К. И. Бринев Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза
Скачать 3.1 Mb.
|
2.1.7. Проблемы экспертной квалификации неприличной формы Хорошо известна проблема, которая связана с тем, что объем и содержание понятия «неприличная форма» трудно определимы, но мы уже отмечали, что проблема определения не является важной, поэтому в данном разделе попытаемся переформулировать эту проблему из проблемы определений в проблему фактического характера. При квалификации той или иной формы как приличной или как неприличной перед нами, очевидно, встает проблема тождества, в данном конкретном случае проблема тождества по признаку приличное / неприличное. Постараемся ответить на вопрос, когда и почему в лингвистике возникает проблема тождества? Нет сомнений, что эта проблема самая частотная в лингвистической науке: проблема тождества фонемы, разграничения полисемии и омонимии, обобщения морфов в морфемы и другие – являются вариантами проблемы тождества языковых единиц. Почему все-таки встают эти проблемы, и они полагаются значимыми для лингвистики. Напомним ту логику, которую мы развивали в разделе 1.4.2. Проблема тождества, равно как и проблема разграничения языка и речи, восходит к двум эмпирически наблюдаемым фактам: а) бесконечной вариативности речевых произведений и б) факту взаимопонимания общающихся на одном языке. Таким образом, введение эмического уровня, так же как и введение категории «язык» является попыткой ответа на вопрос, как возможно взаимопонимание при условии бесконечной вариативности речевых произведений. Если мы принимаем теорию, противопоставляющую язык и речь, то на поставленный вопрос мы можем дать примерно такой ответ: носители языка способны обобщать конкретные речевые произведения или их фрагменты, то есть они способны воспринимать различные речевые произведения как сходные, как не отличающиеся друг от друга, эту функцию выполняет эмический уровень, или язык, который иначе можно назвать кодом. Этот экскурс в проблематику лингвистической теории необходим, для того чтобы проблема неприличной формы могла быть поставлена в удовлетворительной форме. Попробуем переформулировать эту проблему. Если принимать в качестве истинного противопоставление этического и эмического уровней, то проблема «Что такое неприличная форма?» может быть переформулирована следующим образом: «Существует ли в русском языке (=на уровне кода) эмическая единица, позволяющая отождествлять различные фрагменты речевых произведений как приличные и неприличные?». Если ответ положителен, то эта проблема по своему характеру ничем не отличается от проблемы отнесения того или иного звука в фонему, если ответ отрицателен, то необходимо найти какие-либо иные переформулировки проблемы неприличной формы. Положительный ответ на вопрос означал бы наличие инвариантных форм поведения, обязательных для всех носителей языка, так фонема – это, прежде всего, инвариантная форма поведения. Если мы выбрали формулировать свои мысли на русском языке, то мы также выбрали, что будем кодировать и отождествлять звуки определенным образом. Очевидно, что в области приличной и неприличной формы таких инвариантных форм нет, что говорит, скорее, о том, что данное противопоставление не принадлежит коду русского языка. Другими словами этот тип информации не кодируется в сообщении34. Это, например, вытекает из того, что слова типа «гнида» не противопоставлены словам типа «г*вно» как неприличное приличному, и нет никаких показаний, для того чтобы считать, что эти слова противопоставлены оппозиционно, так же как, например, противопоставлены по полу слова «мама» и «папа». Однако есть определенные основания считать их различными относительно речевого поведения, их отличие заключается в том, что они оцениваются по-разному. Относительно матов существует этико-лингвистическое соглашение их не употреблять в любом виде (например, и междометно), тогда как относительно необсценных слов, вероятно, существует негласное соглашение в оценке: «Оскорблять других людей нехорошо». Интересен тот факт, что это соглашение всегда может нарушаться, и это роднит данные явления с явлениями права, где соглашения не делать что-то, устанавливаются именно относительно того, что нарушается или способно быть нарушенным. (Очевидно, то, что не нарушается, не может быть предметом регулирования нормы, напомним, что бессмысленно предписывать дыхание). Сказанное позволяет утверждать, что противопоставление приличного и неприличного является метапротивопоставлением, то есть находится не на уровне владения языком, а на уровне рефлексии о языке. Это метапредставление связано с этико-лингвистическими нормами. И в этом аспекте данные нормы ведут себя так же, как и все остальные нормы: они абсолютны и ситуационны, они объективны и субъективны. То есть они ведут себя как нормы, а не как факты (о разграничении фактов и оценок / норм см. раздел 1.2.). Это объясняет тот факт, что при общении с наличием неприличных слов всегда, явно или скрыто, присутствует метаконтекст (другими словами, определенная метадеятельность), как в форме простых призывов