не сильный, но приятный и
теплый, и его вполне хватило для тех вещей, которые она бралась петь. Она
подбирала для себя музыку так же, как туалеты, - сообразуясь со своей
индивидуальностью. Лирические, исполненные поэзии интонации спетого ею
романса произвели на Юджина огромное впечатление. Он был в восторге.
- Вы прекрасно поете! - воскликнул он, придвигая свой стул к самому
роялю и глядя ей в глаза.
Она поблагодарила его быстрой улыбкой.
- Если вы будете и дальше говорить мне комплименты, я готова петь для
вас, сколько хотите.
- Я ужасно люблю музыку, - сказал он. - Ничего в ней не понимаю, но
вот такие вещи мне особенно нравятся.
- Вам нравится то, что действительно хорошо. Мне это понятно. Я и сама
все это люблю.
Он был польщен и благодарен ей. Она спела "Соловья", "Элегию",
"Последнюю весну" - все незнакомые Юджину вещи, но он понимал, что это
музыка, которая свидетельствует об изощренном понимании, изысканном вкусе и
подлинно артистическом темпераменте. И Руби играла на рояле, и Анджела -
последняя даже очень недурно, но он был убежден, что ни та, ни другая
понятия не имели об этих вещах. Руби наигрывала популярные песенки, Анджела
же предпочитала избитые мелодии, красивые, но слишком уж приевшиеся. А этой
женщине не было дела до вкусов широкой публики - она далеко опередила их.
Юджину захотелось доставить удовольствие своей новой знакомой, обворожить
ее. Он придвинулся поближе и, улыбаясь, смотрел на нее, а она отвечала на
его улыбку. Как и многим другим, ей нравились его лицо, рот, глаза, волосы.
"Какой он милый", - подумала она, проводив Юджина. А он ушел от нее с
ощущением, что это выдающаяся, исключительная женщина.
|
