К. И. Бринев Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза
Скачать 3.1 Mb.
|
1.3.2. Место лингвистической экспертизы в процессе установления фактов, имеющих значение для разрешения дела Мы уже отметили, что лингвистическая экспертиза назначается для установления фактов, которые необходимы для выяснения истины по делу. Охарактеризуем место этих фактов в процессе следственного или судебного исследования обстоятельств дела и их юридической оценке. Как известно, все правонарушения делятся по отраслям законодательства следующим образом:
Любое правонарушение обладает субъективной и объективной стороной По отношению к составу правонарушения факты, полученные в результате экспертного исследования, могут являться: А) главными фактами; Б) доказательственными фактами. Под главным фактом понимают – «состав преступления во всех его элементах или факт отсутствия состава преступления» [Белкин, 1966, с. 19]. Под доказательственным фактом – «факт, из которого в совокупности с другими фактами можно сделать вывод о главном факте» [Белкин, 1966, с. 19]. Насколько мы понимаем, главные факты описаны в диспозиции нормы, тогда как доказательственные не выражены в ней. Проиллюстрируем сказанное. Когда перед лингвистом ставится вопрос о том, является ли выражение Х утверждением о фактах, то преследуется цель – установить главный факт, входящий в объективную сторону гражданско-правового деликта, но если в рамках той же категории дел задается вопрос о значении слова, то это, безусловно, доказательственный факт. Ставя перед лингвистом такой вопрос, суд полагает, что ответ на него поможет доказать или опровергнуть главный факт. Лингвистическая экспертиза назначается для установления как доказательственных фактов, так и главных фактов, прежде всего, объективной стороны состава правонарушения. Так, например, установление фактитивности / оценочности информации является главным фактом по отношению к составу правонарушения, который фиксируется в диспозиции нормы п. 1 ст. 152 ГК РФ, либо по отношению к диспозиции нормы 129 УК РФ. Факт наличия / отсутствия неприличной формы является главным фактом, который необходимо установить по делам об оскорблении, но может являться доказательственным фактом по отношению к делам, разрешаемым в рамках статьи 151 ГК РФ. Во второй главе мы более подробно рассмотрим характер отношения языко-речевых фактов и правовых норм, которые «запрещают» или «разрешают» существование этих фактов. В этом разделе же остановимся на освещении еще одной проблемы – проблемы доказательственного значения данных лингвистической экспертизы при установлении субъективной стороны правонарушения. Данную проблему рассмотрим на примере уголовно-правовой категории «вина», которая как раз призвана фиксировать субъективную сторону правонарушения (в данном случае – уголовного преступления) и одной из ее частных форм – прямого умысла11. Как известно, юридическая категория вины – базовая категория уголовного права, которое основывается, в том числе и на принципе вины (ст. 5 УК РФ). Лингвистическая категория коммуникативного намерения (интенции или иллокутивной направленности) и юридическая категория умысла (одна из форм вины) не являются тождественными, другими словами, эти категории обозначают различные вещи, а не являются переименованиями одного и того же. Поясним сказанное. Так, например, сообщая ложь, говорящий ведет себя так, как если бы он выражал истину, при этом коммуникативное намерение (иллокуция) истины может соответствовать различным фактам, способным квалифицировать умысел. Так говорящий может вести себя так, как если бы он а) утверждал истину и он утверждает истину, он может вести себя так, как если бы б) он утверждал истину, но утверждает ложь, в последнем случае б1) он может знать, что утверждает ложь и б2) не знать этого, то есть быть уверенным, что говорит истину. Эти случаи порождают различные юридические последствия, так, например, случай а) порождает отсутствие состава преступления клеветы, в частности, и вообще состава какого-либо правонарушения, если, конечно, сведения не составляют государственную тайну или не являются распространением информации о частной жизни лица, относительно которой законом установлены ограничения на ее распространение. Случай б1) порождает состав преступления клеветы, случай б2) влечет за собой прекращение уголовного дела о клевете ввиду отсутствия состава преступления, но является гражданско-правовым деликтом, который регулируется нормой ст. 152 ГК РФ. Таким