ЯХТЫ И НОКТЮРНЫ
Царь и кайзер были родственниками. Иногда - собутыльниками. Иногда -
даже приятелями.
Вот они под хмельком, обнявшись, изображены на фотографии.
Эта поза была и политическим их идеалом. Обходя, по возможности, тот
факт, что их державы оказались в противоборствующих коалициях, царь и кайзер
вдвоем, без свидетелей, не раз предавались грезам о новом Священном союзе
типа меттерниховского. За бокалом вина умственному взору обоих рисовался
личный автократический альянс, устойчивый против превратностей общественного
развития, способный в любое время обуздать и даже раздавить общего
врага-крамолу.
Но меттерниховская идея солидарности монархов была не очень-то
действенной и в свое время, в начале XIX века. Тем менее она могла стать
реальностью по прошествии почти столетия.
Непреодолимые течения истории растащили августейших сородичей в разные
стороны, а потом их с двух противоположных направлений прибило к 1 августа
1914 года, когда они а последний раз обменялись телеграфными посланиями, все
еще именуя друг друга "Ники" и "Вилли"...
В последний раз призвали друг друга "одуматься" и "успокоиться"...
Не пожелали успокоиться ни тот, ни другой. Не захотели одуматься ни их
генералы, ни дипломаты. Последовал взрыв. Он мог произойти и в другое время,
и по другому, не сараевскому поводу: силы, вызвавшие его, были глубинными и
неотвратимо действующими, и источники их лежали далеко за пределами личной
воли двух свояков.
И все же фамильные связи Романовых и Гогенцоллернов никогда не
порывались до конца даже в период самых острых межгосударственных
конфликтов, возникавших из путаницы империалистических противоречий; эти
связи на какое-то время могли быть лишь ослаблены.
Даже после того как царская Россия окончательно впряглась в колесницу
Антанты, при дворе продолжала свою неутомимую работу пронемецкая партия, тем
более влиятельная и живучая, что ее патроном выступила царица - бывшая
гессенская принцесса, ухитрившаяся за двадцать три года жизни в России почти
не обрусеть.
Эта группа, впоследствии получившая подкрепление в лице Распутина,
упорно отстаивала принцип жизненной взаимозависимости двух династий.
Пронемецкая партия внушала царю, что лучше всего гарантирует его личные
интересы ориентация на единение с рейхом, вступление в некое
русско-германское общество взаимного страхования от грозящей революции.
Получалось в известном смысле так, что Романовы, интригуя против своей
немецкой родни, в то же время за нее цеплялись; рейх был для них и
внешнеполитическим противником, и фамильным якорем спасения; участвуя в
антантовских кампаниях против кайзера, Романовы при первых же признаках
личной опасности готовы были сомкнуться с ним через головы и своих, и его
союзников.
Параллельно двум империалистическим блокам, вставшим друг против друга
с оружием в руках, действовал негласный русско-германский династический
блок, базировавшийся на принципе: один попал в беду - другой выручает.
Не случайно кумиром российской черной сотни наряду с собственным
монархом оказался к 1905 году и Вильгельм II. К нему в трудные минуты
обращали свои взоры погромщики как из полицейско-жандармских инстанций, так
и из пресловутого "Союза русского народа". Руководство и филиалы последнего
(киевский, харьковский, тамбовский, кишиневский, елисаветградский) в
1905-1907 гг. неоднократно обращались к кайзеру с призывами о поддержке, с
приветственными посланиями.
Рекорд пресмыкательства побила киевская организация "СРН", пославшая
Вильгельму (за подписью Юзефовича) телеграмму с выражением "беспредельных
чувств благоговения и коленопреклонения".
