Жизнь способ употребления
Скачать 7.13 Mb.
|
ВТОРАЯ ЧАСТЬГлава XXIIВестибюль, 1Вестибюль — довольно просторное, почти совершенно квадратное помещение. В глубине слева — дверь, ведущая в подвал; в центре — шахта лифта; на кованой железной двери висит табличка с надписью  а справа начинается лестница. Стены окрашены светло-зеленой блестящей краской, пол покрыт веревочным ковром очень плотной фактуры. В стене слева — застекленная дверь в комнату консьержки, стекла прикрыты кружевными занавесками. Перед этой дверью стоит женщина и читает список обитателей дома; она одета в широкий льняной плащ коричневого цвета, который заколот крупной брошью рыбообразной формы с оправленными алабандинами. На плече у женщины висит большая сумка из грубого полотна, а в ее правой руке — темная фотография с изображением мужчины в черном рединготе. У мужчины густые бакенбарды и пенсне; он стоит возле круглого библиотечного шкафа из акажу и меди в стиле Наполеон III, на котором красуется ваза литого стекла, полная цветов аронника. Его цилиндр, перчатки и трость лежат рядом, на большом письменном столе с черепаховой инкрустацией. Мужчина — Джеймс Шервуд — стал жертвой едва ли не самого знаменитого мошенничества в истории: в тысяча восемьсот девяносто шестом году два гениальных жулика продали ему чашу, в которую аримафеец собрал кровь Христа. Женщина — американская романистка по имени Урсула Собески — уже три года пытается воссоздать обстоятельства этого темного дела, чтобы использовать материал для своей следующей книги, и сегодня, на завершающей стадии работы, она пришла в этот дом в поисках какой-то последней подробности. Джеймс Шервуд родился в 1833 году в Алверстоне (Ланкашир); еще в юности он покинул родину и устроился аптекарем в Бостоне. В начале семидесятых годов Шервуд изобрел таблетки от кашля на основе имбиря. Менее чем за пять лет леденцы получили всеобщее признание: оно отразилось в знаменитом с тех времен девизе «Sherwoods’ put you in the mood» и фирменных шестиугольных виньетках со сценкой, где на фоне туманного пейзажа рыцарь в латах протыкает копьем поверженного противного старикашку — аллегорическое изображение гриппа; эти виньетки, широко распространенные по всей Америке, печатались на школьных промокашках, спичечных коробках, пробках от бутылок с минеральной водой, коробках с сыром, а также на многотысячных партиях мелких игрушек и школьных принадлежностей, которыми премировали всякого, кто покупал хотя бы одну упаковку, но в определенный период; виньетки красовались на пеналах, тетрадях, наборах кубиков, маленьких пазлах, мелких ситечках для просеивания золотого песка (исключительно для калифорнийской клиентуры), а также на фотографиях с фальшивыми посвящениями, подписанных звездами мюзик-холла. К сожалению, колоссальных доходов, сопутствующих этой невероятной популярности, было недостаточно для того, чтобы излечить Шервуда от его болезни: непроходящей неврастении, практически постоянно поддерживающей его в состоянии летаргии и прострации. Зато они предоставляли аптекарю возможность заниматься единственным делом, которое хоть как-то его отвлекало от цепкого недуга, а именно выискиванием уник . На жаргоне букинистов, старьевщиков и торговцев редкостями у́ника , как можно догадаться из ее названия, — вещь, которая существует лишь в одном-единственном экземпляре. Это несколько расплывчатое определение охватывает различные классы предметов; униками могут быть предметы, изначально изготовленные в единственном экземпляре, как, например, октобас, сей чудовищный контрабас, игра на котором требует участия двух музыкантов: одного, отвечающего за аккорды, — на верхней площадке лестницы, и второго, удерживающего смычок, — на простой стремянке; или модель «Legouix-Vavassor Alsatia», получившая Амстердамский Гран-при в 1913 году, но так и не запущенная в коммерческое производство из-за начавшейся войны; униками могут быть виды животных, известные лишь по одной особи, такие, как тенрек Dasogale fontoynanti , пойманный на Мадагаскаре и находящийся в парижском Музее естественной истории, как бабочка Troides allottei , которую один любитель приобрел в 1966 году за 1 500 000 франков, или как Monachus tropicalis , тюлень с белой спиной, о