Горным и иным инженерам ( Из книги "Хроника одной жизни") «Созвездие Гончих Псов»
Скачать 4.62 Mb.
|
… Лучше б я этого не говорил. Ах, как она взвилась после этого: «Значит, если я была замужем, так со мною всё можно?!» – и вскочила с постели… Я виновато молчал. Что тут можно сказать? Если б нравилась, попытался бы как-то всё сгладить. Этого я не мог, не хотел. Мне было стыдно лишь за бестактность. «До свиданья», – сказал я и ушёл. Свидания больше не было никакого, я её никогда уже не встречал. Между тем снег сошёл, "рассупонилось" солнышко, зеленели в поле озимые, и почки лопались на деревьях, являя миру не развернувшиеся ещё густозелёные клейкие листочки свои. Весна в самом разгаре. Я иду мимо неприглядного голого Стандартного городка и вдруг останавливаюсь. "Мой" дом в зелени весь. Двор обсажен черёмухой и штакетной оградою обнесён. За кустами взрыхленная земля разбита на клумбы и грядки, из которых торчат поникшие стебельки недавно высаженных цветов. Ничего, они ещё отойдут. Я смотрю на этот скромный ухоженный уголок в удручающе неприглядном посёлке, и у меня теплеет в душе; наполненный чувством любви ко всем людям, я радуюсь, что частичка её уже вложена тут и даёт первые всходы. … и тут же вспоминаю о позорном своём поведении в Кемеровском горкоме. Мне противен мой слишком мягкий характер. Мне противно, что я не могу сказать, когда надо твёрдое "нет", мне неловко доставить таким вот ответом неприятность какому-то человеку. Вместо этого и чтобы не смалодушничать, и не сказать всё-таки "да", которого не хотел, я часто уклонялся от прямого ответа на неприятный вопрос или действие, искал обходные пути, которые иногда в такие тупики меня заводили, что выбраться из них стоило большого мучительного труда. И ничего этого не было бы, если б сразу пресёк все попытки навязать мне ненужное или даже вредное для меня. Мне всегда трудно было быть жёстким с людьми, я всегда им сочувствовал, их жалел, входил в их положение и хотел им помочь. Лишь когда дело требовало того, я мог быть вежливо жёстким. Только во второй половине жизни своей во всём научился я решительной твёрдости, когда это было не так уж и нужно. В молодости же порой мне казалось, что у меня вообще нет характера. Но, пожалуй, он у меня всё-таки был, или, может быть, было упрямство. Если цель появлялась, я её настойчиво добивался. И очень часто с успехом. Жаль, не в любви. Но и там всё вышло отлично, когда поумнел и опыта кое-какого набрался и когда в последний раз полюбил. Вот и тут – встала задача не потерять год учебный, и я в один семестр сдал экзамены за два. Я бы мог за три года экстерном закончить и институт, но такой цели перед собою не ставил. А, повторюсь, ведь умел быть настойчивым, как в случае с пожеланьями избирателей при выборах в Верховный Совет. Но для этого мне, похоже, всегда внешние толчки были нужны. В конце зимы, когда о головной боли после контузии я забыл начисто, явилась новая напасть: я перестал засыпать при свете и шуме. Почему-то ложился я обычно раньше других, а радио, непрерывно включённое, вещало до двенадцати ночи. До этого времени и свет обычно горел, ребята то разговаривали, то занимались кто чем: кто читал, кто корпел над чертёжной доской, кого быт донимал – одежду чинил или драил пуговицы тряпочкой с асидолом. Всё это, что раньше ничуть не мешало, теперь не давало заснуть. Лежу с сомкнутыми веками и не сплю, пока не угомонятся и не выключат свет, и, в полночь пропев Гимн Союза, не отключится институтское радио. Впрочем, утром просыпался я вполне отдохнувшим, но недостаточно свежим. Изредка я ложился в одежде на застланную кровать с раннего вечера подремать на боку, поджав к животу колени свои и зажав кулаки между ними, то есть в позе готового внезапно вскочить человека, защитившего "божий дар" от неожиданного удара. И почему-то именно в эти часы к нам в комнату входила Людмила. Я делал вид, что сплю, она не задерживалась обычно, что-нибудь спрашивала у ребят и уходила. Меня же приходы её волновали, сердце ныло и радостно, и тоскливо, будто ожидало чего-то, в то же время и понимая, что надеяться не на что. … обычным препровождением времени, кроме хожденья на лекции или в кино, было у меня чтение книг. За два года я прочитал всего изданного в Союзе Оноре Бальзака, все романы Эмиля Золя, открыл поэзию Генриха Гейне и лирику Виктора Гюго, однако первый меня особенно не задел, а вот второго я полюбил, мой поэт. До этого я знал Гюго лишь как