к совести, так и в процессе перебранки, где брань на оскорбление есть ко всему прочему и метаязыковое высказывание, оценивающее исходную ругань. Это позволяет понять, как человек, который не принимает мата, способен оправдать его употребление в какой-либо конкретной ситуации. Вероятно также, что эти нормы и противоречивы, так что речевой кодекс, который может быть выявлен и описан, вполне может содержать противоречивые высказывания о лингво-этических нормах. Сформулируем основную мысль данного раздела: в настоящее время в лингвистической экспертологии относительно метаязыкового уровня кодирования информации, пожалуй, не вызывает сомнений наличие лишь одной абсолютной нормы по отношению к языковым средствам – а именно, в русской речевой культуре негативно ценным (неприличным) считается употребление обсценных слов и выражений, а также форм, содержащих непристойность (см. об этом [Жельвис, 2007]. Употребление других языковых средств оценивается как неприличное по отношению к другой шкале – оскорбление как форма речевого поведения оценивается как неприличная, и в данном случае не является важным, в какой форме (обсценной, просторечной или литературной) было выражено оскорбление. 2.2. Судебная лингвистическая экспертиза по делам о клевете и распространении не соответствующих действительности порочащих сведений 2.2.1. Общая характеристика экспертных задач В рамках данной категории дел перед лингвистом, как правило, ставятся следующие вопросы: 1. Содержатся ли в тексте негативная информация об Х-е (физическом лице или субъекте делового оборота)? 2. Выражена ли эта информация в форме утверждения о фактах или в форме оценочного суждения или мнения? На экспертизу предоставляются непосредственные (как правило, печатные тексты) и косвенные источники информации. Относительно данной категории дел остаются не выясненными следующие вопросы: 1. Как в естественном языке противопоставлены утверждения о фактах (или «Что происходит, когда мы утверждаем факты») и утверждения оценок или выражения мнений («Что происходит, когда мы утверждаем оценки или выражаем свое мнение?»). 2. Почему необходимо решать вопрос о наличии / отсутствии негативной информации об Х-е? Ответу на эти вопросы и посвящены следующие далее разделы книги. 2.2.2. Фактитивные и оценочные утверждения как феномен права Цель данного параграфа – обосновать положение о том, что фактитивность / оценочность не составляет какой-либо юридической оппозиции оскорблению, в том смысле как это принято в настоящее время (см. также раздел 2.1.3.). Фактитивность и оценочность с юридической позиции – это тип ситуаций (действий35), которые влекут за собой определенные юридические последствия, и нет никакой необходимости для их рассмотрения только как противопоставленных оскорблению и клевете в том смысле, что оскорбление и клевета – это уголовные дела, а распространение порочащих сведений – это «гражданское дело». Так что, когда в экспертном исследовании мы решаем проблему фактитивности, то мы решаем не юридическую проблему, запрещать ли нам анализируемое высказывание, но решаем описательную проблему: как «ведет» себя исследуемое высказывание. На основании этого описания юридическое решение о запрете и санкциях (равно как и о «незапрете») принимает суд. Более удобно продемонстрировать обоснованность данного тезиса на примере запретов поведения, связанного с утверждением ложных фактитивных высказываний. Помимо традиционных категорий дел, которые хорошо известны лингвистам под названиями «Клевета» и «Защита чести, достоинства и деловой репутации», ложная фактитивность как юридический факт (вид неправомерного поведения) входит в состав, например, следующих уголовно-правовых норм: 1. Статья 207. Заведомо ложное сообщение об акте терроризма 2. Статья 197. Фиктивное банкротство 3. Статья 198. Уклонение от уплаты налогов и (или) сборов с физического лица 4. Статья 306. Заведомо ложный донос 5. Статья 307. Заведомо ложные показание, заключение эксперта, специалиста или неправильный перевод 6. Статья 140. Отказ в предоставлении гражданину информации Все преступления, перечисленные выше (за исключением ст. 140) – преступления с формальным составом, они считаются законченными с момента сообщения ложных сведений, и преступность этих деяний не связана с тем, что они обязательно должны влечь негативные последствия. Для квалификации данных деяний как преступных необходимо установить наличие прямого умысла на их совершение, необходимо установить факт, что Х знал, что сведения ложные, но сообщал их У-у. В отличие от этих преступлений, преступление, предусмотренное ст. 140 – преступление с материальным составом, так как согласно диспозиции необходимо, чтобы «деяния причинили вред правам и законным интересам граждан» (ст. 140 УК РФ). Таким образом, данное преступление возможно и как совершенное с косвенным умыслом, а для вынесения решения необходимо доказать факт наличия причинно-следственной связи между, например, сообщением заведомо ложных сведений и наступлением негативных последствий (нарушением прав и интересов граждан). Естественно, что список норм, который представлен выше, не является исчерпывающим (ст. ст. 19.13, 19.18 КоАП; ст. 37 Земельного кодекса РФ и т.