ГЛАВА X
Руби Кенни была приемной дочерью старого рабочего-ирландца и его жены.
Они взяли ее, сжалившись над четырехлетней малюткой, совсем заброшенной
своими вечно ссорившимися родителями. Это была неглупая добрая девушка,
которая, однако, плохо разбиралась в том, какие силы правят миром, -
простодушное создание, жаждавшее интересных приключений, но не умевшее
предвидеть заранее, куда они ее заведут. Начав трудовую жизнь кассиршей в
универсальном магазине, она уже в пятнадцать лет лишилась невинности. К
счастью для себя, она обладала тем типом красоты, который привлекает мужчин
со вкусом, благоразумных и осмотрительных, и, к счастью для них, и сама
была довольно разборчивой, идя навстречу, только если чувствовала серьезное
расположение, а в двух-трех случаях и настоящую любовь, да и тогда после
долгого ухаживания, так что ее симпатии и пристрастия значили не меньше,
чем желания ее любовников.
Приемные родители Руби не могли сколько-нибудь разумно руководить ее
воспитанием. Они любили ее, и так как она по своему развитию была выше их,
подчинялись ей во всем, принимая как должное ее взгляды, суждения и доводы.
Она только смеялась в ответ на их робкие замечания, повторяя, что ей дела
нет, что подумают соседи.
Посещения Юджином дома Руби и завязавшаяся между ними связь ничем
существенно не отличались от других его знакомств подобного рода. Он прежде
всего искал в женщине красоту, хотя ни разу не случалось, чтобы наряду с
этим он не обнаружил в ней и тех качеств ума и сердца, которые особенно
привлекали его. Кроме красоты, он искал в женщине отзывчивости и
сочувствия. Избегая неприязненной критики и холодности, он никогда не
выбрал бы себе подруги, которая превосходила бы его в тонкости ощущений,
быстроте восприятия или возвышенности мыслей.
В ту пору ему нравились простые вещи, простые жилища, простая,
невзыскательная среда, будничная атмосфера простой жизни, тогда как более
изысканная и утонченная среда пугала его. Пышные особняки, мимо которых ему
случалось проходить, великолепные магазины, люди, занимающие высокое
общественное положение, представлялись ему чопорными, холодными. Он
предпочитал людей скромных, ничем не прославившихся, но добрых и ласковых.
Если ему удавалось найти женскую красоту в таком кругу, он был счастлив и
ничего лучшего не желал. Поэтому его и потянуло к Руби.
В воскресенье шел дождь, и та часть города, где жила Руби, навевала
уныние. На пустырях между домами на побуревшей, мертвой траве блестели
огромные лужи. Пробираясь по бесконечному лабиринту усыпанных черным шлаком
железнодорожных путей, на которых стояло бесчисленное множество паровозов и
вагонов, Юджин думал о том, какой благодарный материал для художника эти
гигантские черные паровозы, выбрасывающие клубы дыма и пара в серый,
насыщенный влагой воздух, это скопление двухцветных вагонов, мокрых от
дождя и потому особенно красивых. В темноте на скрещениях путей вспыхивали,
подобные ярким цветам, огни стрелок. Юджину нравились эти желтые, красные,
зеленые и синие пятна, горевшие словно живые глаза. К такому материалу
Юджин был особенно чувствителен, и он испытывал смутную радость оттого, что
эта простая девушка-цветок живет где-то близко.
Он подошел к двери, позвонил, и ему открыл старый, весь трясущийся
ирландец, по-видимому, человек малоразвитый, - Юджин подумал, что ему
подошло бы служить сторожем у шлагбаума. На старике была грубая, но не
лишенная живописности одежда; от долгой носки она приняла естественные
очертания человеческого тела. В руке у него дымилась коротенькая трубка.
- Мисс Кенни дома? - спросил его Юджин.
- Угу! - ответил он. - Заходите. Я позову ее.
Он указал на дверь в глубине прихожей, где, очевидно, была гостиная.
Кто-то позаботился о том, чтобы все здесь было выдержано в красных тонах -
большая лампа под шелковым абажуром, семейный альбом, коврик на полу и
цветастые обои.
В ожидании Руби Юджин открыл альбом и стал просматривать фотографии -
по-видимому, ее родственников. Все это был мелкий люд - приказчики,
лавочники, коммивояжеры. Вскоре вошла Руби, и глаза Юджина заблестели: в
этой девушке (ей едва исполнилось девятнадцать лет) чувствовалось
очарование юности, которое всегда приводило его в восторг. На ней было
черное кашемировое платье, отделанное красным бархатом у шеи и на рукавах,
с красным галстучком, завязанным небрежным узлом, как у мальчика. Она вошла
нарядная и оживленная и весело протянула ему руку.