То, что негласный династический блок существовал, подтверждает сегодня
и западногерманская публицистика в лице таких своих представителей, как,
например, С. Хаффнер. Он отмечает, что "обе династии даже в периоды войн
продолжали составлять некую общность частных интересов. То было все
перекрывающее единство монархических кланов перед лицом революции, которая и
Романовым, и Гогенцоллернам представлялась одинаково смертельным врагом"
(1). Этим взаимным тяготением, по Хаффнеру, был вызван к жизни тот
"старинный изысканный царистско-кайзеровский международный клуб, члены
которого, даже ведя борьбу между собой, всегда оставляли в своей среде место
для известной солидарности".
Для них война была занимательной, почти не связанной с личным риском
игрой, которая, как пишет тот же Хаффнер, "велась, так сказать, в
соответствии с клубными правилами... Стороны мерялись силами и, в
зависимости от исхода, заключали мир; ни одной из них и в голову не
приходила мысль о борьбе на полное уничтожение партнера по
военно-политическому пасьянсу". Соблюдение клубных правил и было одной из
добродетелей в отношениях между Романовыми и их немецкими родственниками на
протяжении двух веков. "Нечего уж говорить о том, - пишет Хаффнер, - какое
значение для них приобрела идея этой солидарности, когда возникла проблема
борьбы против большевизма".
В силу "идеи солидарности" Николаю уже не раз случалось обращаться к
Вильгельму с просьбами о личных одолжениях.
В 1905 году через посредство Витте он просил в Берлине взаймы денег на
подавление революции, ставил перед кайзером вопрос о выделении германского
экспедиционного корпуса для участия в усмирительных рейдах по империи. В
один из осенних дней того года он уложил чемоданы, готовясь бежать с семьей
из страны. Тогда в Финском заливе, у Петергофа, появился германский эсминец
G-110, присланный Вильгельмом в распоряжение кузена; а за эсминцем, как
деликатно сообщала одна из столичных газет, "болталась в заливе целая
флотилия нерусского происхождения и службы", и находилась она в русских
водах, как писала газета "Вечерний Петербург", "до тех пор, пока не миновала
в ней надобность".
На твердую основу в те же годы поставлены были сотрудничество и
взаимопонимание двух охранительно-полицейских служб, агенты которых по
принципу челночного движения сновали и по Невскому, и по Унтер-ден-Линден. В
Берлине царская охранка создала один из главных опорных пунктов своей
диверсионно-сыскной деятельности на европейском континенте. Кайзеровские
шпики снабжали ведомство Сипягина - Плеве постоянной информацией о печатании
русской литературы в типографиях Лейпцига и Мюнхена. Из месяца в месяц
берлинская полиция передавала в Париж Л. А. Ратаеву, шефу заграничной
агентуры петербургского департамента полиции, сведения о деятельности в
Германии русских революционных групп. Кайзеровскими властями был арестован и
выдан царской охранке большевик Камо (Семен Аршакович Тер-Петросян); они же
спасли от расплаты провокатора Е. Ф. Азефа (2). Впрочем, эти и подобные им
взаимные услуги можно было бы считать мелочью в сравнении с другими
проблемами, возникшими, например, в ходе первой мировой войны.
Сообразив уже к началу 1915 года, что война не обещает им ничего
хорошего, Романовы принялись нащупывать возможность заключения сепаратного
мира с Германией. Пока война казалась вариантом старого клубного пасьянса,
они вели ее охотно и со спортивным задором. Когда же определились гигантские
масштабы и затяжной характер побоища и потянуло гарью под самыми окнами
дворцов, первым движением обеих сторон было возобновление интимных контактов
с целью выбраться из переделки подобру-поздорову. Дело оказалось трудное.
Выяснилось, что без риска свернуть себе шею царизм не может на полном ходу,
внезапно приостановить свой кровавый бег в упряжке с Антантой...
Бьеркский инцидент относится к лету 1905 года, когда Вильгельм,
соблазнив Николая обещанием подпереть его покосившийся трон, предложил ему
один-на-один, через головы своих же правительств, договориться о священном
союзе.