образом, лингвистические факты иллокутивного порядка могут иметь лишь вероятностное значение для доказательства наличия / отсутствия умысла и его характера, в некоторых категориях дел данные явления тесно между собой связаны, но все-таки наличие одного не позволяет обосновать наличие другого. Поясним этот тезис на примере речевого акта оскорбления, где умысел и интенция, вероятно, наиболее связаны друг с другом. Структура речевого акта оскорбления предполагает наличие коммуникативного намерения оскорбить и унизить адресата речи (см. раздел 2.1.5.). Таким образом, употребляя этот речевой акт неискренне, говорящий ведет себя, как если бы он был намерен оскорбить собеседника, поэтому намерение говорящего, скажем, спровоцировать конфликт несущественно для квалификации умысла. (В данном случае порождается эффект оскорбления, говорящий знает, что он оскорбляет слушающего, тот факт, что он делает это для того, чтобы посмотреть на поведение слушающего, в данном случае несуществен). Но вполне можно представить и такую ситуацию, когда говорящий употребляет инвективное высказывание, чтобы пошутить, при этом, искренне полагая, что после его (высказывания) произнесения, он объяснит слушающему, что это была шутка, и что слушающий вследствие этого объяснения не сочтет произнесенную в его адрес инвективную фразу оскорблением. Вполне возможно, что слушающий впоследствии, несмотря на объяснения говорящего, будет настаивать на возбуждении уголовного дела по статье «Оскорбление», и суду предстоит ответить на вопрос, являлось ли данное поведение тем, что в статье 130 УК РФ называется словом «оскорбление», то есть был ли у лица прямой умысел на совершение данного преступления. Таким образом, даже в самых очевидных случаях речевого поведения соотношение между коммуникативным намерением и умыслом носит характер вероятностной связи. В этой связи следователь или судья, очевидно, принимает (или должен принимать?) решение по следующей схеме: «Если нет никаких фактов, указывающих на то, что говорящий был неискренен, то верно Х», отметим, что установление самих этих фактов на основе того речевого произведения, которое является объектом исследования, является невозможным, так что лингвист не может установить факт искренности (или неискренности) речевого поведения говорящего исходя только из этого речевого поведения. 1.3.3. Выводы эксперта. Оценка экспертизы следственным и судебным органом Выводы. С процессуальной точки зрения выводы экспертизы – это фактические высказывания, которые устанавливают или опровергают юридически значимые факты. Известна следующая типология экспертных выводов. Выделяются положительные и отрицательные выводы, условные и безусловные выводы, а также категорические и вероятностные выводы. А) Отрицательные выводы опровергают факт (или устанавливают отсутствие факта), который необходимо было установить, тогда как положительные его подтверждают или устанавливают. Б) Условные выводы противопоставлены безусловным в следующем аспекте: для того чтобы доказать истинность утверждения, которое описывает факт, имеющий доказательственное значение, необходимо установить какой-либо другой факт, если установлен этот последний, то истинным является и утверждение, которое имеет непосредственное значение для разрешения дела по существу. Приведем пример. По делам об оскорблении, относительно которых заключение эксперта базируется на косвенных источниках информации о речевом произведении, возможно только условное заключение относительно оскорбительности / неоскорбительности высказываний в адрес потерпевшего, таким образом, вывод может быть сформулирован только следующим образом: «Если данные слова были произнесены в адрес Х-а, то они являются оскорбительными для Х-а», так как всегда сохраняется возможность того, что инвективные слова и словосочетания были высказаны в адрес другого лица или ни в чей адрес. Таким образом, если в результате экспертного исследования следователь или суд сталкиваются с условными выводами, то они вынуждены проверить истинность суждения, которое является условием истинности искомого (=необходимого для разрешения дела) суждения. При этом если условие оказалось истинным, то истинным оказывается и следствие, тогда как ложность условия не влечет ложности следствия и в данном случае может возникнуть вопрос о других условиях, при которых искомое следствие может быть истинным. Эта закономерность вытекает из логических свойств высказываний, связанных отношением импликации. Напомним таблицу истинностных значений импликации:
