ГЛАВА III
По мере того как Стелла проявляла все большую независимость, Юджином
все сильнее овладевала хандра. Но эти его настроения только расхолаживали
девушку. Немалую роль играл и успех, которым она пользовалась у других
молодых людей, а то, что один из них, а именно добродушный, покладистый
Харви Раттер, был и красивее Юджина и выгодно отличался от него приятным
неназойливым нравом, сыграло, пожалуй, решающую роль. Юджин иногда встречал
их вместе - Стелла ходила на каток с ним вдвоем или с компанией молодежи,
где был и Харви. Юджин возненавидел его всей душой. Порою он ненавидел и
Стеллу за то, что она не подчинилась его воле. Но ее красота по-прежнему
сводила его с ума. Стелла помогла ему создать себе идеал женщины. Теперь он
знал, что такое женская красота.
Настало время задуматься и над своим положением. До сих пор он всецело
зависел, в отношении питания, одежды и карманных денег, от родителей,
которые были не слишком щедры. Он знал мальчиков, которые могли себе
позволить увеселительную поездку в Чикаго или Спрингфилд (последний был
расположен ближе к Александрии) на субботу и воскресенье. Юджину эти
развлечения были недоступны. Отец не разрешил бы ему, вернее, не дал бы
денег. Другие мальчики благодаря щедрости родителей слыли первыми щеголями
в городе. Юджин наблюдал по воскресеньям, а иногда и в будние дни, как они,
готовясь куда-нибудь идти, прохаживались возле книжного магазина, где
обычно гуляло местное "общество", одетые с такой изысканностью, о какой он
не смел и мечтать. Тэт Мартинвуд, сын крупнейшего в городе торговца
мануфактурой, сшил себе сюртук; он иногда заходил в нем к парикмахеру
побриться, перед тем как идти к своей девушке. У Джорджа Андерсона имелась
даже фрачная пара и лакированные туфли, в которых он щеголял на всех балах.
Эд Уотербери разъезжал по городу в собственном экипаже. Правда, все эти
юноши были немного старше Юджина и их интересовали взрослые девушки, но это
не меняло дела. И Юджин страдал.
Для себя он не видел возможности разбогатеть. Отец его никогда не
будет богат, это было всякому ясно. Сам Юджин не вынес из школы никаких
практических знаний. Он ненавидел страховое дело - всю эту писанину и
погоню за клиентами, презирал торговлю швейными машинами, но и не возлагал
никаких надежд на то, что со временем ему удастся стать писателем или
художником. Все, что он рисовал, казалось ему просто баловством, а то, что
писал, - вернее, пытался писать, - казалось лишенным всякого значения и
смысла. В эту пору Юджин часто с горечью размышлял о своем будущем.
Как-то Уильямс, давно уже приглядывавшийся к юноше, остановился у его
реала.
- Послушайте, Витла, почему бы вам не уехать в Чикаго? - сказал он. -
Там гораздо больше возможностей для такого парня, как вы. Работая в
провинциальной газете, вы никогда ничего не добьетесь.
- Я знаю, - ответил Юджин.
- На меня вы не смотрите, - продолжал Уильямс, - я достаточно покружил
по свету. У меня жена и трое детей, а когда у человека семья, он не имеет
права рисковать. Вы же молоды. Почему бы вам не уехать в Чикаго и не
поступить в какую-нибудь газету? Вы там легко устроитесь.
- Кем, например? - спросил Юджин.
- Да хотя бы наборщиком, если вступите в союз. Не знаю, выйдет ли из
вас хороший репортер, - по-моему, это не ваше призвание, но вам надо
учиться рисовать. Художники в газете недурно зарабатывают.
Юджин с горечью подумал о своем даровании художника. Немногого он
стоит. Немногого он достиг. Все же он стал помышлять о Чикаго. Широкий мир
манил его. Только бы выбраться отсюда, только бы найти приличный заработок,
а не получать какие-то семь-восемь долларов в неделю! Это постоянно
занимало его мысли.
Однажды в воскресенье он вместе с Миртл и Стеллой отправился навестить
Сильвию; Стелла вскоре стала собираться домой, говоря, что мать будет
беспокоиться. Миртл хотела было уйти вместе с ней, но сестра упросила ее
дождаться чая.
- Пусть Юджин проводит Стеллу домой, - сказала Сильвия.
Юджин был в восторге. Неисправимый упрямец, он еще надеялся вернуть
любовь Стеллы. Когда они очутились на улице, где уже пахло весной, он
решил, что это удобный случай сказать девушке что-то такое, что вернуло бы
ее к нему.
Они вышли на окраину города, где жила Стелла, и девушка уже хотела
свернуть в своей переулок, но Юджин удержал ее.
- Ну, побудь со мной немного. Разве тебе так уж обязательно надо
домой? - стал он упрашивать.
- Нет, я могу еще погулять, - ответила она.