существовании которого известно лишь по фотографии, сделанной на Юкатане в 1962 году; униками могут быть также предметы, оставшиеся в единственном экземпляре, как это нередко случается со многими марками, книгами, гравюрами или фонографическими записями; и наконец, униками могут быть предметы, ставшие уникальными в силу той или иной особенности их истории: ручка, которой был подписан Версальский договор; корзина с опилками, в которую скатилась голова Людовика XVI или голова Дантона; остаток мела, которым Эйнштейн воспользовался во время памятной конференции в 1905 году; первый миллиграмм чистого радия, полученный Кюри в 1989 году; эмская депеша, боксерские перчатки, в которых Демпси победил Карпантье 21 июля 1921 года; первые трусы Тарзана, перчатки Риты Хейворт из фильма «Джильда» — классические примеры этой последней категории, наиболее распространенной, но и наиболее неопределенной, если учесть, что любой предмет можно всегда представить уникальным, а в Японии существует целое производство для серийного изготовления наполеоновских шляп-треуголок. Недоверчивость и страстность — две характерные черты любого собирателя уник . Недоверчивость заставляет его беспрерывно собирать доказательства подлинности и — особенно — уникальности предмета, который он разыскивает; страстность приводит его к ничем не ограниченной доверчивости. Именно так, постоянно имея в виду обе эти особенности, мошенники сумели избавить Шервуда от трети его состояния. Однажды, в апреле 1896 года, итальянский рабочий по имени Лонги, за две недели до этого нанятый красить решетку парка, подошел к аптекарю в тот момент, когда тот вывел на ежедневную прогулку трех своих борзых, и на весьма неуверенном английском объяснил, что три месяца назад сдал комнату своему соотечественнику, некоему Гвидо Мандетте, представившемуся студентом-историком; этот Гвидо уехал без предупреждения и, разумеется, не заплатил, оставив лишь старый сундук, полный книг и бумаг. Лонги собирался продать книги и таким образом покрыть часть своих расходов, но опасался, что его надуют, и попросил Шервуда ему помочь. Шервуд, не ждавший ничего интересного от учебников по истории и лекционных конспектов, уже был готов отказаться или направить к итальянцу одного из своих слуг, когда Лонги уточнил, что в основном там были старые книги на латыни. Аптекарь заинтересовался, и его любопытство оказалось отнюдь не напрасным. Лонги привел его к себе, в большой деревянный дом, кишащий мамашками и ребятишками, и завел в мансардную каморку, где проживал Мандетта; едва он открыл сундук, как Шервуд задрожал от удивления и радости: среди вороха тетрадей, дневников, разрозненных страниц, газетных вырезок и затертых книг он обнаружил старинное издание Карли, один из тех знаменитых фолиантов в деревянном окладе с окрашенным обрезом, которые печатались типографщиками Карли в Венеции с 1530 по 1570 годы и уже давно стали библиографической редкостью. Шервуд тщательно осмотрел книгу: она была в очень плохом состоянии, но ее подлинность не вызывала никаких сомнений. Аптекарь, не задумываясь, вытащил из бумажника две стодолларовые купюры, протянул их Лонги и, оборвав сбивчивую благодарственную речь итальянца, распорядился доставить весь сундук к себе, где принялся систематически исследовать его содержимое, ощущая — по мере того, как часы пролетали и предположения, связанные с находкой, подтверждались, — все более сильное возбуждение. Сама книга Карли имела ценность не только для библиофилов. Это была знаменитая «Vita brevis Helenae» Арно де Шемийе, в которой автор, очертив главные события из жизни матери Константина Великого, воскрешает строительство церкви Гроба Господня и обстоятельства обретения Истинного Креста. В некое подобие конверта, пришитого к веленевому форзацу, были вложены пять рукописных листов, куда более поздних по сравнению с самой книгой, но все же старинных и несомненно относящихся к концу восемнадцатого века: в этом подробнейшем и скучнейшем списке нескончаемыми столбцами, исписанными убористым и очень неразборчивым почерком, перечислялись местоположение и описание реликвий Страстей Христовых: фрагменты Святого Креста — базилика Святого Петра в Риме, собор Святой Софии, Вормс, Клерво, Ла