Как шанс поумнеть
Скачать 0.94 Mb.
|
| Часть III. ТЕНДЕНЦИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ РАСКОЛДОВАНИЕ ИЛИ ЗАКОЛДОВАНИЕ? Очень важный этап на пути высвобождения из «капкана» — уяснение подлинного смысла модного политологического термина «расколдование мира». Впервые этот термин ввёл в научный обиход немецкий социолог, экономист и историк культуры М. Вебер (1864-1920), на воззрения которого оказали огромное влияние труды Ч. Дарвина и К. Маркса. Изучая социокультурную составляющую экономического поведения, он пришёл к выводу, что возрастающая интеллектуализация и рационализация способов человеческого существования находится в прямой связи с отказом от метафизического проникновения в смыслы бытия: «...нет никаких таинственных, не поддающихся учёту сил, которые здесь (в мире — С. Г.) действуют, ... напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путём расчёта. Последее в свою очередь означает, что мир расколдован. Больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого существовали подобные таинственные силы. Теперь всё делается с помощью технических средств и расчёта. Вот это и есть интеллектуализация».21 То есть, по мысли Вебера, сама наука есть «расколдование мира» и внесение ясности в головы людей; именно в «расколдовании мира» заключается, с его точки зрения, главный закон развития человеческого сознания, растущей роли его рационального начала. Это одновременно и процесс расколдовывания сознания, процесс автономизации индивида, находящий свою кульминацию в материальной успешности, технической мощи и культурной просвещённости современного западного общества.22 Это процесс размежевания «субъекта» и «объекта»: торжество «субъекта» над «объектом» как торжество сознательно-волевого начала над косной, «спящей» субстанцией. Это процесс становления рефлексии как сомнения, как отрицания, как разрушения подвергнутого рефлексии «объекта» путём путём его расщепления на «нужную субъекту» (рациональное знание) и «ненужную» (иррациональные предрассудки) части. В конечном же счёте это ― процесс «прогрессивного развития», т. е такого развития, при котором, если последовательно избавляться от предрассудков, а точнее от всего, что зачисляется «прогрессистами» в категорию «предрассудков», сегодня будет лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Введённый Вебером термин оказался настолько отвечающим самой сути «прогрессистского» стиля мышления, что фактически превратился в своего рода международный «пароль единомышленников» — интерпретаторов истории «по-прогрессистски». Духом этого «пароля» овеяна трактовка всей новейшей истории, будь то линия «рациональной метафизики» (Декарт — Спиноза — Лейбниц) или чисто материалистического рационализма (Просвещение — К. Маркс и Ф. Энгельс — Г. Маркузе, Т. Адорно и М. Хоркхаймер). Без использования этого «пароля» сегодня не обходится ни одна претендующая на интеллектуализм социологическая публикация. Тут и «расколдование мира как завершение религиозной эволюции», и «связь расколдования мира с демократизацией общества», и «тоталитаризм как препятствие к расколдованию», и «расколдование как инструментальная рационализация всего сущего» и т. д., и т. п. Хотя сам же М. Вебер указал и на цену «расколдования»: «Человек культуры, включённый в цивилизацию, постоянно обогащающуюся идеями, знанием, проблемами, … улавливает лишь ничтожную часть того, что вновь и вновь рождает духовная жизнь, притом всегда что-то предварительное, неоконченное, и поэтому для него смерть — событие, лишённое смысла».23 «Кто сегодня... ещё верит в то, что знание астрономии, биологии, физики или химии может — хоть в малейшей степени — объяснить нам смысл мира или хотя бы указать, на каком пути можно напасть на след этого “смысла”, если он существует?»24 «Зачем наука занимается тем, что в действительности никогда не кончается и не может закончиться? … Какова... внутренняя позиция самого человека науки по отношению к своей профессии, если он вообще стремится стать учёным... что осмысленное надеется осуществить учёный своими творениями, которым заранее предопределено устареть; какой смысл усматривает он в том, чтобы включиться в это специализированное и уходящее в бесконечность производство?»25 И окончательный вывод: «Если наука что и может сделать, так это скорее убить веру в то, что будто вообще существует нечто такое, как смысл мира».26 Двадцатый век если и не опроверг веберовской категоричности, то, по крайней мере, нанёс мощнейший удар по главной, идущей от Просвещения, «несущей конструкции» «прогрессистского» силя мышления — по критическому отношению к «традиции». В «прогрессистской» трактовке