Напомним, что истинность импликации (Если А, то В) и истинность условия (А = И) гарантируют истинность заключения (В обязательно истинно), это формулируется в известном правиле отделения: Если А, то В А  ВЛожность же условия А (А= Л) не влечет за собой ложности всей импликации. Отсюда нельзя вывести следующее: Если А, то В и неверно, что А, то неверно, что В. В) Выделяются также категорические и вероятностные выводы. Основное отличие этих типов выводов заключается в том, что в категорических выводах относительно поставленной задачи формулируется высказывание, которое носит фактитивный характер: в этом высказывании утверждается, что установлено, что высказывание формы Х является истинным высказыванием, то есть данное высказывание описывает ситуацию такой, какой она была в реальной действительности. Вероятностные выводы являются не фактитивными, но предположительными, при этом никакая степень вероятности предпочтительного положения дел А перед положением дел В не является основанием для принятия А в качестве истинного. Вероятностные выводы не могут быть в общем положены в основу судебного решения, но только в связи с оценкой всей совокупности доказательств, например, в такой ситуации: факт наличия преступного деяния подтверждается обстоятельствами А, В, С и не противоречит данным проведенной по делу экспертизы в том смысле, что эти данные не исключают возможности совершения Х-ом преступного деяния. Категорические выводы могут составлять основу такого решения. Вероятностные выводы имеют большое значение для следственной практики, они способны оказывать влияние на ход расследования дела, способствовать разработке следственных версий, истинность которых затем проверяется в ходе проведения следственных действий. Оценка экспертизы судом и следственным органом. Согласно процессуальным нормам экспертиза оценивается судом и следственным органом на основе своего внутреннего убеждения. Данные экспертизы не имеют заранее предустановленной силы (ст. 17 УПК РФ, ст. ст. 67, 187 ГПК РФ, ст. 71 АПК РФ). Это означает, что экспертиза должна быть оценена судом наряду со всеми доказательствами по делу (свидетельскими показаниями, вещественными доказательствами, документами и т.п.). В данном случае процессуальные нормы регулируют поведение лиц при расследовании и судебном разбирательстве. Так, при возникновении неясности в заключении эксперта предусмотрены такие процессуальные формы, как допрос эксперта (ст. 187 ГПК РФ, ст. 205 УК РФ) и дополнительная экспертиза (об этой процессуальной форме мы говорили в разделе 1.3.1.). Если в достоверности данных полученных в ходе экспертного исследования возникают сомнения, а также при сомнениях в компетенции эксперта возможно назначение повторной экспертизы, проведение которой обязательно поручается другому лицу. При таком подходе возникают проблемы оценки содержания экспертного заключения, так как очевидно, что ни следователь, ни суд, не обладая специальными познаниями в областях, специалистам в которых была назначена судебная экспертиза, не могут оценить экспертное исследование с точки зрения его научной обоснованности и достоверности [Аверьянова, 2006]. Еще раз подчеркнем, что данные нормы являются решениями, которые приняты в праве, возможны и другие ценности. В [Аверьянова, 2006 с. 464] описана концепция эксперта – научного судьи. Эта концепция была призвана решить проблему некомпетентности судьи и следователя в тех специальных областях знания, относительно которых назначается экспертиза. Укажем, что эта проблема не может быть решена в параметрах истинно / ложно, но только в оценочных параметрах приемлемо или неприемлемо. Очевидно, что мы не способны обучить всех следователей и судей разбираться в лингвистических вопросах на том уровне, на каком в них разбираются профессиональные лингвисты. Отсюда мы можем выбрать: сделать экспертизу заранее более ценным доказательством или предоставить все-таки судье право свободно оценивать данные экспертизы. Очевидно, что последнее решение более рационально, так как оставляет возможность исключить подмену фактов в исследовании при оценке ее данных, так как эти данные оцениваются в системе всех доказательств по делу, к тому же остается возможность назначения повторной и дополнительной экспертизы. Бесспорно, что это не решает проблему тенденциозности самих следователей и судей, но это уже другой вопрос, который не имеет отношение к лингвистической экспертизе. 