Как шанс поумнеть
Скачать 0.94 Mb.
|
«ЗАВИСАНИЕ» Ситуация усугубляется тем, что противостояние «классического» («прогрессистского») и «неклассического» понимания сути исторического процесса до сих пор не вышло на уровень сознательно заявленной рефлексии. Дело в том, что двухвековое преобладание в сферах умственной жизни «прогрессистских» установок образовало в коллективном научном (а вслед за ним и в массовом) сознании нечто вроде натоптанной колеи бессознательно проявляемого убеждения, согласно которому «прогрессистский» стиль мышления — единственно-научен и безальтернативен. Убеждение это никогда не основывалось на доказанных фактах, – оно, как было показано выше, выросло из допущений, которым в своё время оказали доверие авансом, надеясь, что в дальнейшем факты их подтвердят. Факты, однако, показали обратное. Тем не менее выбираться из натоптанной колеи ментальных штампов никто до сих пор не собирается: про аванс забыли, допущения обрели незаметно имидж и статус глобально-интегральной Аксиомы («большой взрыв» — абиогенез — биологическая эволюция — антропо- и культурогенез — социальный прогресс»), и в результате вся последующая научная мысль оказалась, бессознательно для самой себя, вынужденной заниматься бесплодным совмещением умозрительной теоретической схемы с противоречащими ей фактами. Так, в теории возникновения жизни на Земле противоречащим схеме фактом оказался принцип, который В. И. Вернадский называл «принципом Реди» и формулировал как «всё живое – от живого» (в противовес «прогрессистской» схеме развития «от простого к сложному, от низшего к высшему», согласно которой живая материя произошла из неживой методом самоусложнения). К попыткам замалчивания, принижения роли, «нейтрализации» этого факта путём его насильственного «встраивания» в систему господствующей Аксиомы сводится практически вся новейшая история естествознания.63 В теории культуры таким же противоречащим схеме фактом оказалась, повторимся, ранняя форма языкового мышления – мифологическая система представлений, давшая, как теперь понимают, начало абсолютно всем современным проявлениям жизни духа, но при этом ничуть не уступающая им в сложности своей собственной смысловой организации. Здесь тоже более чем достаточно попыток «нейтрализации» неудобного факта; наиболее известная из них — структурная теория мифа К. Леви-Стросса, призванная, по заявлению самого её автора, «защитить знамёна материализма»64 (т. е. «вписать» эмпирический факт в «прогрессистскую» схему развития). Налицо «ситуация зависания в методологической недодуманности»: с одной стороны, учёные продолжают бессознательно цепляться за теорию, в которую факты уже не вписываются, а с другой — вынуждены считаться с фактами, для которых нет адекватной им теории (как нет зачастую и понимания её необходимости). А хуже всего то, что ситуация зависания, формирующая отношение к методологическому разброду в научных умах как к чему-то допустимому и нормальному, порождает внутри самой научной среды нигилистическую атмосферу «симулякров» — подмены собственно науки «игрой в неё». Что и констатируется как «драматическое снижение социальной значимости знания» («Достижение социального успеха стало самостоятельным занятием, мало совместимым с осознанием мира...: вы либо постигаете истину, либо реализуете уже постигнутое кем-то помимо вас, переводя его в материальные либо социальные ценности...»65). Но поэтому и не удивительно, что во всех своих сколько-нибудь серьёзных научных обобщениях «прогрессистский» стиль мышления всё чаще оборачивается кризисной ситуацией недоверия к историческому знанию, а в конечном счёте — его компрометацией в глазах самой широкой общественности.66 «ДЕНЬГИ ИЗ ТУМБОЧКИ», ИЛИ «ГЕМАТОМА СОЗНАНИЯ» Скрыто подтачивающий эволюционно-историческую парадигму мышления кризис — это именно то, чем вот уже более столетия питается предчувствие смены мировоззренческой парадигмы. Притом что само выражение «смена парадигмы» давно уже превратилось в расхожий штамп, снижающий саму идею до уровня провозглашения Декларации о создании портала «новая Парадигма».67 На самом деле смена парадигмы — это не административно-академическая инициатива по замене одной, устаревшей научной платформы на другую, более «продвинутую», а вполне конкретное «лечение больных участков научного тела» внутри