23 июля в залив Бьерке близ Выборга вошли с противоположных сторон две
яхты под императорскими штандартами. Кузены встретились для обсуждения
обстановки в Европе. Вильгельм перешел на яхту Николая.
Два дня (23 и 24 июля) лакеи носили в каюту, где засели императоры,
вина и закуски. Иногда из каюты доносилась музыка - Вильгельм играл ноктюрны
Шопена; иногда слышались обрывки тостов.
К концу переговоров Николай вызвал в каюту морского министра А. А.
Бирилева. На столе, среди бутылок и закусок, министр разглядел какую-то
бумагу. Прикрыв ее ладонью, царь предложил Бирилеву, не читая,
контрассигновать только что заключенный и подписанный высочайшими особами
договор о русско-германском союзе (3). Бирилев повиновался.
То был поразительный договор. Он противоречил всей системе
международных связей и обязательств России.
Во-первых, по этому договору Россия обязывалась защищать Германию в
случае войны с Францией; но по действовавшему тогда же союзному договору
Россия обязана была защищать Францию в случае войны с Германией.
Во-вторых, в Бьерке кайзер обязался защищать Европейскую Россию от
нападения "любой из европейских держав". От кого именно? Не от Германии же?
От Франции? Но с ней Россия в союзе. От Австрии? Но она состоит в союзе
с Германией, следовательно, она и так не нападет на союзника своего
союзника. От Италии? Она в том же положении, что и Австрия: участник
германского (Тройственного) блока. От Англии? Она не может вести против
России сухопутную войну.
От Японии? Действительно, это был источник опасности. Тем более, что
Портсмутский договор в то время еще не был ратифицирован. Но в Бьерке
Вильгельм не взял на себя никаких обязательств перед Россией на Дальнем
Востоке, и, следовательно, там Николай мог воевать себе в одиночку сколько
угодно.
Весть о бьеркском соглашении вызвала смятение в европейских столицах,
включая Петербург. Кстати, возвращается из Портсмута С. Ю. Витте. Между ним
и министром иностранных дел Ламздорфом происходит разговор (4).
Ламздорф. Читали ли вы соглашение, заключенное в Бьерке?
Витте. Нет, не читал.
Ламздорф. Неужели Вильгельм и государь не дали вам его прочесть? (На
пути из США через Германию Витте побывал у кайзера.)
Витте. Нет, не давали. Да и вы, когда я приехал в Петербург и был у вас
ранее, чем явиться к государю, также не дали мне его прочесть.
Ламздорф. Я сам не знал о его существовании... Теперь посмотрите, что
за прелесть.
Витте (прочитав документ). Я считаю, что этот договор - прямой подвох.
Ламздорф. Не говоря уже о его неэквивалентности.
Витте. Он бесчестен по отношению к Франции... Разве государю неизвестен
наш договор с Францией?
Ламздорф. Как неизвестен? Отлично известен. Государь, может быть, его
забыл, а вероятнее всего, не сообразил сути дела в тумане, напущенном
Вильгельмом...
Витте. Этот договор необходимо во что бы то ни стало уничтожить.
Премьера заинтересовала роль Бирилева. Он считает, что соглашение
недействительно уже хотя бы потому, что оно фактически не контрассигновано -
подписи министра иностранных дел на нем нет. Бирилев же здесь ни при чем.
Витте. Адмирал, вы знаете, что вы подписали в Бьерке?
Бирилев. Нет, не знаю.
Витте. То есть как так не знаете?
Бирилев. Я не отрицаю, что подписал какую-то бумагу, весьма важную.
Витте. Что же в ней заключается?
Бирилев. А вот что в ней заключается, не имею ни малейшего
представления. Было же дело так. Призывает меня государь в каюту-кабинет и
говорит: "Вы мне верите, Алексей Алексеевич?" После моего ответа он
прибавил: "Ну, в таком случае подпишите эту бумагу. Вы видите, она подписана
мною и германским императором... Он желает, чтобы ее скрепил и кто-нибудь из
моих министров". Тогда я взял и подписал.