Шапель-Лозен, Приют для Неизлечимых в Божэ, церковь Сент-Томас в Бирмингеме и т. д.; Гвозди — аббатство Сен-Дени, кафедральный собор в Неаполе, Сан-Феличе на Сиракузах, Апостоли в Венеции, Сен-Сернен в Тулузе; Копье, которым Лонгин проткнул Тело Господа, — Сан-Паоло-фуори-ле-мура, Сан-Джованни-ин-Латерано, Нюрнберг и Сент-Шапель в Париже; Потир — Иерусалим; Три Кости, которые солдаты бросали, играя на хитон Христа, — Софийский собор; Губка, пропитанная уксусом и желчью, — Сан-Джованни-ин-Латерано, Санта-Мария-ин-Трастевере, Санта-Мария-Маджоре, Сан-Марко, Сан-Сильвестро-ин-Капите; Шипы из тернового венца — Сен-Торен в Эврё, Шатомейан, Орлеан, Божанси, Нотр-Дам в Реймсе, Аббвиль, Сен-Бенуа-сюр-Луар, Везелэ, Палермо, Кольмар, Монтобан, Вена и Падуя; Чаша — Сан-Лоренцо в Генуе; Плат Вероники (vera icon ) — Сан-Сильвестро в Риме; Святая Плащаница — Рим, Иерусалим, Турин, Кадуэн в Перигоре, Каркассон, Майенс, Парма, Прага, Байонна, Йорк, Париж и т. д. Не меньший интерес вызывали и другие документы. Гвидо Мандетта собрал всевозможные исторические и научные справки о реликвиях Голгофы и особенно о наиболее почитаемой, а именно — о той самой Чаше, которой аримафеец воспользовался, дабы собрать Кровь, пролившуюся из Ран Иисуса: в частности, имелась серия статей профессора древней истории Колумбийского Университета в Нью-Йорке, Дж. П. Шоу, где рассматривались легенды о Святой Чаше и выявлялись достоверные детали, на которых можно было бы построить их рациональное обоснование. Выводы профессора Шоу отнюдь не обнадеживали: традиционная версия, согласно которой аримафеец лично привез Чашу в Англию и ради ее сохранения заложил монастырь в Гластонбери, основывалась, — доказывал ученый, — лишь на христианской (более поздней?) контаминации легенды о Святом Граале; Sacro Catino из собора в Генуе, якобы найденная крестоносцами в Кесарии в 1102 году, оказалась изумрудной чашей, которая непонятно как могла очутиться у аримафейца; хранящаяся в храме Гроба Господня в Иерусалиме золотая Чаша с двумя ручками, о которой ни разу не видевший ее Беда Достопочтимый говорил, что она вмещала Кровь Господа, была лишь заурядным потиром, а ошибка произошла из-за описки копииста, который прочел «вмещала» вместо «освящала». Что до четвертой легенды, — бургунды Гундериха, по приказу Аэция вступившие в союз с саксами, аланами, франками и вестготами, дабы остановить гуннов Аттилы, пришли на Каталаунские поля и захватили — как часто практиковалось в то время — заступнические реликвии, в частности Святую Чашу, которую им оставили обратившие их в свою веру арианские миссионеры, а тридцать лет спустя в битве при Суассоне отобрал Хлодвиг, — то профессор Шоу отбрасывал ее как самую неправдоподобную, ибо арианам, отрицающим пресуществление Иисуса, никогда бы не пришло в голову почитать или предлагать для почитания его реликвии. Однако, — заявлял в заключение профессор Шоу, — вполне вероятно, что в гуще активных обменных процессов, которые с начала IV до конца XVIII века существовали между христианским Западом и Константинополем и в которых Крестовые походы были всего лишь краткими эпизодами, Истинная Чаша могла сохраниться, поскольку уже на следующий день после положения Иисуса во гроб она стала предметом величайшего почитания. После всестороннего изучения документов, собранных Мандеттой — большая часть из которых, впрочем, осталась нерасшифрованной, — Шервуд уже не сомневался в том, что итальянец вышел на след Святой Чаши. На поиски студента он бросил целую армию детективов, что не принесло никаких результатов, так как Лонги не смог предоставить ему точных сведений. Тогда Шервуд решил посоветоваться с профессором Шоу. Он нашел его адрес в свежем выпуске справочника «Who’s Who in America» и написал ему письмо. Через месяц пришел ответ: профессор Шоу недавно вернулся из поездки; он очень занят экзаменами, завершающими конец учебного года, и не может приехать в Бостон, но готов принять Шервуда у себя. Встреча произошла в нью-йоркском доме Дж. П. Шоу 15 июня 1896 года. Едва Шервуд упомянул о находке книги, изданной Карли, как Шоу его прервал: — Речь идет о «Vita brevis Helenae», не так ли? — Совершенно верно, но… — К задней обложке пришит конверт со списком всех реликвий