истории самый главный «предрассудок», первоисточник и первопричина всех остальных «предрассудков» — это закабаляющая (заколдовывающая) человека мифологическая традиция. И вот с ней-то и произошла непредвиденная «прогрессизмом» научная метаморфоза. Если в XVIII-XIX вв. литература была демифологизирована, а в науке преобладало позитивистское представление о мифах как о плодах незрелой мысли, неумелых, ложных обобщениях и пережитках неразвитого сознания, то «с конца XIX века началась “ремифологизация”. Ее пионерами были в теории Ф. Ницше, а в плане практики — Р. Вагнер. Этнология XX века, начиная с Б. Малиновского, Ф. Боаса, Дж. Фрезера и учеников последнего — так называемой “Кембриджской школы”, показала фундаментальную роль мифа и ритуала в жизни архаического общества и генезисе социальных институтов. Восходящая к Ницше “философия жизни” (особенно... роль Анри Бергсона) проложила путь к восприятию мифа не как полузабытого эпизода предыстории культуры, а как вечной вневременной живой сущности культуры. Глубокое понимание мифа как важнейшей “символической” формы человеческой деятельности с её особой спецификой проявил неокантианец марбургской школы Эрнст Кассирер. В отличие от представителя французской социологической школы Л. Леви-Брюля, подчеркивающего иррациональный прелогизм мифа на основе механизма “партиципаций”, Кассирер выявил и рациональные элементы мифа».27 Все последующие изыскания в этой области знания окончательно подтвердили правильность взгляда на мифологичекую традицию как на фундамент и почву мировой культуры. Накопленный к сегодняшнему дню эмпирический материал заставляет видеть в мифах уже не отдельные фантастические представления и повествования, но универсальное мировоззрение в его наиболее ранних формах, давшее начало абсолютно всем позднейшим проявлениям языкового мышления: религии, философии, науке, искусству, литературе, праву и др. Мифы в этой новой ситуации стали уже восприниматься не как сумма ошибок и заблуждений в общем процессе становления общества, а как предпосылочный информационный фонд человеческой культуры — как первичный арсенал её изобразительных средств и мировоззренческих установок. Проще говоря, мифы оказались вдруг «нашим всем» — той самой «сокровищницей смыслов» (thesaurós), игнорирование которой равнозначно отказу от самой культуры. Так что вовсе не случайно христианство, первым подвергшее «мифологические («языческие») предрассудки» радикальной критике,28 само оказалось впоследствии в роли жертвы, собственными руками проделавшей роковую «подготовительную работу» по ускорению прихода враждебного ему Просвещения.29 И не случайно «преодоление всех предрассудков, это наиболее общее требование Просвещения, само начинает разоблачать себя в качестве предрассудка».30 «Исторический анализ показывает, что только благодаря Просвещению понятие предрассудка получило привычное для нас отрицательное значение. Сам по себе предрассудок (Vorurteil) означает суждение (Urteil), которое выносится до (vor) окончательной проверки всех предметно определяющих моментов».31 Но поэтому же и сама «прогрессистская» концепция «расколдования мира» начинает сегодня обнаруживать свою диаметрально-противоположную собственному наименованию сущность. А именно: она начинает осознаваться как концепция самого настоящего заколдования мира путём его обессмысливания на основе урезания (сужения) предпосылочной системы представлений о действительности. Не удивительно, что уже в XIX и особенно в ХХ веке набирают силу тенденции, работающие на настоящее, а не на «прогрессистское», расколдование сознания и мира. То есть усиливаются встречные «прогрессизму» движения мысли. Осознание неразрывности «субъекта» и «объекта» (гегелевский «принцип тождества») находит своё дальнейшее развитие в проблематике феноменологии (гуссерлевское выдвижение на первый план смысловой связи сознания и мира) и герменевтике (человек должен понять то, внутри чего он с самого начала находится). Протест против редуцированного чувства истории (Л. П. Карсавин) получает мощное выражение в трудах А. Ф. Лосева и М. Хайдеггера, в призыве заниматься «телом», а не «головой» или «ногами» истории (М. Мерло-Понти). Просвещенческое понимание рефлексии как чисто негативистского сомнения, как нигилистического отрицания, как разрушения подвергаемого рефлесии предмета сменяется пониманием рефлексии как способа выявления структур этого предмета.32 Вызревает убеждение, что «“практическая разумность”, объединяющая в себе и познавательную, и нравственную стороны отношения человека к миру, должна вывести человечество из тупика, в который его завело инструменталистски ориентированное