выдающегося романиста и блестящего публициста, но кажется, даже не знал, что он знаменитый поэт. Из русских писателей я увлекался Иваном Тургеневым, Львом Толстым, Куприным, Короленко, Маминым-Сибиряком, Гариным Михайловским. Не чурался я и советской литературы. Причём читал с интересом всё без разбора. Вкус ещё у меня совершенно не выработался. Проглотил нашумевший (бездарный, как понял позднее49) роман Ажаева "Далеко от Москвы". С наслажденьем прочёл "Русский лес" Леонида Леонова. И не только интрига меня увлекла, но и язык, его образность. В книгах я никогда не пропускал описаний природы или рассуждений писателя, за голым сюжетом не гнался. Богатство, сочность, красочность языка не были для меня пустым звуком. И у Леонова они меня впечатлили50, я внимательно вчитывался в него, впитывал в себя все сравнения, эпитеты, обороты и впервые с горечью понял, что так образно писать никогда не сумею. А что бы сказал, если б Бунина мог тогда прочитать?! … Ученьем себя я особенно не утруждал, хотя к практическим занятиям, семинарам, коллоквиумам я готовился добросовестно, всё давалось мне быстро, легко. С удовольствием я читал, конспектировал "Капитал" Карла Маркса. Всё в нём было понятно, логично и всё хорошо объясняло. Как я ещё был неразвит? Не понимал, что не все стороны жизни человеческого сообщества Маркс принимал во внимание, психологии человека и масс словно и не было для него. Других занятий не помню, кроме курса "Технология металлов". Мы слонялись по большому низкому залу механической мастерской с напильниками разных "калибров", драили ими шлифы, полируя одну из сторон пастой Гоя до зеркального блеска. Здесь меня постигла первая неудача: до блеска-то я свой шлиф доводил, но сохранить плоской поверхность мне не удавалось никак, я обязательно один угол "заваливал". Уже почти все студенты посдавали шлифы и сидели за микроскопами, структуру стали разглядывая, выявляя зёрна феррита, перлита, чистого углерода, а я всё возился с напильником, пытаясь исправить поверхность своего образца. Сдирал всё начисто грубым драчёвым напильником, потом зачищал грань всё более и более мелкими, шлифовал, полировал и… заваливал уже другой угол. В конце концов, зав кафедрой Курлов сжалился надо мною, принял мой шлиф и допустил к микроскопу. Луч света осветил зеркальную поверхность мою, а в микроскопе вместо отражённого блеска я увидел, как разбитые беспорядочной сеткой расположились зёрна кристаллов железоуглеродистых сплавов. Сетка, неправильные кристаллы, вкраплённые в чёрную массу. И всё. … С ребятами в комнате у меня давно всё уладилось. Никто больше меня не подначивал. И из всех я сблизился с Петей Скрылёвым, прыщеватым парнишкой из тамбовской деревни. Был Петя человеком способным, но лентяем отчаянным, без каких либо устремлений, лежачее положение, как Обломов, предпочитая всему, и из троек поэтому не вылезал, но и двоек не получал никогда. Больше трёх лет мы с ним были приятели, но друзьями не стали, ничто, видимо, друг к другу нас не влекло, а сблизило обоюдное одиночество. У Сюпа была возлюбленная в Европе, у Попкова – девушка в Туре за Омском, к северу, на Иртыше, откуда он родом, и он ей верен был, Гаргонов хаживал к студенточкам пединститута, лишь у нас с Петей не было никого, и потому он стал спутником моим непременным в частых походах в город в кино, а затем и в театр музыкальной комедии. По дороге в кино мы обязательно сворачивали в магазинчик, где покупали по кулёчку конфет, самых дешёвых – кофейных, а по-мне, просто соевых. И фильмы смотрели – шли бесконечные серии о Тарзане, – заедая конфетами. В оперетте мы такого не позволяли, обстановка другая, публика поинтеллигентней, нарядней, и настроение наше приподнятей. Оперетту мы полюбили, и каждая туда вылазка была для нас праздником. … о филармонии я и понятия не имел, а вот почему в драмтеатр не ходил, объяснить не могу. Будто тоже о нём не знал ничего, будто не был в том здании в библиотеке. А ведь ещё и воспоминания жили об эпизоде во время культпохода студентов на первом курсе в театр. Я тогда с ними не был, возможно, болел, но рассказов от очевидцев наслышался. Набралось наших ребят около двухсот человек, разместились они на самых дешёвых местах на балконе и в антракте после первого действия по почину Савоськина решили созорничать, пока публика не вышла из зала, да и с кресел подняться ещё не успела. Разделились на три равные группы и все три гаркнули разом, но разное. Одна – "ящик", "хрящик" – другая, и третья – "очки". В результате громовое "а-ап-чхи" потрясло стены зала, а заодно и всех театралов в партере, внизу. Весь партер вскочил, как ужаленный, и, задрав головы, смотрел на балкон. И тотчас же из рядов его понеслось: «Хулиганы! Оболтусы!» Но их мало кто услышал вверху: студенты толпами валили во все двери на перерыв. … Кроме удовольствий "духовных" не чурались мы и земных наслаждений. Была у нас прозаическая мечта перепробовать все компоты, варенья и джемы, что в огромном разнообразии выпускались тогда и исчезли во время правленья Хрущёва, провалились в тартарары. Заодно мы прибавили к ним овощные, рыбные и мясные консервы, так что с каждой стипендии мы покупали парочку новых банок, как минимум. … Была и вторая мечта, попробовать все ликёры, наливки, настойки и вина страны; достиженье её осложнялось, однако, относительной дороговизной продукта, хотя по сегодняшним меркам цены были баснословно низки. И если первая мечта осуществилась до окончания института, то вторая, бурно начавшись, растянулась на жизнь, так и не завершившись из-за тех же тартарары и распада Союза: о советских винах пришлось позабыть. … Да, натянутость в отношеньях с ребятами зимой постепенно рассеялась. О Скрылёве я уже написал. Сюп настроен ко мне был весьма дружелюбно, хотя более тяготел к Кузнецову с Рассказовым. А отсюда и у меня возникала с ними какая-то связь. Они много рассказывали о своём Казахстане и о "дружбе народов", как казахи, выпендриваясь и бия себя в грудь, возглашали прилюдно: «Я хозяин страна!», что и впрямь в самом деле тупому русскому большинству в девяностых годах показали. И ещё интересно от них было узнать о национальной музыкальной культуре: сидит казах с домброй на глинобитном дуване и тянет одну заунывную ноту со словами о том, что видит перед собой: «Один верблюд прошёл…, второй верблюд прошёл…, третий верблюд прошёл…», – и так до наступления ночи… Но я отвлекаюсь. С Попковым, конечно, никакого сближения быть не могло, но вел он себя вежливо, ровно, и я тем же ему отвечал. А с Гаргоновым не было вообще ничего. Пустое место вместо Гаргонова. Вечерами порой моим сотоварищам становилось, видимо, скучновато, и они устраивали шумные развлечения. Битва подушками – самое простое из них. Я только в детском садике делом таким занимался, и теперь вот снова приходилось в него вовлекаться. Что делать?! Если в меня швырнули подушку, должен же я удар этот как-то парировать. … были забавы и посложнее. Приходил Юрка Савин с большущим кульком печенья, усаживался на кровать и начинал всех печеньем забрасывать по крутой траектории. А адресаты, широко рты разинув, ловили ими летящие к ним печенюжки. Подхватил её на лету – и сразу же слопал. У Попкова, Гаргонова, Скрылёва, да и у Сюпа, когда у него кулёк отнимали и бросали печенье ему, всё получалось удивительно ловко. Они с налёту заглатывали квадратик печенья, не промахнувшись ни разу. У меня же, наоборот, ни разу не получилось, печенье падало на пол, и я попросил, чтоб не тратили его зря. Не будешь же поднятое с полу совать себе в рот… … Иногда с нами бывали курьёзные случаи. Как-то с Петей Скрылёвым в центральном универмаге сделали мы покупки. Я купил две пары носков, Петя – трусы. Пока мы в кассу ходили чеки оплачивать, покупки нам, как обычно, завернули в бумагу. Отдав оплаченные чеки молоденькой продавщице, мы забрали вручённые ею нам свёртки… В общежитии же, свёрток свой развернув, Петя в нём обнаружил не трусы, а… бюстгальтер. То-то хохоту было! А представьте себе, что испытала та дама, что купила бюстгальтер и нашла дома в свёртке мужские трусы!.. … в универмаге Пете бюстгальтер обменяли назавтра. А когда дама меняла трусы, нам неизвестно. … Утро перед занятиями. Побрившись, я полез в ящик тумбочки за кремом для смягчения кожи после бритья и нашарил там целых два тюбика. «Ч-чёрт! Новый купил, забыв, что старый не тронут. А зачем мне два тюбика?» – тут взгляд мой упал на Гаргонова, брившегося за тумбочкой у себя, и я крикнул ему: «Толик! Подарить тебе крем "после бритья?"» «Давай!» – отозвался Гаргонов, и я бросил ему через комнату новый нераспечатанный тюбик. Он поймал его на лету и снова склонился над зеркальцем, добривая щетину. Все занимались своими делами, не обращая внимания на других. Чем-то занялся и я. … прошла минута, другая, и всеобщую тишину прорезал неожиданный голос Гаргонова: – Володя! Я втираю, втираю твой крем, а он что-то никак не втирается. Все обернулись