1.4. Лингвистическая экспертиза как исследование продуктов речевой деятельности 1.4.1. Объект и предмет лингвистической экспертизы Объектом лингвистической экспертизы являются продукты речевой деятельности. Именно так сформулирован объект в перечне родов (видов) экспертиз, выполняемых в судебно-экспертных учреждениях Министерства юстиции Российской Федерации (см. также [Ратинов, 2002, с. 213,])12. Мы считаем, что данный термин в отличие от термина «текст»13 соотносится с большим количеством конкретных объектов (=обладает большим объемом), которые могут стать предметом экспертного исследования. Так, вряд ли под категорию «текст» может быть подведен анализ тождества / различия товарных знаков, тогда как, бесспорно, товарный знак является продуктом мыслительной и речевой деятельности конкретного человека или группы лиц. Но понимание текста как категории в принципе не так уж важно, так как вопрос о том, что такое текст – реалистический вопрос, вопрос, который связан с употреблением значений слов, а не с фактическим положением дел. Если же ставить эту проблему в номиналистическом ключе и не ставить вопросов о том, что такое текст, то слово «текст» обозначает один из видов речевых произведений, которые обладают целенаправленностью (как бы это ни понимать), в отличие от спонтанных речевых произведений, цельностью, в отличие от речевых произведений с лакунами, и важен вопрос о том, какие следствия относительно реальности (событий, происходящих в действительности) порождает набор этих признаков. Это отдельный вопрос, требующий своего решения, и здесь мы не ставим цели ответить на этот вопрос. Но, по крайней мере, у тех объектов, которые называются словом «текст» нет никаких преимуществ в кодировании информации перед теми, которые так не называются (и соответственно, не обладают выделенными признаками). Что мы имеем в виду, когда говорим о следствиях? Это следствия, которые связаны с фактическими ситуациями при кодировании и декодировании сообщения, они могут быть сформулированы в следующих вопросах: «Чем отличается речевое поведение говорящего, когда он создает то речевое произведение, которое мы называем «текст», и что происходит с говорящим, когда он кодирует иное речевое произведение? (Закономерен, безусловно, и вопрос о слушающем)14. Полагаем, что цельность не представляет какого-то исключительного и самоценного признака, и при исследовании поврежденных источников, например, печатного текста, в котором по каким-то причинам отсутствует какая-то часть, мы можем «достраивать» исходный материал до уровня цельности. Добавим, что цельность может и не находиться в части «дано» при экспертном исследовании, но быть в части «требуется доказать». Именно такие задачи решает лингвистическая экспертиза при исследовании продуктов речевой деятельности в аспекте наличия / отсутствия в них признаков монтажа. По отношению к источнику информации об объекте экспертные исследования могут быть разделены на непосредственные и опосредованные. В первом случае эксперт анализирует непосредственный источник информации (например, спорную фонограмму или спорный печатный текст), во втором – объект анализируется через косвенные источники информации (показания свидетелей, протоколы судебных заседаний). Существует точка зрения, согласно которой косвенные источники не могут являться объектом экспертной оценки. «…Объектами лингвистической экспертизы являются тексты, непосредственно отображающие речевое событие, представляющее криминалистический интерес. Не принимаются в качестве объектов показания свидетелей, в которых пересказывается речевое событие, протоколы и другие письменные тексты, в которых фиксируется устная речь, если предмет разбирательства – устная речь, также переводы текстов на иностранном языке, если представляет интерес именно иностранный текст, так как во всех перечисленных случаях имеет место подмена объекта исследования. Например, если необходимо установить наличие или отсутствие лингвистических признаков оскорбления в ходе разговора, то протоколы допросов свидетелей и потерпевших являются не пригодными, так как в них речевое преступление представлено опосредовано, и, соответственно, по ним эксперт не сможет дать объективный вывод. На лингвистическую экспертизу в данном случае необходимо представлять фонограмму или видеофонограмму, непосредственно фиксирующую речевое преступление» [Мамаев, 2008, с. 276]. Такая позиция вряд ли может быть принята, так как возможность познания при таком подходе ставится в зависимость от наличия