Голгофы? — Да, действительно, но… — Так вот, уважаемый, как я рад, что наконец-то с вами встретился! Вы нашли мой личный экземпляр! Насколько мне известно, других и не осталось. Его у меня украли два года назад. Профессор встал, отошел к шкафчику, покопался в нем и вернулся, держа несколько помятых страниц. — Смотрите, вот объявление, которое я опубликовал в специализированных газетах и направил во все библиотеки страны: 6 апреля 1893 года из дома г-на профессора Дж. П. ШОУ в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки, БЫЛ УКРАДЕН редчайший экземпляр «VITA BREVIS HELENAE» Арно деШемийе, Карли, Венеция, 1549,171 нум. стр., 11 стр. б. нум. Переплетные доски в весьма плохом состоянии. Веленевые форзацы. Раскрашенный обрез. Из трех замков сохранились два. Многочисленные ркп отметки на полях. 5 ВЛОЖЕННЫХ РУКОПИСНЫХ СТРАНИЦ Ж.-Б. РУССО. Шервуду пришлось отдать Шоу книгу, которую он уже полагал своим окончательным — и к тому же весьма выгодным — приобретением. Он даже отказался от предложенных ему двухсот долларов компенсации. Зато попросил историка разобрать вместе с ним обширную документацию итальянца. На этот раз отказался профессор: работа в университете занимала все его время, но самое главное, он не верил, что бумаги Мандетты могли открыть ему что-нибудь новое: историю реликвий он изучал уже лет двадцать и, как ему представлялось, ни один более или менее важный документ не мог ускользнуть от его внимания. Шервуд принялся настаивать и в итоге предложил профессору такую баснословную сумму, что тот согласился. Через месяц, по окончании экзаменационной сессии, Шоу перебрался в Бостон и принялся изучать кипы многочисленных заметок, статей и газетных вырезок, оставленных Мандеттой. Перечень Реликвий Голгофы был составлен в 1718 году поэтом Жаном-Батистом Руссо, который после изгнания из Франции в результате весьма темного дела о куплетах в «Кафе Лоран» служил секретарем у принца Евгения Савойского. За год до этого принц, сражаясь за Австрию, отбил у турок Белград. Сия победа, последовавшая за чередой других, на время устранила затяжной конфликт, противопоставлявший Венецию и Габсбургов Оттоманской Порте, и 21 июля 1718 года в Пожаревце при посредничестве Англии и Голландии был подписан мирный договор. Именно по случаю этого пакта, в надежде снискать благосклонность принца Евгения, султан Ахмед III передал ему целую груду важных реликвий, происходивших из тайника в одной из стен собора Святой Софии. Опись этого дара нам известна по письму Морица Саксонского — решившего служить под началом принца, дабы овладеть военным искусством, в котором он, кстати сказать, уже не знал себе равных, — своей жене, графине де Лобен: «… древко Святого Копья, терновый Венец, путы и прутья Бичевания, издевательские Багряница и Трость Страстей Христовых, Святые Гвозди, Пресвятая Чаша, Плащаница и Пресвятой Плат ». Никто не знал, что с этими реликвиями произошло потом. Они не составляли гордость церковных сокровищниц ни в Австро-Венгрии, ни за ее пределами. После буйного расцвета в период Средневековья и Возрождения культ реликвий начал значительно ослабевать, и вполне вероятно, что принц Евгений в насмешку попросил Жана-Батиста Руссо описать реликвии, которые на тот момент почитались. Однако спустя пятьдесят лет Святая Чаша объявилась вновь: в письме, написанном по-итальянски и датированном 1765 годом, публицист Беккариа поведал своему покровителю Карлу Иосифу фон Фирмиану о посещении знаменитого кабинета античности, — переданного в 1727 году Коллежу Святого Иеронима в Утрехте согласно завещанию его бывшего ректора, филолога Питискуса, — и в частности упомянул «одну глиняную чашу с клеймам, о которой нам было сказано, что это чаша Голгофы ». Разумеется, профессору Шоу была известна и опись Жана-Батиста Руссо, оригинал которой был приложен к его экземпляру Карли, и письмо Морица Саксонского. Зато он ничего не знал о письме Беккариа: оно заставило его подпрыгнуть от радости, ибо упоминание о «глиняной чаше с клеймом » наконец подтвердило гипотезу, которой он всегда придерживался, но которую никогда не осмеливался высказать: Чаша, в которую на исходе Страстей Христовых Иосиф Аримафейский собрал кровь Господа, никак не могла быть из