на голос и… обмерли: Гаргонов сидел на кровати с белым от мела лицом и мел этот тщательно втирал себе в щёки. Меня кольнуло предчувствие: – Толя, а ты из какого тюбика крем-то берёшь? Он глянул и выругался: – Фу, чёрт! Я перепутал его с зубной пастой! Тут грянул обвал. Все катались по кроватям от смеха. … Изредка брился я в парикмахерской. Она находилась у нас в общежитии внизу в комнатке возле входных дверей. Там раз в месяц я приводил в порядок свою голову с ещё не начавшими редеть волосами за смехотворную цену от двадцати копеек и до рубля. Закончив стрижку "под полубокс", парикмахер спрашивал: «Шею брить?» И я отвечал неизменно: «Конечно!» Пока не услышал реплику Сюпа, правда, обращённую не ко мне: «Шею бреют только извозчики!» Унизиться до извозчика я не хотел, и с этого дня шею брить прекратил. Сейчас мне это смешно, но тогда любое глупое замечание воспринималось болезненно. Пробивавшиеся усы и редкие волосёнки на бороде, как указано, брили сами в комнате у себя, у каждого была безопасная бритва. Но иногда стих находил, и я после стрижки просил побрить меня в парикмахерской. Закончив бритьё, после чего моя нежная кожа на горле и подбородке покрывалась кровавыми ссадинами, брадобрей вопрошал: «Компресс делать будем?» И я, решивший: «Гулять – так гулять! – небрежно бросал: – Компресс, массаж, одеколон». Словом, всё, что можно. И одеколон не "Тройной", коим в комнате пользовались у себя, а более дорогой, "Шипр" непременно, хотя запах его мне не очень и нравился. Но других одеколонов в парикмахерской не было. С лицом гладко выбритым, разрумянившимся после горячего компресса и массажа, я смотрелся в зеркало в вестибюле, и миловидная физиономия моя казалась мне очень красивой. «Вот бы Людмила увидела меня сейчас», – думалось мне. Доводилось, что видела. Но это ровным счётом ничего не меняло. Не понимал, что для мужчины одной миловидности маловато, что к ней нужно добавить и смелость, и обаяние. И то и другое только со временем, и не скоро, появятся у меня. … Неожиданно я сошёлся с Аркашей Ламбоцким. С соседом его, Дергачёвым, отношения у меня были натянутыми, он дольше всех насмехался над фиаско моим у Людмилы Володиной, а тут вдруг немного переменился, а Аркадий просто взял своеобразное шефство надо мною. Оба они имели массу знакомых и в институтах педагогическом и медицинском, и Ламбоцкий начал вводить меня в круг их. … Как ни странно, после злосчастной той надписи на фотографии отношения наши с Володиной не прервались совсем. Как ни тяжко и больно мне было, я поставил на ней большой крест, ни встреч, ни уединения с ней никогда не искал, хоть и любил её нисколько не меньше, и никто другой не был мне нужен. Тем не менее, вижу себя с нею в мартовских сумерках идущим по бору от берега к институту. Вероятно, отвергнув меня, она делала вид, что ничего не случилось, и, возможно, изредка ей бывало со мной интересно, и она просила меня проводить её домой и обратно, а у меня не хватало ни воли, ни сил отказаться от её приглашения, хотя всё это усиливало любовь и приносило страдания. Да, пожалуй, и отказываться я не хотел: ведь такое счастье быть рядом с любимой. |
Похожие:
 | Областной заочный этап 18-й Всероссийской олимпиады учебных и научно-исследовательских проектов детей и молодежи «Созвездие» (далее... |  | В формировании личности ребёнка принимают активное участие дошкольные учреждения и школа, лагеря и трудовые отряды, книги, театр,... |
| Приказ Федеральной налоговой службы от 5 марта 2012 г. № Ммв-7-6/138@ “Об утверждении форматов счета-фактуры, журнала учета полученных... | | Закладка похозяйственной книги Документ «Правовой акт на открытие похозяйственной книги» 13 |
| Российской Федерации, выписки из домовой книги, выписки из похозяйственной книги, выписки из поземельной книги, карточки регистрации,... | | Настоящий шаблон предлагается использовать для описания результатов оригинального исследования медицинского вмешательства. Однако... |
| Конкурсная программа (название номера, автор стихов, композитор, продолжительность) | | Воспоминания о жизни после жизни. Жизнь между жизнями. История личностной трансформации. Автор Майкл Ньютон. 2010г. 336 стр. Isbn... |
| Общие требования к порядку заполнения Книги учета доходов и расходов и хозяйственных операций индивидуального предпринимателя | | Ростова-на-Дону, проявляя уважение к историческим, культурным и иным традициям Ростова-на-Дону, утверждая права и свободы жителей... |