- Ну как, трудно было нас найти? - спросила она.
Он покачал головой.
- Я довольно хорошо знаком с этими местами. Мне приходится собирать
здесь взносы - я, видите ли, служу в компании "Дешевая мебель".
- Значит, я напрасно беспокоилась, - сказала она, радуясь его
откровенности. - Я боялась, что вы совсем измучаетесь, пока разыщете нас.
Ужасная погода, не правда ли?
Юджин согласился с нею, а потом рассказал о тех мыслях, которые навеял
ему окрестный пейзаж.
- Если бы я был художником, я рисовал бы именно такие вещи. Это так
величественно, так чудесно.
Он подошел к окну и стал смотреть на открывавшийся оттуда вид.
Руби с интересом наблюдала за ним. Каждое его движение доставляло ей
удовольствие. Она чувствовала себя с этим юношей необычайно просто, словно
заранее уверенная, что полюбит его. Так легко было с ним разговаривать.
Институт, ее работа натурщицы, его надежды, местность, где она живет, - все
это были темы, сближавшие их.
- А много здесь художественных мастерских, пользующихся известностью?
- спросил он, когда они заговорили о ее работе. Ему хотелось знать, что
представляет собой художественный мир Чикаго.
- Не так уж много. Во всяком случае, хороших мало. Ведь много
художников только воображают, будто умеют писать картины.
- А кто из них считается крупным мастером? - спросил он.
- Видите ли, я ведь знаю только то, что слышу от других. Мистер Роуз,
говорят, очень талантлив, Байэм Джонс недурен в жанровых картинах, Уолтер
Лоу хороший портретист и Менсон Стил тоже. Да, постойте, есть еще Артур
Бигс, он пишет только пейзажи. В его мастерской я никогда не была. Затем
Финли Вуд - тоже портретист, и Уильсон Брукс, - тот пишет многофигурные
композиции. Но всех не запомнишь, их немало.
Юджин слушал, как зачарованный. Этот непритязательный разговор о
вещах, касающихся искусства, давал ему большее представление о здешних
художниках, чем все слышанное до сих пор. Очевидно, эта девушка много
знала. Она была в этом мире своим человеком. Любопытно, думал Юджин, какие
у нее отношения со всеми этими людьми.
Через некоторое время они снова стали смотреть в окно.
- Не очень-то здесь красиво, - сказала она, - но отцу и матери
нравится. Отцу близко ходить на работу.
- Это ваш отец открыл мне дверь?
- Он мне не родной отец, - объяснила она. - Я приемная дочь. Но они
относятся ко мне, как к родной. Я им очень многим обязана.
- Вы, верно, недавно начали позировать? - спросил Юджин, подумав о
том, как она еще молода.
- Да, примерно с год.
Она рассказала ему, что раньше служила кассиршей в "Базаре", и вот ей
и одной ее подруге пришла мысль пойти в натурщицы. В воскресном номере
"Трибюн" они увидели снимок девушки, позирующей перед студентами. Это
показалось им заманчивым. Они стали советоваться, не попробовать ли им
тоже? И с тех пор работают натурщицами. Ее подруга тоже будет на ужине.
Юджин слушал ее с наслаждением. Слова Руби напомнили ему, как в свое
время его увлекали снимки в газетах: виды Гусиного острова на реке Чикаго,
утлые рыбачьи домишки, перевернутые вверх дном лодки, служившие людям
пристанищем. Он рассказал ей об этом, а также про свой приезд в Чикаго, и
она слушала с большим интересом. Она подумала, что он славный малый, хотя,
пожалуй, и чересчур сентиментален. И какой высокий, - она рядом с ним
совсем маленькая.
- Вы, кажется, играете? - спросил он.
- Чуть-чуть. У нас нет рояля. Я немного научилась в студиях, где
позировала.
- И танцуете?
- Конечно.
- Мне тоже хотелось бы научиться танцевать, - сказал он огорченно.
- Так за чем же дело стало? Это легче легкого. Я за один урок научу
вас.
- Пожалуйста, - попросил он.
- Это совсем не трудно, - повторила Руби, отходя от него на шаг. - Я
покажу вам все па. Обычно начинают с вальса.