существующей платформы. А поскольку главным «больным участком» внутри господствующей сегодня «прогрессистской» (эволюционно-исторической) платформы является ситуация методологического порочного круга в господствующей концепции историзма, то предложение конкретного способа «лечения» этой ситуации и должно сыграть роль «сигнала», оповещающего о «включении» процесса смены парадигмы. Проблема лишь в том, что суть ситуации порочного круга очень туго доходит до «ушибленного прогрессизмом» массового научного сознания. На уровне обывательского сознания эту суть очень легко объяснить с помощью анекдота о прокуроре и взяточнике: «Откуда деньги?» — «Из тумбочки». — «А в тумбочке откуда?» — «Жена кладёт». — «А у жены откуда?» — «Я даю». — «А у вас откуда?» — «Из тумбочки». На уровне же научного сознания всё гораздо сложнее. Скажем, теория естественного отбора с чисто логической точки зрения представляет собой бессмысленную тавтологию, потому что, как справедливо заметил ещё К. Поппер, утверждение «выживают наиболее приспособившиеся» равнозначно утверждению «выживают выжившие». Тем не менее теория естественного отбора до сих пор продолжает считаться необходимейшим элементом школьной программы по формированию мировоззрения учащихся, — что неизбежно наводит или на грустные, или на конспирологические (то есть на ещё более грустные) мысли. Другой пример. Сложившийся в современной науке о мифах взгляд на них как на «первоначальную форму духовной культуры человечества»68 – это классический образец чистой эмпирики. Но поскольку «методология изучения мифологии <…> базируется на принципах исторического и диалектического материализма», поскольку «для подхода исследователей <…> к решению проблем мифологии характерно следование принципам историзма <…> подчёркивание <…> мировоззренческой основы»,69 то и «причины, по которым вообще должны были возникать мифы <…> следует, по-видимому, искать в общих для того уровня культурно-исторического развития особенностях мышления»,70 то есть – в самих же мифах! Налицо методологический порочный круг в самих способах постановки и решения проблемы — главный признак стиля мышления, «ушибленного прогрессизмом». Рано или поздно «лечить ушиб» всё равно придётся (тем более, что это давно уже не столько локальный «ушиб», сколько сплошная, распространившаяся на всё тело «гематома»). И лучше начинать «лечение» рано, чем поздно. А всё, что нужно для «запуска поцесса лечения» — это набраться интеллектуального мужества, окончательно отказаться от оглядки на всевозможные «парадигматическиие табу», которыми только лишь и держится сегодня имитационная доктрина историзма, и признать, что поставленная Хайдеггером задача правильного вхождения в порочный круг решаема только на путях осознания факта существования ведущей в этот круг «метафизической двери»,71 т. е. чего-то такого, что на имеющемся уровне знаний объяснить невозможно. Если такое мужество будет проявлено, то станет окончательно ясно, что новая парадигма — это просто новый, более широкий угол зрения на старую, давно и хорошо известную фактологию. Говоря конкретно: станет ясно, что не существует никаких научных оснований рассматривать древнейшую, воплощённую в естественных языках мифологическую систему представлений как итог некоего предыдущего, начального этапа становления культуры; есть лишь основание говорить о ней как о точке отсчёта культуры, предположительно датируемой эпохой неолитической революции (поскольку данные палеографии указывают на резкую смену характера ментальности именно в эту эпоху72). То есть станет ясно, что главнейший признак неолитической революции ― это не только относительно внезапное появление в человеческом обществе производящего типа хозяйствования,73 но и столь же относительно внезапное появление всей остальной, а не только материальной, культуры: естественных языков и адекватных им поведенческих моделей во всей их изначальной сложности, со всеми содержащимися в этих знаковых системах условиями и правилами их дальнейшего саморазвёртывания. Именно такое радикальное эмпирическое обобщение необходимо признать для проблемы происхождения культуры единственным на сегодняшний день, удовлетворяющим критерию научности по всем возможным параметрам. В мировоззренческом плане такой вывод будет означать, что известную формулу «Вначале было Слово» можно наполнять уже не только религиозным, но и вполне научным, рациональным содержанием. А можно сказать, что речь идёт о конкретизации кантовского вопроса: «как следует определить ту изначальную, предшествующую всем остальным, структуру сознания, благодаря которой ему вообще может быть что-то непосредственно дано, явлено, открыто?»74 А можно сказать и так, что известная в герменевтической философии проблема «предварительного понимания», как и функционально тождественная ей аналогичная математическая проблема (воплощённая в аксиомах, не имеющих собственного обоснования и одновременно обосновывающих всё остальное),75 не могла бы даже быть поставлена, если бы не уходила своими корнями в породившую её непростую культурогенетическую ситуацию. В любом случае мы оказываемся перед лицом явления, качественно меняющего традиционный научный взгляд на сущностные, функциональные и структурные аспекты культуры. «ГОВОРЯЩИЕ ОБЕЗЬЯНЫ» По данным археологии, неолитическая революция совершилась ~10 тысяч лет назад,76 а человек современного антропологического вида существует не менее 35—40 тысяч лет.77 Встаёт вопрос: если неолитическую революцию считать точкой отсчёта для истории естественных языков, то на каком языке разговаривали наши предки до неолитической революции? Косвенный ответ на вопрос находим в результатах уникального эксперимента, поставленного учёными в 60-х — 70-х годах прошлого столетия (его описанию посвящена книга американского журналиста Юджина Линдена «Обезъяны, человек и язык»). Эксперимент заключался в том, что молодых обезъян из породы шимпанзе обучали разговору на человеческом языке.78 У обезъян, как известно, гортань устроена таким образом, что они не могут издавать звуков, аналогичных звукам человеческого языка. Но их, как оказалось, можно научить языку, построенному на обмене элементарными знаками (предметными или жестовыми, подобными языку глухонемых). За годы обучения такие обезъяны осваивали до нескольких сотен слов, которые умели использовать в различных разговорных ситуациях и по отдельности, и в сочетании друг с другом. Как писал Юджин Линден, «всё это подрывало основы не только науки о поведении животных, но и наших обыденных представлений о мире».79 Естественно, учёные восприняли результаты экспериментов как научную сенсацию: ведь казалось, что стёрта грань, отделяющая животное от человека. Писали даже, что этот феномен «знаменует собой проникновение дарвиновских воззрений на территорию наук о поведении, всегда бывших владениями Платона»80 (т. е. на территорию наук о человеческом духе). Со временем, однако, шок прошёл, и стало ясно, что феномен “говорящей обезъяны” можно интерпретировать не только как доказательство отсутствия грани между животным и человеком, но и как доказательство того, что в том языке, который мы привыкли считать «чисто человеческим», на самом деле скрыто присутствуют два языка: язык, роднящий нас с животными, и язык, делающий нас собственно-людьми. В самом деле: посмотрим, на какие темы разговаривает обезъяна. Она, оказывается, может сказать «дай мне попить», «почеши мне спину» и даже обозвать человека, который ей не нравится, «грязным». Но ни одна обезьяна в процессе обучения так и не смогла достичь уровня, начиная с которого с ней можно было бы поговорить, например, о философии, о политике, об искусстве. И дело тут вовсе не в том, что существует «потолок» в количестве запоминаемых обезъяной слов; существование такого «потолка» никто ещё не доказал. Дело в качестве слов, а точнее — в различии между словами, обозначающими предметы, и словами, обозначающими понятия. Поясню. Если я попрошу собеседника: «Дай мне эту книгу», — он её даст. Но если я его попрошу: «Дай мне добро (зло)», или «дай мне истину (ложь)», или «дай мне социализм (капитализм, монархизм, фашизм, тоталитаризм, демократию)» и т. д. — что он мне даст? Ничего, потому что слова «добро» («зло»), «истина» («ложь»), «социализм» («капитализм», «монархизм», «фашизм», «тоталитаризм», «демократия») и т. д. — обозначают не конкретный единичный предмет, а неоднозначное понятие, интерпретируемое посредством других неоднозначных понятий. О чём говорит этот пример? Он говорит о том, что если язык, роднящий нас с животными, состоит из слов, обозначающих конкретные предметы, то язык, делающий нас