Теперь инициативная группа отправляется к царю: Витте, Извольский и
великий князь Николай Николаевич. Скопированная с музейной меттерниховской
модели дипломатическая конструкция не выдержала первого же испытания на
разрыв. Под давлением ассистентов Николай пишет Вильгельму письмо, в котором
просит считать бьеркский документ не имеющим силы, пока не присоединится к
нему Франция. Тщетно взывал в ответном послании кайзер: "Ты и я - мы подали
друг другу руки и поставили свои подписи перед богом... Что подписано, то
подписано". Николай остался глухим к этим сетованиям. Значение бьеркской
грамоты было сведено к нулю.
Позже он пытался успокоить возмущенного Вильгельма, предприняв ответный
визит в Свинемюнде. Свидание состоялось на яхте царя на рейде 4-6 августа
1907 года. Участвовали в переговорах с русской стороны Извольский, с
германской - фон Бюлов. Снова и снова запугивая Николая "либеральными, а в
особенности революционными проявлениями", Вильгельм упорно добивался
вступления в силу Бьеркского договора. Извольский противодействовал. Ни к
чему реальному в Свинемюнде стороны не пришли. С тех пор, писал Витте,
"Вильгельм не мог нам простить, что мы прорвали сплетенный им капкан и
высвободили из него Николая II". И далее - тот же автор: "В одном я уверен:
поскольку реального удовлетворения императору Вильгельму не дано, а фразы
таким удовлетворением служить не могут, он будет носить за пазухой камень
против России".
Своих провалов в Бьерке и Свинемюнде потсдамский кузен не мог забыть
царскосельскому до конца своей жизни. Одряхлевший и поседевший экс-кайзер в
своем голландском закутке, через много лет после гибели Николая, все еще
попрекал тень царя. Отказ от Бьерке Вильгельм считал первичной причиной
гибели Николая. Надо было держаться вместе, тогда не было бы
екатеринбургского финала - таков, в частности, смысл письма, адресованного
Вильгельмом в 1926 году бывшему русскому военному министру В. А.
Сухомлинову:
"Договор, заключенный в Бьерке между мной и Николаем II, заложил основы
мирного и дружественного соглашения России с Германией... Он, однако, не
вступил в действие вследствие вмешательства русской дипломатии (Извольский,
Сазонов), русских генералов, членов Думы и других деятелей. Мировая война, к
которой они стремились, не оправдала их надежд, опрокинула все их планы, и
царь, равно как и я, потерял престол. Ужасные последствия, которые навлекло
на Россию ее нападение на Германию, и все последующие события показывают,
что оба государства найдут свое спасение в будущем, как и сто лет назад,
лишь в тесном, взаимном единении и по восстановлении монархии в обеих
странах.
Вильгельм Второй,
император и король".
Как капля мути может отразить грязевое содержимое водоема, так в
приведенном эпистолярном шедевре доорнского беженца отразилась вся ложь и
спесь воинствующего германского империализма.
Вилли не нападал - на него напали. Он не хотел столкновения 1 августа
1914 года-оно было ему навязано. К мировой войне стремились и надежды на нее
возлагали другие. Вильгельм же и его генералы здесь ни при чем. Исход войны
"опрокинул планы" других, у него же, кайзера, и опрокидываться было нечему -
его генеральный штаб не имел ни планов, ни расчетов. К Николаю у Вильгельма
претензий нет: кузена сбили с толку Сазонов, Извольский и антантовские
лидеры, в результате чего потеряли престолы "царь, равно как и я". Правда,
свое смещение доорнский отшельник и через восемь лет считал недействительным
- он все еще величает себя королем и императором. Зато Россию постигли
"страшные последствия", под каковыми подразумеваются революция, исчезновение
Николая, утверждение советской власти в пределах бывшей империи. В самом
деле, есть чему ужаснуться: с появлением новой, советской России померкла
надежда на осуществление программы дранг нах остен - как в ее кайзеровском,
так и последующем, гитлеровском, варианте. Но еще не все пропало, утешал
бывший император своего бывшего шпиона Сухомлинова, состоявшего одно время в
должности российского военного министра: авось, еще удастся отбросить мир,
включая Россию и Германию, на сто лет назад. Чем дальше отбросить их в
прошлое, тем лучше.