мышление».33 Переосмысляется подлинная природа «прогрессистского» стиля мышления: она начинает пониматься уже не как преобладание созательно-волевого начала над косным спящим, а как возникающая на почве суженного видения мира самоуверенная и ограниченная агрессивность, стремящаяся всех переделать «под себя». В «культурной просвещённости» современного западного общества начинают обнаруживать себя черты самовлюблённого евроцентризма, а в его материальной успешности и технической мощи — естественные и закономерные следствия самоизбавленности от «этических тормозов» (за что, кстати, приходится платить чудовищным духовным упадком и деградацией). Начинает вызывать отторжение и мысль о несовместимости науки с поиском «смысла существования». Так, уже младший современник Вебера К. Ясперс «с тревогой говорит об утрате современным человеком смысложизненных ориентиров... и видит необходимость создания нового типа философии — философии экзистенциализма».34 А Хайдеггер ставит задачу ещё прямее: расшифровать изначальный смысл мира — вот задача экзистенциально-феноменологической герменевтики.35 В конце ХХ века нигилизм в отношении понятия «смысла» начинает уже чётко осознаваться как всего лишь «прогрессистская установка»: «Либералы (политические «прогрессисты» — С. Г.) преследуют малейшие поползновения к поиску смысла Истории и с подозрением относятся ко всем видам исторического воодушевления. Их излюбленным социальным типом стал обыватель, целиком погружённый в повседневность и не помышляющий о высших исторических смыслах».36 На ту же задачу возвращения в науку понятия «смысла» оказалась нацеленной в конечном счёте и «реабилитация» идей, считавшихся долго производными от религиозных «предрассудков» («В центре внимания оказались проблемы... которые демонстративно исключались из рассмотрения в механистической науке»37). А, значит, стала вполне реальной перспективой и научная «реабилитация» самогó «смысла», — о чём догадывался уже и сам создатель Общей теории систем Л. фон Берталанфи. Если действительность, писал он, не то, чем она представлялась классической науке, «то и образ человека должен отличаться от его образа в мире физических частиц, где случайные события выступают в качестве последней и единственной “истины”. Мир символов, ценностей, социальных и культурных сущностей представляется в этом случае гораздо более “реальным”, а его встроенность в космический порядок окажется подходящим “мостом” между “двумя культурами”... — наукой и гуманитарным мироощущением, технологией и историей, естественными и социальными науками или сторонами любой другой сформулированной по аналогичному принципу антитезы».38 В этом предвосхищении выражена, по сути дела, надежда на начинающееся «очеловечивание» научного мировоззрения: надежда на то, что продолжающийся «прогрессистский» нигилизм в отношении «традиции» и «смысла», ставящий под угрозу само существование культуры, будет рано или поздно преодолён. Разумеется, сдаваться без боя «прогрессистский» стиль мышления в лице его современного носителя либерализма не намерен. Уже с 30-х годов ХХ века наблюдаются признаки его мимикрии, выражающейся в разыгрывании им «карты ненависти» к «злу политизированной традиции», т. е. к фашизму. Причём о «мимикрии» приходится говорить применительно не только к либерализму, но и к фашизму. К либерализму — потому, что при всей внешне-декларируемой несовместимости либерализма и фашизма их объединяет общая идеологическая основа («экономический социал-дарвинизм оказывается “обыкновенным расизмом”»39). А к фашизму — потому, что при всей внешне-декларируемой приверженности фашизма традиции он является на самом деле грубой формой спекуляции, паразитизма на ней («неглубокие умы вздыхали о древнейших временах, … опьяняли себя мифами о нордическом величии и возненавидели мир, в котором разглядели лишь одно — нарастающую механистичность»40). То есть по большому счёту фашизм и либерализм друг другу подыгрывают. Фашизм подыгрвает либерализму тем, что, будучи скрытой формой либерализма (свободы для избранных), выдаёт за «возврат к традиции» возврат к её сниженным, профанированным формам. А либерализм подыгрывает фашизму тем, что, лицемерно принимая профанированную трактовку традиции за истинную, использует её в качестве ширмы, оправдывающей собственную «прогрессистскую» миссию борца со «злом традиционализма». (На словах это «зло» воплощено в «терроризме», в «экстремизме», в «религиозном фундаментализме», в «архаико-героическом милитаризме» и прочих тому подобных вещах, а на деле — во всех тех, уходящих корнями в мифологическую традицию, духовных ценностях, которые, обнаруживая свою «пред-рассудочную» природу, оказываются неподконтрольны рационалистически-рыночному «прогрессизму»). В целом ситуация такова, что «прогрессизм» как инерционно-преобладающий сегодня стиль мышления хотя и подвергается уже «планомерной осаде» и «прицельному обстрелу», но, тем не менее, остаётся пока ещё «на плаву». А его главным, хотя и неявно-выраженным, «уязвимым местом» остаётся запредельная абсудность ситуации, когда «прогрессистское» понимание исторического процесса как избавления от «предрассудков» (фактически от традиции) отрицает тем самым своё собственное реальное содержание — традицию как принципиально неустранимую ткань истории. ИМИТАЦИЯ ИСТОРИЗМА «Что такое исторический материализм и почему, имея целую рать профессоров истмата, “мы не знаем общества, в котором живём”? Ведь это не шутка — услышать такое признание от генсека да еще многолетнего председателя КГБ. Ясно, что истмат почему-то оказался как метод негоден для познания нашего общества».41 На острие политического дискурса уместность предельно резкой постановки фундаментальных теоретических вопросов сомнений не вызывает. Как не вызывает сомнений и то, что в академической среде в отношении таких же вопросов уместны осторожность и взвешенность. Тем более что исторический материализм служит отечественной науке методологическим средством осмысления окружающего мира в его развитии вот уже более столетия. Основные положения этого учения вошли в «плоть и кровь» отечественного обществоведения, составили его необсуждаемую, то есть закреплённую на бессознательном уровне основу. Не только обывательское, но и массовое научное сознание приучено думать, что единственный способ кардинального осмысления проблемы – это её осмысление в глобальном историческом контексте. Но что такое — «глобальный исторический контекст»? Если попытаться ответить на вопрос не формально, а по существу (то есть на методологически-содержательном уровне), то окажется, что проблема «историзма» существует сегодня не в качестве готового рецепта решения прикладных задач, а в качестве совокупности острейших вопросов, порождённых скрыто развивающимся в общественных науках кризисом. Кризис обнаруживает себя фактом неявного дистанцирования многих философов и учёных от методологии исторического материализма. Это видно из сравнения статей, освещающих тему историзма в до-перестроечных и новейших философских словарях: если в первых даются концептуально нагруженные дефиниции, то во вторых понятие историзма низводится до уровня почти что гераклитовских представлений об изменяемости всего сущего во времени.42 Самое же интересное: появились философские словари, где статьи «Историзм» нет вообще,43 как нет зачастую и статьи «Исторический материализм».44 А там, где понятие исторического материализма всё ещё сохраняется, ему даётся уничтожающее определение: «Амбиции теоретиков и апологетов исторического материализма на придание ему статуса универсальной парадигмы социальной философии и социологии, основанной на позитивистских методологиях, натурализме в трактовке общества и причинно-механической модели мирообъяснения, были опровергнуты достижениями общенаучных и гуманитарных дисциплин ХХ столетия — новейшими макроэкономическими моделями, общей теорией систем, представлениями о нелинейных процессах, данными наук о массовых коммуникациях. Одновременно крушение социализма в Европе, наиболее общей санкцией которого на теоретическом уровне являлся исторический материализм, наглядно продемонстрировало реальные преимущества современных неортодоксальных социологических, политологических, психоисторических и прочих методик адекватного отображения и перспективной реконструкции хода исторического процесса. Серьёзные сомнения европейских интеллектуалов в правомерности концепции неограниченного социального прогресса (сердцевины и “души” исторического материализма) также содействовали закату этой некогда модной идеологической доктрины социально-философского толка».45 Имеются, впрочем, и заявки на неисчерпанность потенциала исторического материализма.46 А чтобы понять, почему они не заслуживают доверия, достаточно чуть внимательнее, чем обычно, вдуматься в традиционное определение принципа историзма: «Историзм — это подход к объекту с точки зрения закономерного процесса его развития»47; «Историзм — принцип познания вещей и явлений в их становлении и развитии, в органической связи с порождающими их условиями».48 В этих формулировках — разгадка смысла тенденции неявного отхода от историко-материалистической методологии. Дело в том, что с позиций элементарной логики данные формулировки принципиально тавтологичны: они одновременно служат и