п.), но в данном разделе перед нами и не стояла задача по выявлению в праве всех норм, касающихся исследуемой проблемы. Еще раз отметим, что фактитивность и оценочность в праве полагаются видом событий, относительно которых возможна постановка вопросов, которые способны описать данные действия в высказываниях со значениями «истинно» и «ложно». 2.2.3. Проблема разграничения категорий «событие», «оценка», «факт», мнение» 2.2.3.1 Проблема разграничения категорий «сведение» / «мнение», «оценка» / «факт» Проблема разграничения категорий сведения и мнения, оценки и факта не является ясной: не совсем понятно, во-первых, к какой области лингвистических проблем относится данное противопоставление и, во-вторых, не совсем ясно, как понимается эта проблема в конкретных работах, посвященных проблемам юридической лингвистики и лингвистической экспертизы. Поясним последовательно оба момента. Первый момент связан с отсутствием в юридической лингвистике ясной формулировки лингвистической проблемы разграничения фактов и мнения или фактов и оценки. Такие общие вопросы, как: «К какой области – семантике или прагматике – относится данная проблема (другими словами, это проблема семантическая, прагматическая или относится и к той и к другой области)?» пока остаются открытыми. Второй момент заключается в следующем: в конкретных публикациях и экспертных заключениях, посвященных данному вопросу, остается неясным, из каких содержательных предпосылок исходит лингвист при решении вопроса о том, что отражено в тексте – утверждение о фактах или оценка (мнение). Это заключается в том, что в лингвистических экспертизах знание о том, что является фактом, а что – мнением, находится в большинстве случаев в части «дано», а не в части «требуется доказать», а при описании случаев разграничения отсутствует опора на условные высказывания формы «если Х, то У», а потому отсутствуют описания, которые построены по образцу: «Это утверждение о фактах, потому что… или так как…». Эти формулировки, очевидно, связаны между собой: знание условных высказываний влечет за собой возможность вывода. Если перед нами есть явления Х, У, Z и т.п., то это утверждение о фактах. Перед нами утверждение о фактах, потому что перед нами явления Х, У, Z . Таким образом, большинство экспертных заключений выполняется по методу определений36, а именно по методу интуитивного решения о том, подходит ли данное утверждение под понятие (или в другом аспекте – под определение, а, может быть, под слово) «факт» или нет, а данный метод может быть признан субъективным. Объективным данный метод мог бы быть только в случае, если все люди или лингвисты знали обо всех утверждениях, факты они или мнения, но очевидно, что такого не наблюдается. Случаи же когда в работах по разграничению факта и мнения применяются какие-то критерии можно свести к нескольким:
Из трех представленных критериев, пожалуй, лишь один не может быть положен в основание противопоставления фактов и мнения, это гносеологический критерий. Во-первых, очевидно, что определение потенциальной проверяемости высказывания не входит в компетенцию лингвиста-эксперта, более того, в теории познания проблема верифицируемости не является решенной, так что обыденные представления лингвиста о том, что верифицируемо, а что – нет, вряд ли могут являться надежным источником решения вопроса о квалификации высказывания в аспекте его принадлежности к высказываниям о фактах или оценочным суждениям37. Так, например, с точки зрения теории познания оказываются принципиально непроверяемыми утверждения с кванторами «всякий», «каждый», другими словами, предложения, построенные по типу «Все лебеди белые»38, принципиально непроверяемы, сюда же относятся все утверждения, которые являются законами природы (например, любой закон физики принципиально непроверяем) [Поппер, 2004]. Думаем, нет необходимости говорить о том, что предложение «Все лебеди белые» – это фактическое предложение. Следует отметить, что описанное положение дел справедливо лишь для операций с бесконечными множествами, если множества конечны, то утверждения с квантором «каждый» проверяемы. Это значит, что мы можем проверить, что все столы в каком-то конкретном месте (например, в конкретной комнате) являются небелыми39. Во-вторых, наличие у высказывания значения «истина» не означает наличия эффективного способа верификации этого высказывания. Иными словами, высказывание может быть истинным и при этом может не быть способа проверки высказывания на предмет истины / лжи [Поппер, 2004]. Таким образом, потенциальная непроверяемость (которая всегда может быть трансформирована в субъективно обоснованную проверяемость) высказывания не может являться критерием для его признания оценочным суждением (мнением). Вторые два принципа, безусловно, могут быть при соответствующих модификациях рассмотрены в качестве содержательных оснований для решения проблемы разграничения фактов и мнений. Рассмотрим каждый из них.