Приподняв платье, она приоткрыла свои маленькие ножки и показала ему
первые па. Он попробовал повторить, но у него ничего не вышло. Тогда она
обвила его рукой свою талию, а другую сжала в своей руке.
- Я поведу вас, - сказала она.
Какое это было наслаждение чувствовать ее в своих объятиях! И,
по-видимому, она нисколько не спешила кончать урок, - терпеливо возилась с
ним, объясняя различные движения, и то и дело останавливалась, чтобы
поправить его и посмеяться над его и своими промахами.
- Понемножку получается, - сказала она после того, как они сделали
несколько туров.
Взгляды их не раз встречались, и когда он улыбался, она отвечала ему
радостной улыбкой. Он вспомнил вечер в студии, как она стояла возле него и
смотрела через его плечо. Конечно, будь он посмелее, он мог бы сразу
перешагнуть через все условности. Он слегка прижал ее к себе, а когда они
остановились, не отпустил.
- Как вы добры, - сказал он, сделав над собой усилие.
- Вовсе нет, просто у меня хороший характер, - засмеялась она, не
торопясь высвободиться из его объятий.
Как всегда в таких случаях, его охватило волнение.
Ее же влекло к нему то, что она принимала за властную уверенность. Он
был не такой, как другие мужчины, которых она знала.
- Я вам нравлюсь? - спросил он, заглядывая ей в глаза.
Руби внимательно оглядела его волосы, лицо, глаза.
- Не знаю, - спокойно ответила она.
- Может быть, не нравлюсь?
Снова наступила пауза, во время которой девушка задорно глядела на
него, а потом, опасливо покосившись на дверь, ведущую в коридор, сказала:
- Мне кажется, что нравитесь.
Он схватил ее на руки.
- Вы прелесть! - воскликнул он и понес ее на красный диванчик. Остаток
дождливого дня она провела, нежась в его объятиях и упиваясь его поцелуями.
Таких, как он, она еще не встречала.
ГЛАВА XI
Незадолго до этого Анджела Блю, вняв горячим просьбам Юджина, впервые
за ту осень приехала в Чикаго. Ей стоило большого труда вырваться из дому,
но она преодолела все препятствия, увлеченная страстностью, какою Юджин
умел окрашивать каждую свою фразу, особенно когда дело касалось
какого-нибудь его желания. Он владел не только кистью, но и пером. Правда,
у него еще не было ни законченного стиля, ни умения логически излагать свои
мысли, но зато чрезвычайно развит был дар описания. Он с не меньшим
умением, чем кистью, живописал пером людей, дома, лошадей, собак, пейзажи,
сообщая своим описаниям проникновенную нежность. Он в самых заманчивых
красках описывал Анджеле город и весь окружающий его мир. У него был на
счету каждый час, но он не жалел времени, чтобы рассказать Анджеле о своей
жизни. Он увлекал ее своеобразием того мира, в котором вращался, и обаянием
своей незаурядной личности (о последнем Юджин не говорил открыто, но не
скупился на намеки). По контрасту собственный мирок стал казаться Анджеле
страшно жалким.
Она приехала вскоре после начала занятий в Институте, и, получив ее
приглашение, Юджин поспешил на Северную сторону в тихий переулок, где в
хорошеньком кирпичном домике жила тетка Анджелы. Все здесь дышало мещанским
уютом и покоем. Юджин с первого взгляда пленился этой, полной тихой
прелести, как ему казалось, атмосферой старосветского быта. Это был вполне
подходящий дом для столь изящной и утонченной девушки, как Анджела.
Юджин пришел в субботу, рано утром, так как оказался в этой части
города по делам службы. Анджела играла ему на рояле, - лучшей игры он
никогда не слыхал. Это еще больше подняло ее в глазах Юджина. Она любила
чувствительную музыку, романсы и мелодии, полные ласковой нежности. За те
полчаса, что он пробыл у нее, она сыграла ему несколько пьес; Юджин с
восхищением смотрел на ее миниатюрную, словно точеную, фигурку в простом
облегающем платье, и на пышные волосы, заплетенные в толстые косы,
свисающие ниже талии. В этом костюме и прическе она немножко напоминала
Маргариту из "Фауста".
Вечером Юджин примчался опять, в своем лучшем костюме, сияющий и
воодушевленный. Он был весь во власти открывшихся ему надежд стать
художником и радовался свиданию с этой девушкой, в которой уже заранее
видел предмет своей страсти. В ней чувствовалось что-то сильное,
доброжелательное, и это влекло его к ней. А ей хотелось обласкать
талантливого юношу, хотелось нравиться ему, и это благоприятствовало их
сближению.