Беседуя, они вышли за черту города; последний дом остался позади.
Поддерживать разговор становилось все труднее. Прилагая все усилия к тому,
чтобы быть занимательным, Юджин поднял с земли три прутика, намереваясь
показать ей фокус, основанный на законе равновесия. Надо было два прутика
сложить под прямым углом, а третьим поддерживать их в воздухе. Стелла не
пожелала и пробовать. Ее это не занимало. Но Юджин настаивал, и, когда она
согласилась, он взял ее за правую руку, чтобы помочь.
- Не надо, - сказала она, отдергивая руку. - Я сама!
Но она безуспешно возилась с прутиками и хотела уже бросить их, когда
он взял обе ее руки в свои. Это произошло так внезапно, что Стелла не
смогла высвободиться и невольно посмотрела ему в глаза.
- Оставь, Юджин. Пожалуйста, отпусти мои руки.
Он отрицательно покачал головой, глядя на нее в упор.
- Прошу тебя, отпусти, - повторила она. - Не смей этого делать. Я не
хочу.
- Почему?
- Потому!
- Почему все-таки?
- Ну, просто не хочу!
- Я в самом деле больше не нравлюсь тебе? - спросил он.
- Нет, не нравишься... во всяком случае не так...
- А раньше нравился?
- Мне казалось, что да.
- Значит, ты ко мне переменилась?
- Да, если хочешь, переменилась.
Он отпустил ее руки и впился в нее трагическим взглядом. Но это на нее
не подействовало. Они медленно повернули назад, к городу. У ее калитки он
сказал:
- Что ж, видно, мне не стоит больше и приходить к тебе.
- Да, не стоит, - просто сказала она.
Она вошла в дом, ни разу не оглянувшись, а Юджин, вместо того чтобы
вернуться к сестре, отправился домой. Ему было очень тяжело, и, посидев
немного в гостиной, он ушел в свою комнату. Стемнело, а он все сидел и
смотрел из окна на деревья и горевал о своей утрате. Должно быть, он
недостаточно хорош для Стеллы, раз не мог добиться ее любви. Но в чем же
причина? То ли он недостаточно красив (Юджин и в самом деле не считал себя
красивым), то ли недостаточно силен и смел?
Он заметил, что луна висит над деревьями, как яркий щит. Два слоя
легких облаков плыли навстречу друг другу на разной высоте. Юджин оторвался
от своих мыслей и стал думать о том, откуда взялись эти облака. В солнечные
дни, когда тучки бесконечными флотилиями плывут по небу, они тают прямо на
глазах, а потом - о чудо из чудес! - снова появляются неизвестно откуда.
Когда Юджин впервые обратил на это внимание, он был немало удивлен - тогда
он еще понятия не имел, что такое облака. Потом он прочел об этом в
учебнике физической географии. Сегодня ему вспомнились и эти облака, и
бескрайние равнины, над которыми они проносятся, и трава, и деревья -
бесконечные леса, что тянутся на много миль. Как чудесен мир! Ведь именно о
таких вещах писали поэты - Лонгфелло, Брайант и Теннисон. Юджину
вспомнились "Танатопсис" и "Элегия" - его любимые поэмы. Что же это такое -
жизнь?
С болью в сердце вернулся он к мысли о Стелле. Она окончательно ушла
от него, - она, такая прекрасная! Никогда больше они не будут
разговаривать. Никогда не держать ему ее рук, не целовать ее. О, этот вечер
на катке, и тот, другой вечер, в санях! Как это было прекрасно! Он разделся
и лег в постель. Ему хотелось быть одному, отдаться своей тоске. Юджин
лежал на белой подушке и грезил о том, что могло бы быть, - о поцелуях,
ласках, о тысяче радостей.
Как-то в воскресенье, валяясь в гамаке и размышляя о том, какой
Александрия скучный город, Юджин развернул субботний номер чикагской газеты
(это был в сущности воскресный номер, так как в воскресенье газета не
выходила) и стал от скуки ее просматривать. Газета, как всегда, была
исполнена для него неотразимого интереса, чудеса большого города
притягивали его, точно магнит. Вот большой отель, который кто-то собирается
выстроить; вот портрет знаменитого пианиста, приезжающего в Чикаго на
гастроли; дальше - рецензия на новую комедию; описание романтического
уголка на Гусином острове, раскинувшемся посредине реки Чикаго, - старые
баржи служили здесь жилищем, и между ними вперевалку бродили гуси. Внимание
Юджина привлекла заметка о человеке, провалившемся в угольный люк на Южной
Холстед-стрит. Это произошло в доме номер шесть тысяч двести с чем-то, - он
и не представлял себе, что существуют такие длинные улицы. Какой это,
должно быть, гигантский город. Мысль о мчащихся по мостовым вагонах конки,
о толпах народа, о поездах до боли взволновала его, как манящий призыв.