золота, меди, бронзы и тем паче из цельного изумруда, а была, разумеется, из глины: перед тем, как отправиться омывать Раны Спасителя, Иосиф купил на рынке простой керамический горшок. Шоу, в порыве воодушевления, хотел тут же опубликовать письмо Беккариа, сопроводив его своими комментариями, и Шервуд с превеликим трудом сумел его отговорить, пообещав, что еще более сенсационный материал для статьи появится в тот день, когда они отыщут саму Чашу. Но сначала следовало раскрыть происхождение чаши из Утрехта. Бо́льшая часть кабинета Питискуса происходила из гигантской коллекции королевы Кристины Шведской, — при дворе которой филолог долгое время был стипендиатом, — но в ее каталогах «Nummophylacium Reginae Christinae» Хаверкампа и «Musoeum Odescalcum» чаша не фигурировала. Впрочем, и к лучшему, ибо коллекция королевы Кристины была составлена задолго до того, как Ахмед III подарил Святые Реликвии принцу Евгению. Следовательно, речь шла о более позднем приобретении. Поскольку принц Евгений не передал Реликвии церкви и не оставил их себе, — в известной подробной описи его собственной коллекции о них нет никаких упоминаний, — вполне логично предположить, что он одаривал ими придворных из своего окружения или, по крайней мере, тех придворных из своего окружения, — к тому времени уже достаточно многочисленных, — которые питали живой интерес к археологии; причем это происходило в тот самый период, когда эти реликвии были получены, то есть во время переговоров о Пожаревецком мире. Шоу изучил это наиважнейшее обстоятельство и обнаружил, что секретарем голландской делегации был не кто иной, как литератор Жюст ван Эффен, не только ученик, но еще и крестник Питискуса; таким образом, становилось очевидно, что именно он попросил и получил эту чашу в дар для своего крестного, но не как предмет почитания — голландцы были реформистами, а, следовательно, ярыми противниками культа мощей, — а как музейный экспонат. Шоу завязал активную переписку с голландскими профессорами, хранителями и архивистами. Подавляющее большинство не могло ему предоставить никаких полезных сведений. Лишь один из них, некий Якоб ван Деект, библиотекарь из областного архива Роттердама, сумел прояснить историю коллекции Питискуса. В 1795-м, в период становления Батавской республики, Коллеж святого Иеронима был закрыт и превращен в казарму. Большая часть книг и произведений искусства была перевезена в «надежное место». В 1814 году бывший коллеж принял в свои стены новую военную Академию Королевства Нидерланды. Его коллекция вместе с коллекциями многих других общественных и частных организаций, в том числе бывшего Художественного и Научного Общества Утрехта, составили основу собрания Музея Античности (Museum van Oudheden). Но в каталоге этого музея, при упоминании о многочисленных керамических вазах с клеймами римского периода, указывалось, что речь идет об образцах, найденных неподалеку от Утрехта, в Фехтене, где некогда находился римский лагерь. Между тем эта атрибуция стала поводом для ожесточенных споров, и многие ученые посчитали, что при составлении первой описи возникла путаница. Профессор Берцелиус из университета города Лунд изучил керамические изделия и в результате сравнения клейм, отпечатков и надписей сделал заключение о том, что одно из них, занесенное в каталог под инвентарным номером ВС 1182, вне всякого сомнения, намного древнее других и вряд ли могло быть обнаружено во время раскопок в Фехтене, месте, как всем известно, более позднего поселения. Эти выводы были изложены в написанной по-немецки статье, опубликованной журналом «Antikvarisk Tidsskrift» (Копенгаген, 1855, выпуск 22), специальный оттиск которой — включавший репродукции рисунков упомянутой вазы и пространные комментарии — Якоб ван Деект приложил к своему письму. Однако, добавлял в заключение своего письма Якоб ван Деект, лет пять тому назад все та же ваза № ВС 1182 была похищена. Сам библиотекарь не очень хорошо помнил, при каких обстоятельствах произошла кража, зато ответственные работники из Museum van Oudheden наверняка могли бы предоставить точную информацию. Едва сдерживая нетерпение Шервуда, Шоу написал главному хранителю музея. В ответ пришло длинное письмо с приложенными вырезками