В тот же вечер они отправились в оперу, где давали какую-то феерию.
Прекрасная постановка этой музыкальной фантазии, навевающая безмятежное,
радостное настроение, роскошные костюмы, прелестные хористки и чарующие
мелодии заворожили Юджина и Анджелу. Оба они давно не были в театре, обоим
было как нельзя более по душе такое фантастически условное изображение
жизни. Эти впечатления придали какую-то особую праздничность их встрече
после короткого знакомства в Александрии.
По выходе из театра Юджин, через толпу, проводил Анджелу к трамваю,
связывавшему центр с Северной стороной (за время его пребывания в Чикаго
городские дороги были электрифицированы); молодые люди с увлечением
обсуждали красоты и удачи спектакля. Он попросил разрешения снова навестить
ее и на другой день, зайдя после обеда, предложил послушать знаменитого
проповедника, выступавшего по вечерам в Центральном музыкальном зале.
Анджела была в восторге от находчивости Юджина; ей хотелось побыть с
ним вместе, а тут представлялся такой благовидный предлог. Они отправились
заблаговременно и слушали проповедь с большим увлечением. Для Юджина
искусство проповедника было свидетельством того, сколько свежести, красоты
и власти над людьми таится в человеческом слове. Ему захотелось быть таким
же оратором, и он высказал эту мысль вслух, а потом доверил своей спутнице
и другие сокровенные свои мысли. На нее произвела сильное впечатление
разносторонность его интересов и тонкий вкус. Она была уверена, что ему
суждено стать выдающимся человеком.
Были у них и другие встречи. Анджела снова приезжала - один раз в
начале ноября, затем перед рождеством, и Юджин все больше запутывался в
сетях ее прекрасных волос. Несмотря на то, что в ноябре он познакомился с
Руби и между ними началось сближение на менее идеальных, как Юджин
выразился бы в то время, началах, он хранил в душе дружбу с Анджелой, как
нечто более возвышенное и драгоценное. Анджела восхищала его своей
чистотой. В мыслях, которыми она делилась с ним, в музыкальности ее игры
чувствовалась натура более глубокая, чем у Руби. Кроме того, она
олицетворяла собой далекую провинцию, тихий дом, вроде его собственного,
милый, простой городок, милых людей. Зачем ему расставаться с нею, зачем
приоткрывать перед ней тот, другой мир, с которым он соприкасался? Он
считал, что не должен этого делать. Его пугала возможность потерять ее, так
как он был убежден, что она может составить счастье любого мужчины, который
на ней женится. Когда она приехала в декабре, он чуть было не сделал ей
предложения. Он чувствовал, что не должен позволять себе с нею никаких
вольностей, не должен слишком торопливо искать сближения. Она сумела
внушить ему сознание святости любви и брака. И в январе он действительно
сделал предложение.
Артистическая натура - это смесь утонченных чувств и желаний, не
поддающихся определению. Ни одна женщина не могла бы в тот период полностью
удовлетворить Юджина. Красота играла для него главную роль. Всякая девушка,
в которой молодость, свежесть чувств и душевная отзывчивость соединялись с
внешним очарованием, могла привлечь его и на время удержать. Ему нужна была
красота, а не жизнь по чьей-то указке. Он мечтал о карьере художника, а
вовсе не о том, чтобы обзаводиться семьей. Девичья красота, обаяние
молодости волновали его как художника, и он страстно тянулся к ним.
В противоположность Юджину Анджела была установившейся натурой с
твердыми взглядами и ровными чувствами. Она с детства привыкла видеть в
браке нечто нерушимое. Она верила, что человеку дана одна жизнь и одна
любовь, и когда вы нашли такую любовь, все другое теряет значение. Есть
дети - хорошо; нет детей - неважно: брак от этого не перестает быть браком.
И если он даже не дал вам счастья, все равно - нужно страдать и терпеть во
имя того хорошего, что жизнь еще приберегла для вас. Такой союз может
принести вам жестокие разочарования, но порвать его - значит, навлечь на
себя бесчестье. Если нет больше сил страдать - значит, жизнь потерпела
полный крах.