определенного класса «привилегированных» источников информации об объекте. Во-первых, вероятно, что существует множество источников информации об объекте исследования, и, во-вторых, ни один источник информации не может быть признан в качестве лучшего источника, безусловно, при этом, каждый источник ограничен в аспекте извлечения из него «нужной» (=необходимой для ответа на поставленный вопрос) информации. Таким образом, при некотором «неудобстве» исследования косвенных источников их невозможно совсем исключить из экспертного рассмотрения, потому что ложность / истинность любого исследования напрямую не связана с каким-либо типом источников информации об объекте (см., например, решение экспертных задач по косвенным источникам, представленное в разделах 3.2.1. и 3.3.1). Укажем также, что данное противопоставление относительно. Так, например, фонограмма, фиксирующая общение, является косвенным источником информации об этом общении по отношению к ситуации непосредственного общения, а фонограмма, представленная в печатной форме, в свою очередь, является косвенным источником по отношению к звуковой фонограмме, текст с отсутствующими фрагментами является косвенным источником по отношению к цельному печатному тексту. Безусловно, наличие аудио или печатного текста облегчает задачу исследования, но это лишь означает, что относительно свойств косвенных источников (скажем, протоколов судебного заседания) не имеется достаточной информации для получения категорического заключения эксперта, а это, очевидно, гносеологический момент, так как незнание, как исследовать такие источники, не означает невозможности их исследования по поставленным перед специалистом вопросам. В этом аспекте представляет собой интерес теоретический вопрос о пределах возможностей получения достоверной информации лингвистом из косвенных источников, т.е. о границах применения этих источников. В прикладном аспекте такие исследования могли бы, с одной стороны, вылиться в практические рекомендации для представителей следственных органов, которые могли бы применять их при работе со свидетелями по категориям дел, в которых «фигурирует» языко-речевой материал, с другой – к разработке специальных методик для работы эксперта с косвенными источниками информации15. Таким образом, необходимо различать объект экспертного исследования – речевое произведение, которое имело место в конкретном месте, в конкретное время, в конкретной обстановке, и источник информации об этом речевом произведении, который не равен этому речевому произведению. Перейдем к описанию предмета судебной лингвистической экспертизы. Предмет экспертизы – какой-либо языко-речевой уровень (=срез) исследуемого объекта. Так, при исследовании текста на предмет наличия угрозы исследуется интенционально-жанровый срез речевого произведения, а при исследовании товарных знаков – эмический уровень системы номинаций товаров, услуг, названии фирм и т.п. В общем при решении экспертных задач лингвист-эксперт сталкивается с двумя типами предметов, которые соответствуют двум формам речевого поведения – говорению и восприятию, таким образом, предметом исследования при проведении экспертных исследований, с одной стороны, является речевое поведение говорящего, а с другой – содержание речевого произведения в том смысле, в каком в любое речевое произведение может служить источником реакций того, кто воспринимает это произведение, когда последний декодирует это произведение. |
Похожие:
 | В описанном случае лингвистическая экспертиза может быть произведена только за счёт заявителя | | Юридико-техническое оформление законопроектов, правовая и лингвистическая их экспертиза |
 | Уголовный процесс, криминалистика и судебная экспертиза, теория оперативно-розыскной деятельности | | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования |
| Кластеризация языковых выражений в корпусе текстов на основе стохастического ранжирования | | Уголовный процесс, криминалистика и судебная экспертиза; оперативно-розыскная деятельность |
| Задачи и методы их решения, общие для корпусной лингвистики, машинного перевода и компьютерной лексикографии 8 | | Учебно-методический комплекс предназначен для магистрантов отделения заочного обучения юридического факультета (профиль подготовки... |
| «Экономическая безопасность» специализация «Судебная экономическая экспертиза» (квалификация «специалист»), с учетом особенностей... | | Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего пр0фесси0нального образования |