Это чудо, эта красота, вся эта жизнь неотразимо влекли его к себе.
"Уеду в Чикаго!" - мысленно решил он и поднялся.
Вот перед ним родной дом, уютный, тихий. А в нем - мать, отец, Миртл.
Но он уедет. Ничто не мешает ему вернуться обратно, если он захочет.
"Конечно, я могу вернуться", - произнес он про себя.
Словно движимый какой-то неодолимой силой, Юджин вошел в дом, поднялся
к себе и достал маленький саквояж. Он сложил туда вещи, которые могли
понадобиться ему в первую очередь. В кармане у него было девять долларов -
с некоторых пор он копил деньги. Он спустился вниз и остановился в дверях
гостиной.
- Что случилось? - спросила мать, глядя на его серьезное лицо,
говорившее о внутренней борьбе.
- Я еду в Чикаго, - сказал он.
- Когда? - спросила она пораженная, не зная, что и думать.
- Сегодня, - ответил он.
- Не может быть! Ты шутишь! - воскликнула мать.
Она недоверчиво улыбалась. Конечно, это только мальчишеская выходка,
не больше.
- Я еду сегодня же, - сказал он. - И хочу поспеть к четырехчасовому
поезду.
Теперь на лице матери появилась тревога.
- Быть не может, - повторила она.
- Ведь я в любое время могу вернуться, если захочу, - сказал Юджин. -
Пора мне поискать себе другое занятие.
Вошел отец. У него была маленькая мастерская в сарае, где он иногда
чистил машины и чинил фургоны. Он все утро копался там.
- Что случилось? - спросил он, увидев их взволнованные лица.
- Юджин уезжает в Чикаго.
- Это когда же? - иронически спросил отец.
- Сегодня. Он говорит, что едет сейчас.
- Ты это, надеюсь, не всерьез? - сказал пораженный Витла. Он ушам
своим не верил. - Что это тебе загорелось? Такой шаг надо хорошенько
обдумать! На какие же средства ты будешь там жить?
- Проживу как-нибудь, - сказал Юджин. - Я еду. Хватит с меня
Александрии. Я хочу выбраться отсюда.
- Ну что ж, - сказал отец, веривший в инициативу. Оказывается, он
плохо знал своего сына. - Ты уложил чемодан?
- Нет, пусть мама вышлет мне вещи.
- Не уезжай сегодня, - стала упрашивать миссис Витла. - Подожди,
Юджин, пока у тебя будет хоть что-нибудь на примете. Это слишком серьезный
шаг. Подожди до завтра.
- Я поеду сегодня, мама. - Он обнял ее одной рукой. - Мамочка!..
Он был уже сейчас выше ее ростом и продолжал расти.
- Хорошо, Юджин, - тихо сказала она. - Но напрасно ты уезжаешь.
Ее мальчик покидал ее - сердце матери обливалось кровью.
- Я всегда могу вернуться. Ведь это всего лишь сотня миль.
- Что ж, поезжай, - сказала она наконец, стараясь держаться бодро. - Я
уложу твой саквояж.
- Я уже все уложил.
Она пошла проверить.
- Ну что ж, скоро пора ехать, - сказал Витла, думавший, что Юджин еще
колеблется. - Очень жаль. Хотя это, разумеется, пойдет тебе на пользу. Во
всяком случае ты знаешь, что здесь тебе всегда будут рады.
- Знаю, - сказал Юджин.
Они отправились к поезду все вместе - Юджин, отец и Миртл. Мать не
пошла с ними. Она осталась дома плакать.
По дороге на вокзал они зашли к Сильвии.
- Что ты, Юджин! - воскликнула она. - Что за странная фантазия! Не
надо ехать!
- Он твердо решил, - сказал Витла.
Наконец Юджин вырывался на свободу. Любовь, семья, все близкое, родное
крепко держало его в своих объятиях, и с каждым шагом он словно рвал эти
узы. Они добрались до вокзала. Подошел поезд. Отец ласково и крепко пожал
сыну руку.
- Будь молодцом, - сказал он и судорожно глотнул.
Миртл поцеловала брата.
- Какой ты чудила, Юджин! Пиши мне.
- Ладно.
Он поднялся в вагон. Прозвонил звонок, и поезд тронулся. Юджин смотрел
на знакомые места, и боль, настоящая боль сжала его сердце... Стелла, мать,
отец, Миртл, их милый домик... Все это уходило из его жизни.
- Гм-м! - чуть ли не застонал он, прочищая горло. - Черт побери!
Он откинулся на спинку скамьи и заставил себя ни о чем не думать. Он
должен пробить себе дорогу. Это и есть жизнь. И это должно быть его целью.
Он добьется своего.