Юджин, разумеется, и не догадывался, какую он затеял опасную игру. Он
и понятия не имел о характере тех отношений, навстречу которым шел, и не
переставал безотчетно мечтать об Анджеле как о своем идеале, предвкушая
возможный брак с нею. Когда это осуществится, трудно было сказать, так как,
несмотря на прибавку к жалованью, полученную на рождество, ему платили
всего восемнадцать долларов в неделю. Но он успокаивал себя тем, что это
время наступит и что оно не за горами.
Между тем его свидания с Руби привели к неизбежному результату. Все,
казалось, способствовало этому. Девушка была молода, она жаждала
романтических приключений, ее восхищали в мужчинах молодость и сила.
Бледное лицо Юджина, овеянное меланхолией, притягательная сила его
темперамента, его любовь к красоте волновали ее воображение. Сначала,
возможно, в ней преобладала необузданная страсть, но очень скоро к страсти
примешалось настоящее чувство, так как эта девушка умела любить. Она была
очень миловидна, простодушна и совершенно несведуща во многих жизненных
вопросах. Юджин представлялся ей воплощением всех совершенств, какие только
она могла вообразить. Она рассказала ему о своих приемных родителях, об их
простодушии и о том, как она может делать все, что хочет. Они и не
подозревают, что она позирует обнаженной. Она также призналась ему в своих
более чем дружеских отношениях с некоторыми художниками, утверждая,
впрочем, что сейчас у нее ни с кем ничего нет. "Все это дело прошлое", -
говорила она, но Юджин ей не верил. Он подозревал, что она принимает
домогательства других с такою же готовностью, как и его ухаживания. Это
возбуждало в нем ревность и настойчивое желание, чтобы она немедленно
бросила работу натурщицы. Он так и сказал ей, но она расхохоталась. Она
знала, что он этого захочет, и это служило ей доказательством его
настоящего интереса к ней.
Для Юджина начались чудесные дни и вечера в обществе Руби. Однажды,
незадолго до ужина у Софрони, она пригласила его позавтракать с нею в
ближайшее воскресенье. Ее приемные родители уезжали куда-то, и дом
оставался на весь день в полном ее распоряжении. Ей хотелось угостить
Юджина завтраком главным образом, чтобы показать ему, как хорошо она
готовит, и еще потому, что в этом было что-то новое. Она не приступала к
приготовлениям до его прихода, а в девять часов, когда он явился, Руби, в
хорошеньком, ловко сидевшем на ней домашнем платьице светло-сиреневого
цвета и в белом переднике с оборками, принялась за работу: накрыла на стол,
приготовила рагу из почек в крепком вине, горячие бисквиты и кофе.
Юджин был в восторге. Он ходил за нею по пятам и то и дело обнимал и
осыпал поцелуями, мешая ей работать. Она выпачкала нос в муке, и он стер
муку поцелуем.
В это утро Руби показала ему забавный танец, который она исполняла в
особых башмаках на толстой подошве, притопывая и отбивая ритм каблучками.
Подобрав юбки чуть повыше щиколоток, Руби с невероятной ловкостью и
проворством выделывала сложнейшие па, ножки ее так и мелькали в вихре
танца. Юджин был вне себя от восторга; он решил, что никогда еще не
встречал такой девушки - прекрасно позирует, играет на рояле, танцует и так
молода. Жизнь с этим созданием казалась ему раем, и он жалел, что у него
нет для этого средств. В эту минуту восторга, да случалось и потом, он был
почти готов на ней жениться.
В день ужина он заехал за ней и был поражен, увидев ее в красном
платье с большими черными кожаными пуговицами, посаженными по диагонали во
всю его длину, в красных чулках, такого же цвета туфлях и с красной
гвоздикой в волосах. Платье было низко вырезано на груди и спине, с
короткими рукавами. Она показалась Юджину ослепительной, и он сказал ей
это. Руби рассмеялась. Они отправились в кэбе: Руби заранее предупредила
его, что придется нанять экипаж. Это обошлось ему по два доллара в каждый
конец - непозволительное мотовство! - но Юджин говорил себе, что оно
вызвано исключительными обстоятельствами. Однако подобные мелочи вынуждали
его серьезно задумываться над тем, как бы лучше устроить свою жизнь.
В ужине принимали участие студенты всех курсов, как утренних, так и
вечерних. Собралось больше двухсот человек, сплошь молодежь. Тут были
студентки, натурщицы и просто приглашенные девушки самого разного
общественного положения и умственного развития. В огромной столовой стоял
невероятный шум от звона посуды, нестройного пения, шутливых выкриков и
приветствий. У Юджина и кроме однокурсников было здесь достаточно знакомых,
чтобы не скучать и не оставаться в стороне от общего веселья.