требованием рассматривать явление с точки зрения закономерного процесса его развития (в конкретных условиях его становления и развития), и самим инструментом изучения этого процесса (этих конкретных условий). То есть в своих традиционных формулировках историко-материалистический метод как бы заранее предполагает знание того, на изучение чего нацелен. Между тем «научное доказательство не должно предполагать как предпосылку то самое, обосновывать что является его задачей»,49 — в противном случае мы имеем ситуацию, называемую в методологии научного поиска «кругом в доказательствах» («circulus visiosus»). Суть проблемы круга в доказательствах заключается в невозможности вырваться из потока замкнутых друг на друга языковых понятий, каждое из которых раскрывается через посредство других понятий, а эти другие — через посредство новых понятий и так далее — вплоть до исчерпания всего языкового универсума. В науках же, основанных на идее временнóй динамики (в космологии, в геологии, в эволюционной биологии, в истории), суть проблемы усугубляется гипнозом понятия «происхождение», создающего иллюзию высвобождения из плена замкнутых на самоё себя понятий. На самом деле «круг» здесь предельно обнажает свою сущность, пытаясь объяснить происхождение чего-либо с помощью того, что само требует объяснения, т. е. — с помощью мифологической по своему генезису презумпции «происхождения».50 В переводе на уровень методологического обобщения ситуация формулируется так: если историзм (понимаемый как особым образом оговорённая презумпция «происхожения») производен от ранних форм коллективного мышления, то объяснять происхождение самих этих форм исторически – означает замыкаться в плену тавтологических умозаключений. В философии и логике науки такой подход к предмету считается не имеющим собственной доказательной силы и называется методологическим порочным кругом.51 Проблема порочного круга в исторической науке — это проекция на мировоззрение чисто формальной проблемы парадоксов теории бесконечных множеств. Обе они — и ситуация порочного круга в исторической науке, и ситуация с парадоксами теории бесконечных множеств — производны от концепции актуальной бесконечности, так как бесконечное возрастание информационного разнообразия, задаваемое параметром развития «от простого к сложному», аналогично бесконечному возрастанию значений в ряду натуральных чисел. Но в математике противоречивость умозаключений, построенных на использовании идеи бесконечности, была осмыслена ещё в начале ХХ в.; в мировоззренческой же сфере, являющейся ареной столкновения далеко не одних только научных интересов (но также политических, идеологических, коньюктурных и пр.), она продолжает игнорироваться до сих пор. К сожалению, игнорируется она главным образом отечественными специалистами. На Западе давно уже развиваются целые направления неклассической мысли, связанные с переоценкой категории «историчности бытия». Это и отвержение линейного «прогрессизма», и неприятие упрощённого детерминизма, и критика «наивного исторического объективизма» (выражение Х.-Г. Гадамера52), и многое другое. Насколько далеко зашла в своей переоценке категории «историчности бытия» западная теоретическая мысль, можно судить по философии Хайдеггера, строящейся на «череде исторически обусловленной трансформации смысла бытия».53 Хотя в прикладном отношении западная гуманитарная мысль продолжает очень сильно зависеть и от классической (традиционно-просвещенческой) парадигматики XVIII века. В отечественном же обществоведении, точнее — в области его методологического обоснования, ситуация намного хуже. Поскольку здесь в ХХ веке имело место не столько решение научных задач, сколько выполнение госзаказа на критику буржуазной идеологии, то и всю выходящую за истматовские рамки проблематику, связанную с «неудобными» вопросами теории и истории культуры, отечественные методологи вообще проспали. Потому-то они и вынуждены сегодня заниматься стыдливо-молчаливым переписыванием соответствующих учебников, пособий и словарей. А в роли «крайних» при этом остаются гуманитарии узкоспециального профиля. Воспитанные практикой предыдущей эпохи в слепом доверии к спускаемым сверху методологическим установкам, они если и замечают происходящее, то не воспринимают его как непосредственно к ним относящееся. Но это значит, что, оказавшись по факту в положении теоретически разоружённых, они, как правило, даже не осознают себя таковыми, удовлетворяясь в качестве методологии общественных наук её имитационными штампами прежних времен. Вот классический образец такого штампа, продолжающего оказывать своё пережиточное влияние на интеллект даже