В Бьерке не вышло ничего. Но, даст бог, будет Русляндия, будет новый
царь, и тогда в "тесном, взаимном единении", на основе возобновленного
фамильного альянса, "найдут свое спасение в будущем" стратеги новых походов
как нах остен, так и нах вестен...
Этой идейке и поклонялись десятилетиями в эмиграции бывшие
флигель-адъютанты, губернаторы и архиепископы.
Били челом Вильгельму и его генералам в 1918 году; падали ниц перед
Гитлером и его генералами в 1941 году.
Скоропадский. Выбравшись с чемоданами из Киева 14 декабря 1918 года в
обозе кайзеровской армии, подался в Баварию, осел в местечке Меттен, где
тихо - мирно просидел в щели более двадцати трех лет. В 1941 году написал
Гитлеру письмо с предложением услуг, попросил разрешения съездить в Киев "с
целью в столь сложный момент оказать на месте содействие германской
администрации". Фюрер передал экс-гетману благодарность "за добрые чувства".
Но предложение услуг "за ненадобностью" отклонил.
По странному совпадению, Скоропадский отдал богу душу 30 апреля 1945
года - в тот самый день, когда фюрер в берлинском бункере принял крысиный
яд.
Сухомлинов. С позором и всероссийским скандалом отстраненный от
должности военного министра 11 июня 1915 года, был арестован 21 апреля 1916
года, посидел недолго в Петропавловской крепости и по распоряжению Николая
II был освобожден. Летом 1917 года предстал в Петрограде перед военным
судом, 12 сентября приговорен к пожизненной каторге. Бежал; с помощью
Мирбаха и Рицлера, снабдивших его фальшивыми документами, выбрался из России
в Германию. На вилле у Ванзее (под Берлином) провел последние годы своей
жизни. Напоследок успел (с 1923 по 1926 годы) послужить консультантом по
восточноевропейским проблемам при главном командовании рейхсвера; в этой
функции помогал группе Секта-Браухича-Фрича отрабатывать планы нападения на
Советский Союз.
Краснов. Случай редкого перевоплощения. Сменил плеть на перо. Сбежав
еще в 1918 году в Германию, обратился в литератора. Оставил потомству с
десяток бездарных романов и в главном остался верен себе. После 22 июня 1941
года вернулся к старому ремеслу наемника германского империализма. Надел
форму генерала вермахта и в таком виде, через двадцать пять лет, снова
появился в южных районах СССР, оккупированных немцами. Соответственно и
кончил - был доставлен в Москву, судим и повешен.
По дорожке, протоптанной Красновым, прошли путь от служения кайзеру к
служению Гитлеру и некоторые другие бывшие люди.
Куда как мило обманывались беглые "заподлецованные личности", бывшие
владельцы вилл на Каменном острове и хозяева донских и кубанских станиц,
когда с вторжением вермахта в Советский Союз, по словам Д. Мейснера (5),
приглядывались к победам Берлина и уже "подсчитывали километры, отделяющие
их от донских степей"... Влекомые в бездну алчностью и злобой, "далеко пошли
они по одному пути с врагами своей родины", от которой, впрочем, сами
отреклись. В угоду гитлеровцам они готовы были отречься от своих имен, от
своей тени, от самих себя. "Некоторые из них... отрицали даже самую
принадлежность казачества... к русскому народу и извергали на Россию ушаты
грязи. Некоторые "поповы", "стариковы", "быкодоровы", "Колосовы" и носители
других подобных фамилий вдруг, к всеобщему недоумению и изумлению,
оказывались совсем не русскими... Они на чистейшем русском языке, да другого
они отродясь и не знали, объясняли, что "Дон и Кубань совсем не Россия и что
только "большевистское насилие" держит эти области в ее составе".