С первой же минуты выяснилось, что все знают Руби и что она пользуется
общим расположением. Она резко выделялась благодаря своему смелому туалету.
Со всех концов неслось: "Здорово, Руби!"
Это удивило и неприятно поразило Юджина. К его спутнице подходили
молодые люди, которых он никогда в глаза не видел, и заговаривали с ней о
вещах, о которых он не имел ни малейшего понятия. В течение каких-нибудь
десяти минут она раз десять убегала от него, отзываясь на чей-либо оклик, и
он то и дело замечал ее в противоположном конце комнаты: окруженная гурьбой
студентов, она весело смеялась и оживленно болтала.
По мере того как проходили часы, настроение молодежи делалось все
развязнее и легкомысленнее. По окончании ужина в одном конце зала
освободили место и угол затянули куском зеленой материи вместо ширмы. Это
была артистическая для выступающих. Какой-то студент, встреченный громкими
аплодисментами, на глазах у всех нацепил зеленые бакенбарды и прочел
монолог, подражая акценту ирландца. Другой вышел на эстраду, держа в руках
большущий, туго свернутый бумажный свиток, исписанный стихами. Можно было
подумать, что это целая поэма, которую он будет читать весь вечер. Все
ахнули. Студент актерским жестом поднял руку, требуя тишины, и, дав свитку
развернуться, приступил к декламации. Стихи оказались неплохими, но самое
забавное было то, что поэма заключала в себе не более двадцати строк. Все
остальное были попросту каракули, чтобы ввести публику в заблуждение. И
этот номер заслужил аплодисменты. Кто-то из второкурсников спел романс "В
долине Лигай", кто-то изобразил, как Темпл Бойл и другие преподаватели
просматривают работы студентов и сами показывают свое мастерство на
удивление всему классу. Это доставило зрителям большое удовольствие. Потом
после долгих криков "Десмонд! Десмонд!" одна из натурщиц прошла за зеленую
ширму и через несколько минут показалась в коротенькой юбочке испанской
танцовщицы, усыпанной черными и серебряными блестками, с кастаньетами в
руках. У кого-то из студентов нашлась мандолина, и под ее аккомпанемент
натурщица протанцевала "Ла Палому".
Все это время Юджин почти не видел Руби. Она пользовалась слишком
большим успехом. Не успела первая натурщица закончить свой танец, как
чей-то голос крикнул: "Эй, Руби! А ты почему не покажешь свое искусство?"
"А ну-ка, Руби!" - поддержал его другой поклонник ее таланта. Скоро весь
зал подхватил этот крик, и студенты, окружив девушку, стали подталкивать ее
к площадке, очищенной для танцев. Кто-то подхватил ее на руки, а затем Руби
в шутку стали перебрасывать от одной группы к другой. Раздались
аплодисменты. Юджина, для которого она была близким существом, эта
фамильярность выводила из себя. Казалось, она принадлежала не только ему, а
была достоянием всех и каждого. А Руби беспечно хохотала.
Лишь только девушку опустили на пол, она подобрала подол платья - как
делала это, танцуя для него, - и с увлечением пустилась в пляс. Студенты
обступили ее стеной. Юджину пришлось протиснуться поближе, чтобы ее
увидеть. А она, словно забыв о его существовании, задорно плясала,
постукивая каблучками. Когда Руби кончила, трое или четверо особенно
напористых юнцов стали упрашивать ее станцевать еще, бесцеремонно
дотрагиваясь до ее рук и плеч. Кто-то очистил стол, чьи-то руки подхватили
девушку и поставили на эту импровизированную эстраду. Руби танцевала еще и
еще. Кто-то крикнул: "Эй, Кенни, а ведь без красного-то платья, пожалуй,
удобнее?"
Так вот что представляла собой его временная подруга!
Когда около четырех часов утра Руби решила наконец ехать домой, -
вернее, когда студенты согласились ее отпустить, - она едва помнила, что
приехала сюда с Юджином, и заметила, что он дожидается ее, лишь в ту
минуту, как двое студентов вызвались ее проводить.
- Нет, у меня есть провожатый! - воскликнула она, завидев его. - Мне
пора ехать. До свидания! - И она направилась к Юджину.
У него было холодно на душе, он чувствовал себя здесь совсем чужим.
- Поедем? - спросила она.
Он кивнул угрюмо и укоризненно.
|