из газеты «Nieuwe Courant». Кража произошла ночью 4 августа 1891 года. За год до этого расположенный в Хугланд-парке музей был значительно переоборудован, и некоторые залы все еще оставались закрытыми для посещения. В одном из таких залов, которые в отсутствие посетителей никем не охранялись, работал студент художественной Академии по имени Тео ван Схалларт, получивший разрешение сделать несколько копий с античных произведений. Вечером 3 августа он ухитрился остаться в музее после закрытия, после чего выбрался оттуда с ценной чашей, просто выбив окно и спустившись по водосточной трубе. Обыск, сделанный в его квартире на следующее утро, показал, что кража была спланирована, но все поиски злоумышленника оказались безуспешными. Дело еще не закрыли за сроком давности; письмо хранителя заканчивалось просьбой предоставить любую информацию, которая поспособствует поимке похитителя и возвращению античной вазы. Теперь у Шервуда не оставалось никаких сомнений в том, что эта ваза была Пресвятой Чашей, а студент Гвидо Мандетта и студент изящных искусств Тео ван Схалларт являлись одним и тем же лицом. Но как его найти? Вот уже шесть месяцев, как Мандетта исчез, а все усилия нанятых Шервудом детективов, продолжавших искать похитителя по обе стороны Атлантики, оставались тщетными. И тут — о, счастливая случайность! — к Шервуду пришел Лонги, итальянский рабочий, у которого Мандетта-ван Схалларт снимал комнату. Лонги работал в Нью-Бедфорде и три дня назад случайно увидел, как его прежний постоялец-прощелыга выходит из гостиницы «Эспадон». Он перешел на другую сторону улицы, чтобы поговорить со студентом, но тот запрыгнул в фиакр и умчался. Уже на следующий день Шервуд и Шоу были в «Эспадоне». Они тут же навели справки и выяснили, что Мандетта остановился в гостинице под именем Джима Брауна. Из гостиницы он еще не выходил и в тот момент находился в своем номере. Профессор Шоу ему представился; Джим Браун-Мандетта-ван Схалларт сразу же согласился принять их с Шервудом и раскрыл им неясные обстоятельства этого дела. Будучи студентом юридического факультета в Утрехте, он как-то обнаружил в букинистической лавке отдельный том из собрания писем Беккариа — автора, который, разумеется, был ему известен по знаменитому трактату «О преступлениях и наказаниях», ознаменовавшему коренной переворот в уголовном праве. Он купил книгу и, вернувшись домой, принялся ее пролистывать, позевывая, тем более, что его знания итальянского были поверхностными, пока не наткнулся на письмо, рассказывающее об осмотре коллекции Питискуса. А в Коллеже святого Иеронима когда-то воспитывался прадед Схалларта. Заинтригованный всеми этими совпадениями правнук принялся искать Чашу с Голгофы и, найдя, решил ее выкрасть. Кража удалась, и когда музейные сторожа обнаружили пропажу, он уже находился на борту рейсового судна, связывающего Амстердам с Нью-Йорком. Разумеется, он рассчитывал продать чашу, но первый же антиквар, которому он ее предложил, рассмеялся ему в лицо, потребовав более серьезных доказательств подлинности, нежели какое-то невнятное письмо юриста и скудные выписки из каталогов. Однако даже если чаша была предположительно той, которую описал Берцелиус и наверняка той, которую увидел Беккариа, ее более раннее происхождение оставалось трудно доказуемым. В ходе своих изысканий Схалларту доводилось часто слышать о профессоре Шоу, настоящем светиле, причем как в Старом, так и в Новом Свете (при этих словах профессор густо покраснел); студент глубоко и всесторонне изучил тему в библиотеке, незаметно пристроился к профессорскому курсу лекций и семинаров, после чего прошел на торжественный прием, который Шоу давал у себя дома по случаю своего назначения на пост заведующего кафедрой древней истории, и выкрал его экземпляр Карли. Так, отталкиваясь от другого источника, нежели Шоу и Шервуд, студенту удалось воссоздать историю Чаши. Получив вещественные доказательства, он отправился в поездку по Соединенным Штатам, начав с Юга, где — как ему сказали — будет нетрудно найти богатых клиентов. И действительно, в Новом Орлеане хозяин одной книжной лавки представил его некоему богатейшему торговцу хлопком, который предложил ему 250 000 долларов; в Нью-Бедфорд он вернулся за