ГЛАВА IV
Чикаго - кто его опишет! Кто опишет этот гигантский муравейник,
выросший словно по мановению жезла на гнилых болотах приозерья! На целые
мили протянулись мрачные домишки, на целые мили ушли вперед улицы с
торцовыми мостовыми, газовыми фонарями, водопроводными магистралями и
пустынными деревянными тротуарами, по которым скоро заснуют толпы прохожих.
Стук сотен тысяч молотков, звонкие удары зубил в руках каменщиков! Длинные,
смыкающиеся вдали ряды телеграфных мачт; тысячи и тысячи стоящих вразброс,
словно часовые, домиков, заводов, устремленных ввысь фабричных труб, и
среди них вдруг одинокая невзрачная церковка, смиренно приткнувшаяся на
голом пустыре. Нетронутая целина прерии с выгоревшей на солнце травой.
Широкие железнодорожные насыпи, по которым ползут стальные пути - десять,
пятнадцать, двадцать, тридцать в ряд, - унизанные, словно бусинками,
тысячами и тысячами грязных вагонов. Громыхающие паровозы, бегущие поезда,
люди у переездов - пешеходы, возчики, кучера, подводы с пивом, платформы с
углем, кирпичом, камнем, песком - зрелище новой, неприкрашенной,
неукротимой жизни!
По мере приближения к Чикаго Юджин начинал все больше и больше
понимать существо и значение огромного города. Какими невнятными казались
ему теперь слабые газетные отголоски по сравнению с этой яркой,
красноречивой, полнокровной жизнью! Перед ним раскрывался новый мир -
мощный, влекущий, совсем особенный. Когда поезд стал подъезжать к городу,
внимание юноши привлекла красивая пригородная станция - такой он еще
никогда не видел. Никогда не приходилось ему видеть и такого скопления
рабочих-иностранцев - целые толпы литовцев, поляков, чехов дожидались
пригородного поезда. Никогда он не видел и настоящего большого завода, а
здесь они вырастали перед ним один за другим - сталелитейные, фаянсовые,
мыловаренные, чугунолитейные заводы, мрачные и неприступные на фоне
вечереющего неба. Несмотря на воскресенье, что-то юное, энергичное,
оживленное чувствовалось в атмосфере этих улиц. С интересом смотрел Юджин
на конки, дожидавшиеся пассажиров. В одном месте переправа через реку
производилась на канатном пароме; это была грязная, неприглядная речонка,
но во всю ее ширь теснилось множество судов, а по обоим берегам тянулись
огромные амбары, зерновые элеваторы, угольные склады - архитектура насущных
нужд большого города. Воображение Юджина разыгралось. Как хорошо было бы
передать эту картину в черных тонах, лишь кое-где тронув красным или
зеленым огни вдоль мостов и на судах. В некоторых журналах художники делают
такие вещи, но у них это получается недостаточно живописно.
Поезд, пробираясь среди длинных составов, подошел к бесконечной крытой
платформе, где под гигантской выпуклой крышей из стекла и стали шипело штук
двадцать дуговых фонарей. Толпы людей сновали взад и вперед, пыхтели
паровозы, гулко звонили колокола.
У Юджина не было в этом городе ни родных, ни знакомых - никого, к кому
он мог бы обратиться, но он не испытывал одиночества. Новая, невиданная
картина жизни захватила его целиком. Он вышел из вагона и неторопливым
шагом направился к выходу, гадая, куда идти. На углу, в свете зажженного
фонаря, ему бросилась в глаза дощечка с надписью "Мэдисон-стрит". Он
взглянул вдоль улицы: по обе стороны ее, уходя вдаль, выстроились магазины,
тащились конки, торопливо сновали пешеходы. "Какое зрелище!" - мелькнуло у
него в голове, и он повернул на запад. Погруженный в размышления, прошел он
мили три, и только когда совсем стемнело, спохватился, что не позаботился о
еде и ночлеге. Добродушный толстяк, сидевший на стуле с плетеным сиденьем у
ворот извозного двора, казалось, сулил все необходимые сведения.
- Вы не знаете, где здесь поблизости сдается комната? - спросил Юджин.
Человек, наслаждавшийся вечерним воздухом, внимательно оглядел его.
Это был владелец двора.
- Вон там, через улицу, в доме семьсот тридцать два, живет одна
пожилая женщина, - сказал он. - У нее как будто есть комната. Может, она
пустит вас.
Молодой человек явно внушал ему доверие.
Юджин перешел на ту сторону и позвонил у двери первого этажа. Ему
открыла высокая приветливая женщина. В ее облике было что-то материнское.
Волосы ее были белы.
- Что вам угодно? - спросила она.
- Джентльмен вот там, у извозного двора, сказал мне, что у вас можно
снять комнату.
Женщина ласково улыбнулась. Растерянность юноши, его сияющие от
возбуждения глаза, а также одежда и манеры выдавали провинциала.
- Да, войдите, - сказала она. - У меня есть комната. Можете ее
посмотреть.