Действительно, какая обида! Пока фон Плеве и фон дер Лауниц давали им
возможность ходить в атаки на мирных демонстрантов, хлестать нагайками и
рубить шашками женщин и детей, эти чубчики кучерявые были уверены, что
они-то и есть самая соль России. Обласканные же вильгельмовско-гитлеровским
фатерландом, они на России, оставшейся без их благородий и его величества,
поставили крест.
Таковы были атаманы. Таковы были и атамановы священнослужители...
Бежавшие за границу вместе с остатками разгромленных белогвардейских
банд реакционные церковники еще в 1921 году на своем соборе в югославском
городе Сремски Карловци провозгласили себя "ратоборцами" за восстановление
монархии в России и развернули серию яростных антисоветских акций.
От обращения клерикалов-монархистов к Генуэзской конференции в 1922
году с призывом к новой военной интервенции против России тянется прямая
нить к их низкопоклонническому посланию Гитлеру в 1938 году, а далее - к
"архиерейскому совещанию" в Вене в 1943 году, участники которого еще раз
объявили о своем благословении нацистскому главарю, заклиная его
восстановить царизм.
После войны эти монархические группы перенесли свой центр из Мюнхена в
Нью-Йорк. Из среды их главарей вышли: архиепископ Антоний Женевский,
возглавивший в июле 1968 года помпезную брюссельскую "юбилейную" церемонию в
память о Николае II; архиепископ Иоанн Сан-Францисский (он же бывший князь
Шаховской) - бывший духовник фашистско-белогвардейских отрядов в Испании в
1936-1938 годах, бывший настоятель Владимирской православной церкви в
Берлине в 1939-1944 годах, автор публичных славословий Гитлеру в годы войны;
бывший царский ротмистр Краббе и протопресвитер Георгий Граббе, организаторы
жульнической махинации с присвоением в Нью-Йорке в 1963 году авантюристу
Михаилу Голеневскому имени Алексея Романова - сына последнего царя (6).
Из призрачного далека благословляюще простерли над Граббе и Краббе свои
длани обе августейшие фигуры: потсдамская и царскосельская.
Особенно первая: такая точно, какой она сама себя запечатлела в письме
к В. А. Сухомлинову.
Перемещенная в Голландию персона образца 1926-1941 годов.
Пожухлые усы, уже не торчащие пиками, как когда-то, в дни прогулок по
балтийским шхерам. Хриплый голос из музейной мглы. И старческие всхлипывания
о добром кузене Ники, с которым в конце концов не так уж трудно было
договариваться, когда не вертелись под ногами его генералы и министры...
(1) Sebastian Haffner. Der Teufelspakt. "Stern" No 42 (15. X). 1967,
s.60-78
(2) Азеф, после его разоблачения в 1908 году, спасаясь от возмездия и
почти верной смерти, скрылся в Германию. По ходатайству царской охранки
кайзеровская контрразведка снабдила его документами германского подданного
на фальшивое имя Курта Майера. Азеф прожил в Берлине девять лет, занимаясь
спекулятивной игрой на бирже. По некоторым данным, он с помощью германской
разведки еще два или три раза нелегально пробирался в Россию. Умер в
берлинской больнице Вегенера в апреле 1918 года.
(3) Контрассигновать - скрепить дополнительной подписью документ,
подписанный главой государства.
(4) С. Ю. Витте. Воспоминания в трех томах. М., 1960
(5) Дмитрий Мейснер. Миражи и действительность. Записки эмигранта.
Москва, 1966, стр.136, 137
(6) Ю. Дмитриев, Н. Красников, П. Курочкин. Не одними молитвами...
"Известия", 4 сентября 1969 года.
|