Чашей. — Я предлагаю вам вдвое больше, — спокойно произнес Шервуд. — Это невозможно, ведь я уже пообещал. — За двести пятьдесят тысяч долларов сверх того, что я предложил, вы можете взять ваше слово обратно. — И речи быть не может! — Я даю вам миллион! Схалларт замялся. — А где доказательства, что у вас есть миллион долларов? Ведь не возите же вы его с собой? — Нет. Но я могу собрать эту сумму к завтрашнему вечеру. — А где гарантии, что вы не сдадите меня полиции? — А где гарантии, что вы отдадите мне Чашу? Шоу прервал их и предложил следующую схему. Как только подлинность Чаши будет установлена, Шервуд и Схалларт вместе положат ее в банковский сейф. В банке они встретятся на следующий день, Шервуд передаст Схалларту миллион долларов, и они вместе приступят к процедуре открытия сейфа. Схалларт нашел идею удачной, но отказался от банка, потребовав место нейтральное и более безопасное. Шоу вновь пришел им на помощь: он был близко знаком с Майклом Стефенсоном, деканом Гарвардского университета, у которого дома, в кабинете, был сейф. Почему не попросить декана проконтролировать эту щепетильную процедуру? Его бы попросили держать ее в тайне, к тому же ему не обязательно знать, что именно находится в пакетах, которыми они собирались обменяться. Шервуд и Схалларт приняли предложение профессора. Шоу позвонил Стефенсону и получил его согласие. — Только не делайте ничего такого, о чем вам пришлось бы потом пожалеть! — сказал внезапно Схалларт. Он вытащил из кармана маленький пистолет, отошел вглубь комнаты и добавил: — Ваза под кроватью. Можете ее осмотреть, но будьте осторожны. Шоу достал из-под кровати маленький чемодан и открыл его. Внутри находилась плотно обернутая Пресвятая Чаша. Она в точности соответствовала рисункам Берцелиуса, изображавшим экспонат № ВС 1182, а над основанием имелся четко прочитываемый номер, нанесенный красной краской. В тот же вечер они приехали в Гарвард, где их уже ждал Стефенсон. Четверо мужчин зашли в кабинет декана, тот открыл сейф и поместил внутрь чемодан. Вечером следующего дня четверо мужчин встретились вновь. Стефенсон открыл сейф, вытащил из него чемодан и вручил его Шервуду. Шервуд отдал Схалларту саквояж. Схалларт наспех осмотрел его содержимое — двести пятьдесят пачек по двести двадцатидолларовых купюр в каждой, — затем быстро кивнул трем мужчинам и вышел. — Я считаю, господа, — сказал Шоу, — что мы заслужили по бокалу шампанского. Было уже поздно, и после нескольких бокалов Шоу и Шервуд с благодарностью воспользовались гостеприимством декана. Но когда на следующее утро Шервуд проснулся, то в доме не было ни души. Чемодан стоял на тумбочке у его кровати, Чаша по-прежнему находилась в чемодане. Дом, который накануне был залит ярким светом, заполнен слугами и всевозможными произведениями искусства, оказался опустевшей анфиладой танцевальных залов и гостиных, а кабинет декана — скудно меблированной комнатушкой, судя по всему гардеробной, напрочь лишенной книг, картин и сейфа. Позднее Шервуд узнал, что его принимали в одной из резиденций, которые многочисленные ассоциации выпускников — «Фи Бета Ро», «Тау Каппа Пи» и т. п. — снимают для своих ежегодных встреч, и что за два дня до этого ее зарезервировал некий Артур Кинг по поручению некоей фирмы «Galahad Society», следы которой, конечно же, никто никогда так и не сумел отыскать. Шервуд принялся дозваниваться до Майкла Стефенсона и в итоге услышал на другом конце провода голос, который он не слышал никогда в жизни, а тем паче накануне. Декан Стефенсон знал профессора Шоу, правда, понаслышке, и был удивлен, что тот так быстро вернулся из руководимой им экспедиции в Египте. Шумные мамашки и ребятишки в доме Лонги, также как и слуги в особняке Стефенсона, были статистами с почасовой оплатой. Лонги и Стефенсон были соучастниками, которым поручалось играть конкретные роли, но они довольно туманно представляли себе всю подноготную аферы, которую Схалларт и лже-Шоу — чьи личности так и остались неустановленными — выстроили от начала и до конца. Талантливый фальсификатор Схалларт сфабриковал письмо Беккариа, статью Берцелиуса и фальшивые вырезки из «Nieuwe Courant». Из Роттердама и Утрехта он отправил фальшивые письма, якобы написанные Якобом ван