Это была маленькая спальня, совершенно изолированная, окнами на улицу
- опрятная, скромная, удобная.
- Она мне нравится, - сказал Юджин.
Женщина снова улыбнулась.
- Платить мне будете два доллара в неделю, - сказала она.
- Хорошо, - сказал Юджин, ставя на пол свой чемодан. - Я беру ее.
- Вы ужинали? - спросила женщина.
- Нет, но я скоро пойду прогуляться, посмотреть город и найду, где
поесть.
- А то я накормлю вас, - предложила хозяйка.
Юджин поблагодарил ее, и она опять улыбнулась. Вот что Чикаго делает с
провинцией - забирает у нее молодежь.
Юджин открыл ставни, стал на колени и облокотился на подоконник. Он
смотрел на улицу, где все казалось ему необыкновенным. Витрины залиты
огнями. Люди спешат, - как гулко раздаются их шаги! И куда ни глянешь, - на
восток, на запад, - везде то же самое, повсюду большой, огромный,
изумительный город. Как хорошо здесь! Теперь он это знает. Ради этого
стоило приехать. Как мог он так долго сидеть в Александрии! Он здесь
устроится, непременно устроится. Он был глубоко уверен. Он знал это.
Чикаго в то время действительно представлял для новичка целый мир
возможностей и надежд. Тут было столько нового, еще не тронутого - все
находилось в стадии созидания. Протянувшиеся длинными рядами дома и
магазины были по большей части временными постройками - одноэтажными и
двухэтажными бараками, но кое-где попадались уже и трехэтажные и
четырехэтажные кирпичные здания, возвещавшие лучшее будущее. Торговый
центр, расположенный между озером и рекой, - между Северной и Южной
сторонами, - таил в себе неограниченные возможности, так как здесь были
сосредоточены магазины, обслуживавшие не только Чикаго, но и весь Средний
Запад. Тут были внушительные банки, конторы, огромные розничные магазины,
отели и постоянно бурлил людской поток, олицетворяющий юность, иллюзии,
безыскусственные мечтания миллионов людей. Попав сюда, вы начинали
чувствовать, что Чикаго - это неудержимый порыв, это людские надежды,
людские желания. Это был город, вливавший жизненные силы в каждую
колеблющуюся душу; новичка он заставлял грезить, пожилым внушал, что нет
такого тяжелого положения, которое не могло бы измениться к лучшему.
За всем этим скрывалась, конечно, борьба. Юность, надежды и энергия
вступали в бешеную гонку. Здесь надо было работать, не отставая, живей
поворачиваться, не зевать. Здесь необходимо было обладать инициативой.
Город требовал от человека самого лучшего, что было в нем, - иначе он
просто от него отворачивался. Как юность в своих смутных исканиях, так и
зрелость испытывали это на себе. Здесь не было места лежебокам.
Юджин, едва обосновавшись, понял это. На профессию наборщика он как-то
махнул рукой. С этим у него было покончено. Ему хотелось быть художником
или чем-то в этом роде, но он понятия не имел, как приступить к делу. Лучше
всего устроиться в газету, да вряд ли там принимают начинающих. А ведь он
ничего не умеет. Правда, его сестре Миртл очень нравились его наброски, но
что она понимает? Если бы он мог где-нибудь подучиться, найти кого-нибудь,
кто поучил бы его... А пока придется работать...
Прежде всего он, разумеется, попытал счастья в газетах, в этих
великолепных учреждениях, куда тянет всякого, кто хочет проложить себе
дорогу. Но Юджина испугали шумные редакции, хмурые заведующие
художественными отделами и заносчивые редакторы. Один из этих власть имущих
нашел небезынтересными те три-четыре наброска, которые показал ему Юджин,
но он был в дурном расположении духа, и - нет, ему никто не нужен. Он так и
сказал: "Нет, нам никого не надо". Юджин с горечью подумал, что, очевидно,
его и на этом поприще ждет провал.
Вся беда юноши заключалась в том, что его способности еще дремали.
Красота жизни, то изумительное, что есть в ней, уже держало его в своей
власти, но он еще не в состоянии был передать это в линиях и красках. Он
без конца бродил по шумным улицам, подолгу простаивал у витрин и часами
глядел на лодки, скользившие по реке, и на сновавшие по озеру суда. Как-то
днем, когда Юджин стоял на берегу озера, на горизонте показалась шхуна,
плывшая под всеми парусами, - первый корабль, который он увидел в своей
жизни. Чуткая душа его встрепенулась. Руки нервно сжались в кулаки, дрожь
пробежала по телу. Он сел на парапет и все смотрел и смотрел, пока шхуна не
скрылась из виду. Так вот они, великие озера! Каковы же должны быть великие
моря - Атлантический, Тихий, Индийский океаны. О море! Когда-нибудь он,
быть может, попадет в Нью-Йорк и увидит там море. Но оно и здесь перед ним
- в миниатюре, и какое оно изумительное!