На рисунке изображены две линии, которые пересекаются углами.  Предположим, что кто-то утверждает: «Я вижу, что горизонтальные линии сужаются по направлению вправо». Очевидно, что утверждающий искренен, так как истинно, что он видит, как две горизонтальные линии сужаются по направлению вправо. Тогда как утверждение о самих линиях (а не о том, что видит говорящий) будет ложным, то есть будет ложным утверждение: «Линия А и линия В сужаются по направлению в право, то есть слева расстояние между этими линиями больше, чем справа». Это утверждение ложно, так как эти линии на самом деле параллельны. Принципиально, что утверждения о ментальных состояниях – это тоже утверждения о фактах, фактах виденья, чувствования и т.п., вероятно, некоторые из этих утверждений могут быть проверены на предмет их истинности и ложности. В теории речевых актов данное свойство называется условием искренности речевого акта, знаменитый пример «Идет дождь, но я так не считаю» интерпретируется как высказывание, которое не является логическим противоречием Действительно, предположим следующую ситуацию: существует человек, на которого не оказывают влияния углы в изображенных выше линиях, и он видит, что прямые параллельны, но по каким-то соображениям говорит то же, что и другие: «Эти прямые сужаются вправо», если он видит их параллельными, но утверждает об их непараллельности, то он утверждает ложь относительно своего виденья этих прямых. Таким образом, если говорящий описывает свое ментальное состояние, утверждением, которое не соответствует этому состоянию (это является к тому же ложным высказыванием о таком состоянии), то он неискренен и наоборот. Изложенное способно объяснить второй критерий противопоставления фактов и мнений, а именно модальный. Модальные слова служат смягчению иллокутивной силы утверждений: они делают из утверждений сообщения о ментальных состояниях субъекта, отправителя сообщений, отсюда и понятное требование, предъявляемое речевой этикой: «Не утверждай о фактах, если ты хоть в малейшей степени не уверен в том, что именно так обстоят дела». Употребляя вводные конструкции «по моему мнению», «вероятно», говорящий оставляет за собой право на ошибку, тем самым он не возлагает на себя ответственность за истинность высказывания, так как всего лишь утверждает о своих ментальных состояниях либо просто смягчает категоричность утверждаемого. Безусловно, при этом он может быть неискренним (говорящий может вводить «по-моему», тогда, как он считает, что «безусловно»)42. Таким образом, первое противопоставление привело нас к решению проблемы разграничения с точки зрения прагматики: утверждение истинности или ложности пропозиции – это речевой акт, обладающий условиями искренности и т.п. Направленность утверждения на различные объекты (внутреннее состояние говорящего и состояние мира) порождает утверждение о фактах и событиях и утверждение о ментальных состояниях говорящего. Семантический аспект проблемы выступает в качестве самостоятельного аспекта. Это аспект проблемы сводим к двум оппозициям:
Далее рассмотрим более подробно каждую из названных оппозиций. |
Похожие:
 | В описанном случае лингвистическая экспертиза может быть произведена только за счёт заявителя | | Юридико-техническое оформление законопроектов, правовая и лингвистическая их экспертиза |
 | Уголовный процесс, криминалистика и судебная экспертиза, теория оперативно-розыскной деятельности | | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования |
| Кластеризация языковых выражений в корпусе текстов на основе стохастического ранжирования | | Уголовный процесс, криминалистика и судебная экспертиза; оперативно-розыскная деятельность |
| Задачи и методы их решения, общие для корпусной лингвистики, машинного перевода и компьютерной лексикографии 8 | | Учебно-методический комплекс предназначен для магистрантов отделения заочного обучения юридического факультета (профиль подготовки... |
| «Экономическая безопасность» специализация «Судебная экономическая экспертиза» (квалификация «специалист»), с учетом особенностей... | | Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего пр0фесси0нального образования |