собственно людьми, состоит из слов, обозначающих понятия. Разница здесь та, что в первом языке смысл слов жёстко привязан к самим словам, а во втором языке такой жёсткой привязки нет. То есть речь идёт о хорошо известной в науке проблеме различения слов и их смыслов. ЯЗЫК СИМВОЛОВ Предыстория проблемы различения слов и их смыслов восходит к отмеченному еще Платоном факту несовпадения сущности и её знакового выражения.81 Начало её научной постановки связано с именами Г. Лейбница, противопоставившего интуитивную форму познания символической, и И. Канта, доведшего это противопоставление до высшего напряжения. Эмпирическую базу для теоретического осмысления проблемы подготовили Г. Герц и Г. Гельмгольц, благодаря которым стало ясно, что естественные науки описывают не сам окружающий мир, а лишь доступное на текущий момент знание о нём. А подлинно научное изучение проблемы начинается с фиксации явления, названного Э. Кассирером «символической функцией сознания».82 Суть символической функции сознания заключается в том, что в языковых понятиях запечатлена не сама непосредственно взятая внеязыковая реальность, а всего лишь знаково-опосредованное знание о ней. То есть языковые понятия служат своего рода словесными символами такого знания. Меняется во времени знание о внеязыковой реальности — меняется и языковое сознание, потому что меняется смысловое содержание структурирующих его словесных символов. Вот почему если мы хотим понять художественную символику, те «произвольные» знаки, которые сознание создаёт в языке, искусстве, мифе, мы должны сначала обратиться к «естественной» символике языка.83 И «вот почему отрицание символических форм на самом деле привело бы нас не к познанию содержания жизни, а было бы не чем иным как разрушением духовной формы, необходимо связанной с этим содержанием».84 На бытовом уровне символическая функция сознания обнаруживает себя в таких повседневных речевых актах, смысловое содержание которых не совпадает с их словесным представлением («продать душу» = «поступиться главным», «уйти в сторону» = «перестать проявлять активность», «гнать волну» = «проявлять неуравновешенность» и т. д.). То есть в речевой деятельности с присущей ей метафоричностью мы часто имеем дело с выражениями (предложениями, высказываниями), которые понимаются нами не благодаря, а вопреки букве этих выражений. И понимаются они нами только потому, что существуют не как независимые от времени и места их произнесения, а как обусловленные смысловым «полем» эпохи. «Поле» же это подразумевает богатство смысловыражения в рамках даже одной языковой традиции (например, мы понимаем, что во фразах «дом стоит на косогоре», «дому Романовых триста лет» и «язык — это дом Бытия» слово «дом» имеет различные смыслы). До тех пор, пока живо смысловое «поле» эпохи, сохраняется и понимание обусловленных им выражений. Но «полю», как уже сказано, свойственно изменяться в историческом времени без фиксации такого изменения в коллективной памяти. В этих случаях возникает ситуация непонимания, чем и вызывается необходимость изучения различных исторических специфик мышления, начиная с его мифологической специфики (например, со специфики представления о «доме» как о «живом существе»85). Именно из таких ситуаций, а точнее — из необходимости их осмысления, берут начало все новейшие направления научной мысли, связанные с изучением языкового мышления: и понимание языковой культуры как замкнутой в себе знаковой системы, и её понимание как предмета герменевтики (науки об интерпретации текстов), и её понимание как явления, восходящего к символической тайне мифа (а «в мифе бытие зацветает своим последним осмыслением, и мифом сознательно или бессознательно руководится всякая мысль»86; «миф является как бы идеальной структурой жизни, смысловым скелетом действия»87). К сожалению, наша история сложилась в ХХ веке таким образом, что нас лишили ощущения нашего собственного языка как «символической тайны мифа». Так случилось по причинам идеологического характера, а — проще говоря — по причине засилья в нашем обществоведении упрощённо-вульгарных, не соответствующих новейшим научным данным представлений о происхождении и функциях языка. А в результате массовое сознание до сих пор воспринимает слово «миф» как смысловой эквивалент любой нелепицы или даже