Однако человек не может жить праздно, проводя время в мечтаниях на
берегу озера, у паромов и витрин, если у него нет средств к существованию,
а у Юджина их не было. Покидая отчий дом, он твердо решил добиться
самостоятельности. Он хотел иметь заработок, на который можно было бы
кое-как жить. Он хотел иметь возможность написать домой, что неплохо
устроился. Прибыли его вещи, от матери пришло ласковое письмо и немного
денег, однако деньги он отослал обратно - всего лишь десять долларов, но он
не так думал начинать новую жизнь. Он считал, что должен жить на
собственные средства - во всяком случае он решил попытаться.
Прошло десять дней, капиталы Юджина сильно поубавились, - у него
оставался доллар семьдесят пять центов, - надо было браться за любую
работу. Нечего было сейчас и думать о месте художника или даже наборщика.
Наборщик должен быть членом профессионального союза, а потому приходилось
брать, что подвернется, - и он стал ходить из магазина в магазин, предлагая
свои услуги. Убогие мастерские, в которых он справлялся о работе, были до
того неприглядны, что Юджин внутренне морщился; но он подавил свою
брезгливость. Он готов был взяться за какой угодно труд, хотя бы приказчика
в булочной, кондитерской или мануфактурном магазине.
Однажды он зашел наугад в большую скобяную лавку. Человек, к которому
он обратился, посмотрел на него с любопытством.
- Я могу вам предложить работу по ремонту печей, - сказал он.
Юджин не понял его, но охотно согласился. Ему положили шесть долларов
в неделю, - на это все же можно было существовать. Юджина проводили на
чердак, находившийся в ведении двух верзил-рабочих, мастеров по сборке,
окраске и починке печей. Они сердито объяснили своему новому помощнику, что
он должен будет счищать ржавчину со старых печей, а также помогать собирать
их, красить и переносить на склад, - в этой лавке ремонтировались для
продажи старые печи, которые хозяин скупал у старьевщиков по всему городу.
Юджину была отведена низкая скамья у окошка, где ему полагалось чистить
ржавые печи, но он часто забывал о работе, глядя вниз, в переулок, где во
дворах густо росла зеленая трава. Город был для него полон чудес, он манил
его каждой мелочью. Когда мимо проходил тряпичник, выкрикивая: "Тряпки,
железо покупаю!" - или торговец овощами зазывал: "Вот помидоры, картошка,
молодая кукуруза, зеленый горошек!" - Юджин поднимал голову и
прислушивался: эта своеобразная музыка находила в нем живой отклик. В
Александрии ничего похожего не услышишь. Все это было так непривычно. И
Юджин представлял себе, как он стал бы делать наброски, и мысленно
зарисовывал белье, развешанное во дворе на веревках, девушек с корзинками и
тому подобное.
Однажды, когда ему казалось, что он усердно трудится (он работал в
лавке уже две недели), один из мастеров крикнул ему:
- Эй ты, там, пошевеливайся! Не за то тебе платят, чтобы ты в окно
глазел.
Юджин застыл на месте. Он и не заметил, что бездельничает.
- А вам что за дело? - сказал он обиженно и вызывающе. До сих пор он
считал, что работает с этими людьми, как равный, и вовсе не подчинен им.
- Я тебе покажу, дерзкий мальчишка! - отозвался мастер постарше,
грубый малый, вылитый Билл Сайкс из "Оливера Твиста". - Ты у меня узнаешь,
кто твой начальник. Живей, говорю, и не нахальничать!
Эта неожиданная вспышка звериной грубости поразила Юджина. Зверь, за
которым он наблюдал на расстоянии, как мог бы наблюдать художник, и который
интересовал его как явление, теперь показал себя.
- Убирайтесь вы к дьяволу! - крикнул Юджин, лишь наполовину сознавая,
какой опасности он себя подвергает.
- Что такое? - заорал мастер и кинулся на него.
Он оттолкнул Юджина к стене и хотел было пнуть носком своего тяжелого,
подбитого гвоздями башмака. Юджин схватил с пола железную ножку от печки.
Он был бледен как полотно.
- Лучше не пробуйте! - угрожающе сказал он, крепко зажав в руке
железную ножку.
- Брось, Джим, - сказал другой мастер, понимавший всю неуместность
такой вспышки. - Не тронь его. Гони его лучше вон, если он тебе не
нравится.
- В таком случае проваливай ко всем чертям! - сказал великодушный
начальник Юджина.
Все еще держа в руке печную ножку, Юджин подошел к гвоздю, на котором
висели его пиджак и шляпа. Боясь, что нападение может повториться, он
осторожно прошел мимо противника. Тот склонен был снова дать ему тумака в
наказание за упрямство, но воздержался.
- Много понимаешь о себе, щенок. Проснись, сонная харя! - сказал он,
когда Юджин направился к выходу.