Деектом и хранителем Museum van Oudheden, после чего вернулся в Нью-Бедфорд для розыгрыша финальной сцены и развязки. Остальные материалы, то есть статьи настоящего Шоу, книга «Vita brevis Helenae», опись Жана-Батиста Руссо и письмо Морица Саксонского, были подлинными, если, конечно, два последних не готовились для другого, более раннего мошенничества: мнимый профессор Шоу нашел эти документы — что и послужило отправной точкой для всей истории — в библиотеке настоящего профессора, квартиру которого он самым законным образом снимал после того, как тот уехал в Страну Фараонов. Что касается чаши, то это был обыкновенный, хотя и слегка подмазанный горшок из пористой глины, купленный на базаре в Набуле (Тунис). Джеймс Шервуд — двоюродный дед Бартлбута, брат его деда по материнской линии или, если угодно, дядя его матери. Когда он умер — через четыре года после этой истории, в тысяча девятисотом году, в год рождения Бартлбута, — остатки его гигантского состояния отошли его единственной наследнице, племяннице Присцилле, которая за полтора года до этого вышла замуж за лондонского бизнесмена Джонатана Бартлбута. Недвижимость, борзые, лошади, коллекции были распроданы в самом Бостоне, и цена на «римскую вазу вместе со списком Берцелиуса» все же дошла до двух тысяч долларов; Присцилла перевезла в Англию кое-какую мебель, в том числе кабинетный гарнитур из акажу в чистейшем колониальном английском стиле, включающий письменный стол, этажерку, кресло для отдыха, крутящееся и откидывающееся кресло, три стула и вертящуюся библиотеку, возле которой и был сфотографирован Шервуд. Эта библиотека, а также остальная мебель и прочие предметы того же происхождения, в том числе одна из уник , столь страстно разыскиваемых аптекарем, — первый цилиндрический фонограф, изготовленный Джоном Крузи по проектам Эдисона, — сегодня находятся у Бартлбута. Урсула Собески надеется их осмотреть и найти документ, который позволил бы положить конец ее долгому расследованию. Воссоздавая всю эту историю, изучая взаимоотношения между главными действующими лицами (настоящими профессорами Шоу и Стефенсоном, личным секретарем Шервуда, чей дневник романистке довелось прочесть), Урсула Собески не раз подумывала о том, что Шервуд с самого начала разгадал мистификацию: возможно, он заплатил не за чашу, а за инсценировку; он позволял себя заманивать, на план самозваного профессора Шоу реагировал с надлежащим воодушевлением, умело выказывая то доверие, то сомнение, и воспринимал эту игру как средство отвлечься от меланхолии, причем более эффективное, чем настоящие поиски настоящего сокровища. Эта гипотеза весьма привлекательна, к тому же она соответствует характеру Шервуда, но пока Урсуле Собески не удается подкрепить ее серьезными аргументами. В ее пользу, кажется, свидетельствует лишь то, что Джеймс Шервуд, потеряв миллион долларов, похоже, не особенно переживал; вероятно, объяснением может служить происшествие, случившееся через два года после закрытия дела: в 1898 году, в Аргентине, была арестована целая сеть фальшивомонетчиков, пытавшихся сбыть большую партию двадцатидолларовых купюр. |
Похожие:
 | Ежедневные курильщики, изредка курящие люди и некурящие люди среди взрослых респондентов в возрасте от 15 лет и старше 20 | | Причем ему приходится хуже, поскольку единственный способ справиться с депрессией, известный мужчинам, — это напиться и сходить на... |
 | Медицинское освидетельствование для установления факта употребления алкоголя и состояния опьянения назначается в случаях, когда закон... | | Абонент — подписчик, владелец абонемента, пользователь услугами. Примеры употребления: абонент московской телефонной сети, жалобы... |
| О реализации комплексной программы по профилактике употребления алкоголя и наркотических веществ | | |
| Жизнь она всегда проще, циничнее и жёстче, чем кисельные берега мягких виртуальных форумов. Читайте жизнь отсюда, с матом, с желчью,... | | Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я встретил человека по имени Эрл Шоафф. Как мало я догадывался тогда, насколько эта встреча... |
| ... | | Н57 Залог как способ обеспечения исполнения обязательства: общие положения : учеб пособие / Л. Ф. Нетишин ская. – Краснодар : Кубгау,... |