лжи. Разумеется, в отдельных специализированных областях знания упрощённо-вульгарные представления о языке не прижились. Например, логическая семантика, основы которой были заложены Г. Фреге, Б. Расселом, Л. Витгенштейном и др., отреагировала на обнаружение символической специфики слов-понятий своим разделением на теорию референции (обозначения) и теорию смысла, — после чего серьёзно относиться к историко-материалистической «теории отражения» стало просто неприлично. Но на общенаучной мировоззренческой парадигме, задающей стандарты повседневного массового мышления и поведения, такая реакция никак не отразилась. Дело в том, что сама эта парадигма, сложившаяся ещё в XIX веке и безраздельно подчинившая себе, благодаря догматическому школьному образованию, весь образ мышления современного человека, попросту отторгает от себя всё то, что в неё не вписывается. Поэтому любые научные факты, не находящие себе в господствующей мировоззренческой парадигме места, начинают как бы параллельно со-существовать с ней на правах «научной экзотики», не обязательной ни к употреблению, ни даже к уразумению. Как следствие, все основные сферы умственной деятельности, начиная с историко-материалистической теории культурогенеза и кончая международным правом и политическими доктринами, до сих пор характеризуются восприятием слов-понятий как «отражений» конкретных предметов. То есть они характеризуются, выражаясь языком религиозной терминологии, приматом «буквы» над «духом» (приматом внешней формы слова над его внутренним смыслом). А на практике это оборачивается широчайшими возможностями манипулирования массовым сознанием, когда у людей по определённым технологиям вырабатываются те или иные, затребованные манипуляторами, «условные рефлексы на слова».88 На такого рода технологиях, иногда очень изощрённых, держатся и социальная демагогия, и одуряющая реклама, и политические приёмы оргвойны (заведомо разрушительные «реформы», сомнительные законопроекты, безответственные публикации в прессе и т. д.). А мы лишь удивляемся: почему это средствам массовой информации так легко удаётся раскультуривать людей? Да потому и удаётся, что объединяющий нас всех язык содержит в себе на самом деле два языка: тот язык, который доступен и животным, и тот, использующий первый в качестве «строительного материала для “символических конструкций”», который приобщает нас к метафизической, не разгаданной ещё наукой тайне происхождения человеческой культуры. Оба языка необходимы: второй помогает нам восходить от человекообразного существа к Человеку, а первый — отдыхать от бремени такого восхождения. Но поскольку специфически-человеческим является лишь второй язык, то достаточно начать потихоньку вытеснять его из повседневного обихода (что, собственно, и происходит благодаря качеству проводимой сегодня «культурной» политики), чтобы все вокруг заговорили только на первом — на языке «говорящих обезьян». |
Похожие:
 | Николаева Льва Трифоновича, члена правления тсж «Шанс», собственника квартиры №47, д. 2, А. Миттова бульвар, г. Чебоксары | | Страховщик – Общество с ограниченной ответственностью «Страховая компания «ресо-шанс» (ооо ск «ресо-шанс») юридическое лицо, созданное... |
| Тсж «шанс», содержащиеся в егрюл, не связанные с внесением изменений в учредительные документы, произведённой ифнс по г. Чебоксары... | | Сша буша-старшего, Клинтона и Буша-младшего ставших после исчезновения двухполюсного мира и окончания холодной войны, как он выражается,... |
 | Ссср превращается в ничто, что от него остаются лишь куски – отдельные, никак не связанные друг с другом государства. По ряду причин... | | Страховщик – ООО ск «ресо-шанс» (далее Страховщик), юридическое лицо, имеющее лицензию на осуществление данного вида страхования |
| В соответствии с законодательством Российской Федерации и на основании настоящих Правил страхования ООО ск «ресо-шанс» заключает... | | Страховщик – общество с ограниченной ответственностью «Страховая компания «ресо-шанс» (далее по тексту Страховщик), юридическое лицо,... |
| Беря свою судьбу в собственные руки, предприниматель получает шанс стать полезным, востребованным членом общества, не уповать больше... | | Обычно работодатели в процессе предварительной отбраковки полученных заявлений тратят на каждое резюме не больше минуты. Если вы... |