Юноша тихонько проскользнул за дверь, чувствуя себя униженным и
опозоренным. Какая сцена! Его, Юджина Витла, чуть не пнули ногой, чуть не
вытолкали пинками вон, - и это на работе, за которую платят шесть долларов
в неделю! На секунду острая спазма сдавила ему горло, но постепенно
отлегло. Ему хотелось плакать, но он не мог. Он спустился вниз и подошел к
конторке - лицо и руки у него были измазаны краской.
- Я ухожу, - сказал он нанявшему его человеку.
- Ладно. А что случилось?
- Эта скотина мастер хотел ударить меня ногой, - объяснил Юджин.
- Да, они довольно наглые ребята, - согласился хозяин. - Я так и
думал, что вы с ними не поладите. Тут нужен человек покрепче вашего.
Получите.
Он выложил на стол три с половиной доллара. Юджин с удивлением
выслушал этот странный ответ. Он должен был поладить с этими людьми! А они
не обязаны ладить с ним? Так вот какую жестокость таит в себе большой
город!
Юджин вернулся домой, умылся и снова вышел на улицу, так как теперь не
время было сидеть без работы. Неделю спустя он нашел место агента в конторе
по продаже недвижимого имущества; он должен был узнавать и сообщать номера
пустующих домов и наклеивать на окна ярлычок с надписью: "Сдается". Это
приносило восемь долларов в неделю и открывало кой-какие перспективы.
Юджина это место вполне устраивало, но не прошло и трех месяцев, как
контора обанкротилась. Близилась осень, и надо было думать о зимнем костюме
и теплом пальто, но Юджин не писал родным о своих злоключениях. Что бы ни
было на самом деле, ему хотелось, чтобы они думали, будто он преуспевает.
Остроту и некоторую горечь его впечатлениям придавало зрелище роскоши,
подступавшей к нему с разных концов. Его восхищали такие улицы, как
Мичиган, Прери и Эшленд-авеню, а также бульвар Вашингтона, - районы,
застроенные прекрасными домами, каких Юджин до сих пор никогда не видел. Он
был поражен их великолепием, красотой окружающих газонов, зеркальными
окнами, блеском выездов и слуг. Впервые в жизни увидел он швейцаров в
богатой ливрее, стоящих у дверей. Он видел издали молодых девушек и женщин,
казавшихся ему чудом красоты и таких изысканных в своих нарядах, видел
молодых людей с горделивой осанкой. Должно быть, это и были представители
"общества", о которых постоянно писали в газетах. Юджин еще не умел
разбираться в этом. Красивая одежда и изысканная роскошь были для него
свидетельством высокого общественного положения. Впервые у него открылись
глаза, и он увидел бездонную пропасть между тем, что ждет новичка из
провинции, и теми благами, которыми располагает мир, - вернее, теми, что
щедро сыплются на немногих, стоящих на самом верху. Все это несколько
отрезвило, но и огорчило его. Жизнь была полна несправедливости.
В эти осенние дни, когда листва на деревьях стала бурой и
пронизывающий ветер гнал перед собой клубы дыма и тучи пыли, он убедился,
что город умеет быть жестоким. Навстречу попадались люди в потрепанной
одежде, угрюмые и изможденные, с запавшими глазами, из которых глядело
глубокое отчаяние. Очевидно, их довела до этого тяжелая жизнь. Если они
просили милостыню, - правда, к Юджину обращались редко, так как вид его
отнюдь не говорил о довольстве, - то обычно жаловались на жизненные
неудачи. Ведь так легко потерпеть крушение. Можно попросту умереть с
голоду, если не глядеть в оба, - город быстро научил этому Юджина.
В эти дни его грызла тоска. Юджин был не очень общителен и к тому же
склонен к самоанализу. Он не имел возможности обзавестись друзьями, по
крайней мере так он думал, и потому либо одиноко бродил вечерами по улицам,
наблюдая жизнь большого города, либо сидел дома в своей комнатушке. Миссис
Вудраф, его квартирная хозяйка, была добра и достаточно заботлива, но уже
не молода, - не о таком обществе мечтал Юджин. Он думал о девушках и о том,
как грустно, что нет ни одной, с кем можно было бы перемолвиться словом.
Стеллы нет - с этой мечтой покончено. Когда-то он встретит другую, похожую
на нее?
В конце месяца, в течение которого он вынужден был истратить часть
денег, присланных матерью для покупки в рассрочку костюма, Юджин, наконец,
устроился возчиком в прачечную, и эта работа, за которую платили десять
долларов в неделю, представлялась ему очень хорошей. Время от времени,
когда он чувствовал себя не слишком усталым, он брался за карандаш и делал
наброски, но все они казались ему бездарными. А потому он продолжал
работать в прачечной и развозить белье, тогда как ему следовало бы искать
места в какой-нибудь редакции или учиться живописи.