очень крупных учёных: «Одно из основных требований нашей современной науки состоит в том, чтобы все явления человеческой культуры изучались в их историческом развитии».54 Здесь подразумевается, что историческое развитие — это нечто общеизвестное и всем понятное (иначе обессмысливается само требование). В действительности же ничего общеизвестного и всем понятного в процессе исторического развития нет. А есть господствующее в научном сознании спекулятивное понятие, в рамках и средствами которого на протяжении последнего столетия интерпретировались и все другие понятия («Философское осмысления “развития” означает воспроизведение всеобщих характеристик всего многообразия связей, отношений и процессов реальности»55). И есть устаревшая теория — традиционно-истматовская трактовка социальных процессов, настроенная исключительно под «прогрессистский» камертон. В то время как в жизни имеют место постепенно признаваемые наукой и другие способы объяснения динамики социальных процессов. Новейшие данные по истории духовной культуры позволяют говорить о самой этой истории не как об инновационном процессе «прогресса в сознании», а как о структуре и динамике взаимодействия бессознательных форм коллективного мышления с их осознанными формами56 (невнимание к такой трактовке историзма оборачивается расцветом технологий манипулирования массовым сознанием). Вызревает постепенно понимание истории познавательного процесса как трансформации инварианта: «Универсальные формы познания инвариантны для специализированных форм»57 (см. также у лингвистов: «Все более продуктивным становится представление об инварианте, сохраняющемся при всех преобразованиях <…> Более того, сам инвариант определяется совокупностью этих преобразований»58).Наконец, всё большее признание получают диалогические трактовки историзма, от теорий типа «вызов — ответ»59 до взгляда на взаимодополняемость мировых цивилизаций как на основу и решающий фактор социальной динамики.60 А среди диалогических трактовок историзма особый интерес представляют такие, которые рассматривают диалог с «последних позиций в отношении высших ценностей».61 Как видим, альтернативные трактовки процесса развития подразумевают не столько отказ от истматовской концепции, сколько преодоление его ограниченности посредством обогащения его предпосылочной системы дополнительными элементами. Альтернативой истматовской трактовке социальных поцессов могло бы также оказаться «снятие» конфликта между герменевтической установкой на примат «традиции» и «прогрессистской» установкой на примат разрушающей традицию рефлексии62, — если бы «предрассудки иррациональной традиции» были, наконец, осознаны не «по-прогрессистски» — как ненужный хлам на пути к овладению рациональным знанием, а по-герменевтически: как условие понимания, т. е. как «свёрнутые» пред-рассуждения, подлежащие «развёртыванию» посредством рационализирующей рефлексии. Но ясно, что в условиях сохраняющегося засилья «чисто прогрессистских» интерпретаций исторического процесса, то есть в условиях игнорирования ситуации методологического порочного круга, ни о каких альтернативных моделях развития всерьёз говорить не приходится. Что и оборачивается нарастающими трудностями в сфере научного взаимопонимания. |
Похожие:
 | Николаева Льва Трифоновича, члена правления тсж «Шанс», собственника квартиры №47, д. 2, А. Миттова бульвар, г. Чебоксары | | Страховщик – Общество с ограниченной ответственностью «Страховая компания «ресо-шанс» (ооо ск «ресо-шанс») юридическое лицо, созданное... |
| Тсж «шанс», содержащиеся в егрюл, не связанные с внесением изменений в учредительные документы, произведённой ифнс по г. Чебоксары... | | Сша буша-старшего, Клинтона и Буша-младшего ставших после исчезновения двухполюсного мира и окончания холодной войны, как он выражается,... |
 | Ссср превращается в ничто, что от него остаются лишь куски – отдельные, никак не связанные друг с другом государства. По ряду причин... | | Страховщик – ООО ск «ресо-шанс» (далее Страховщик), юридическое лицо, имеющее лицензию на осуществление данного вида страхования |
| В соответствии с законодательством Российской Федерации и на основании настоящих Правил страхования ООО ск «ресо-шанс» заключает... | | Страховщик – общество с ограниченной ответственностью «Страховая компания «ресо-шанс» (далее по тексту Страховщик), юридическое лицо,... |
| Беря свою судьбу в собственные руки, предприниматель получает шанс стать полезным, востребованным членом общества, не уповать больше... | | Обычно работодатели в процессе предварительной отбраковки полученных заявлений тратят на каждое резюме не больше минуты. Если вы... |