В ту зиму Миртл написала ему, что Стелла Эплтон уехала в Канзас, куда
перебрался ее отец, что мать хворает и просит Юджина хоть на неделю
приехать домой. Незадолго перед этим Юджин познакомился с одной
девушкой-шотландкой, по имени Маргарет Дафф, работавшей в той же прачечной;
он быстро сошелся с ней, и эта связь положила начало его отношениям с
женщинами. До этого он не знал женщин и с тем большей горячностью отдался
теперь переживаниям, которые пробудили в его характере новую черту, если не
порочную, то во всяком случае разрушительную и дезорганизующую. Он любил
женщин, любил красивые линии их тела, их внешнее очарование, а впоследствии
должен был полюбить и душевную красоту (он и сейчас ее любил, только
смутно, бессознательно), но его идеал женщины еще не был ему ясен. Маргарет
Дафф была непосредственна, добра и обладала некоторой грацией и
миловидностью. Вот, пожалуй, и все. Но, найдя для себя благоприятную почву,
чувственность Юджина стала быстро расти и за несколько недель почти целиком
завладела им. Он дня не мог прожить без этой девушки, а она охотно шла ему
навстречу, лишь бы их связь не слишком бросалась в глаза. Маргарет слегка
побаивалась родителей, но они, люди рабочие, рано ложились и спали крепко.
Они, по-видимому, ничего не имели против ее встреч с молодыми людьми. Юджин
был у нее не первый.
В продолжение трех месяцев страсть их была безудержна. Юджин проявлял
жадность, ненасытность, а девушка, хоть и более холодная, рада была угодить
возлюбленному. Ей льстил его пыл, жаркое пламя, которое она в нем зажгла;
вскоре, однако, она почувствовала утомление. Затем стала сказываться
разница натур, противоположность вкусов, взглядов, стремлений. Юджину в
сущности не о чем было говорить с Маргарет, он не мог найти в ней отклика
на свои более тонкие переживания. Она же не встречала в нем интереса к тем
пустякам, которые ее занимали, - к остротам, услышанным с эстрады, к
забавным замечаниям знакомых молодых людей и девушек. Маргарет умела
одеться, но во всем, что касалось искусства, литературы, социальных
проблем, была совершеннейшей невеждой, тогда как Юджин, при всей своей
молодости, горячо отзывался на все, что происходило в мире. Ему были близки
имена великих людей - Карлейля, Эмерсона, Торо, Уитмена, - дороги отзвуки
их великой славы. Он читал о гениальных философах, художниках,
композиторах, которые метеорами пронеслись по небу западного мира, и
размышлял. Его волновало смутное предчувствие, что и он призван совершить
нечто великое, и в своем юношеском энтузиазме он уже наполовину верил, что
это будет очень скоро. Он знал, что девушка, с которой он сошелся, не
удержит его надолго. Она увлекла его, но, увлеченный, он оставался
господином, критиком и судьей. У него не раз мелькала мысль, что она ему не
нужна, что он может найти кого-нибудь получше.
Естественно, что такие мысли неизбежно должны были убить страсть, как
пресыщение неизбежно должно было породить такие мысли. Маргарет постепенно
охладевала к Юджину. Ее злило его высокомерие, его порой надменный тон. Они
ссорились из-за пустяков. Как-то вечером он с обычной заносчивостью
заметил, что ей следовало бы сделать то-то и то-то.
- Брось, пожалуйста, командовать, - сказала она. - Ты всегда со мной
разговариваешь, будто я твоя собственность!
- Так оно и есть, - сказал он шутя.
- Ты так думаешь! - вспыхнула она. - Найдутся и другие.
- Ну и отправляйся к ним, когда тебе будет угодно. Я не возражаю.
Его тон задел ее за живое, хотя Юджин сказал это больше в шутку, чем
всерьез, и в действительности ничего такого обидного не имел в виду.
- Мне сейчас угодно! Незачем ходить ко мне, раз ты этого не хочешь.
Обойдусь и без тебя.
Она вызывающе вскинула голову.
- Не дури, Маргарет, - сказал он, поняв, какое вызвал озлобление. - Ты
вовсе этого не думаешь.
- Не думаю? А вот посмотрим!
Она отошла в противоположный угол. Он последовал за нею, но ее гнев
снова пробудил в нем раздражение.
- Впрочем, как хочешь, - сказал он, постояв в нерешительности. - Я
пойду, пожалуй.
Она ничего не ответила, ни о чем не просила, ничего не предлагала.
Юджин пошел за шляпой и пальто.
- Хочешь поцеловать меня на прощание? - спросил он вернувшись.
- Нет - холодно ответила она.
- Покойной ночи, - сказал он.
- Покойной ночи, - равнодушно отозвалась она.
Они так и не помирились окончательно, хотя отношения их и продолжались
еще некоторое время.
|
