Скачать 1.97 Mb.
|
20 Первый год после свадьбы мы с женой любили сравнивать наше прошлое. По месяцам, с точностью до праздников и каникул. До улиц, по которым ходили, и кинотеатров, где смотрели «Кинг-Конга» и «Человека-Невидимку». Сопоставляя факты, я с удивлением понял, что жизнь, на первый взгляд такая пестрая и хаотичная, состоит из тесных тамбуров. Узких коридоров, где мы из года в год топчем одни и те же шкурки от семечек. «Это как два чертовых колеса, которые вертятся рядом», — она делала, как на физкультуре, «мельницу». «И ничего не видят». Тогда же я поймал себя на чувстве грандиозной утраты. Как будто мы переехали на новую квартиру, а барахло забыли. И начал скучать по вещам, которые нас окружали в юности. Они были неказистыми, эти вещи. Некрасивыми. Но живыми, теплыми. А теперь на смену пришли другие. Яркие и пустые, холодные. Не вызывающие привязанности или приязни. К тридцати пяти годам мы ясно ощутили чудовищную пустоту, которая образовалась на месте прошлой жизни. Провал, пропасть. И что заполнить ее нечем. Как будто гигантская волна унесла целый мир. Оставив на берегу яркие бессмысленные обломки. И нас вместе с ними. Страшно сказать, но даже города, в котором мы выросли, не осталось. Тогда, в каком-то веселом угаре, мы стали составлять список исчезнувших предметов. Вещей, до которых так часто дотрагивались наши руки. Нам казалось важным воскресить тот мир. Зафиксировать, пока из пальцев не ушла последняя, тактильная память. Вернуть часть тепла, которое каждый из нас отдает вещам в детстве. Заполнить пустоту, которая нас сжигала. Мы занесли в список молоко в треугольных пакетах и стеклянные призмы с краниками. Стакан с водой, где лежала ложка для соли, размешивать в томатном соке. Деревянные ящики из-под яблок — в кольцах стружки. Я вспомнил оберточную бумагу с опилками — ее сворачивали в конус для крупы или песка. Жена — шоколадное масло плитой размером с детскую могилку. Разменные автоматы с мелочью в метро. Кефирные бутылки с фольговой крышечкой и ящики из проволоки, куда их складывали. Затянутые коричневой, с пузырями, клеенкой школьные доски. Самодельные кляссеры, бывшие книги бухучета. Кальку, на которой пекли шарлотку. В юности жена выписывала журнал «Кругозор» с голубенькими пластинками. Я вспомнил свои виниловые сокровища — «Вчера», «Через вселенную», «Пусть будет так». Бобины с пленкой для катушечных магнитофонов. Сами магнитофоны — «Маяк», «Астра», «Нота», «Яуза». Солдатики — пластмассовые витязи, тачанка. И осо-бенно зеленого лежачего снайпера. Всплыла из памяти черная банка от монпансье, ее потом приспосабливали под карандаши. Железный кошелек для мелочи — с ячейками, чтобы загонять в них монеты. Синяя шерстяная буденновка со звездой. Жестяные коробочки из-под зубного порошка, где потом хранились шурупы и гайки. Пластиковый шеврон на рукаве школьной формы, который разрисовывали и отрывали в драках. Да и сама школьная форма. Тяжелый и гладкий, как снаряд, сифон. Промокашки с волнистым обрезом. Деревянные прищепки, вечно пачкающие белье. Шелковая авоська. Эмалированные бидоны на три литра, с ними стояли в очередь к молочной бочке. Кепка от солнца, тряпичная, с синим пластиковым козырьком, обычно треснувшим посередине. Кассовый аппарат в городских автобусах, куда бросался пятак, и следовало отмотать билетик. Кое-какие вещи для нашего списка мы встречали на барахолках. У друзей, въехавших в родительские квартиры, но еще не сделавших там ремонт. На витринах провинциальных магазинов. Натыкаясь на брошенные, никому не нужные предметы из собственного прошлого, я чувствовал обидную несправедливость. Как будто у пожилого человека расстегнуты брюки, а сказать ему об этом никто не может. И неожиданно для себя стал скупать их. Брал, не торгуясь, где видел — на ярмарках, рынках. У старушек. Подбирал на помойках. Вывозил от приятелей, говоря, что ищу старые предметы для театральной постановки. И те с облегчением избавлялись от родительского хлама, выбрасывать который мешала совесть. Или память, не знаю. «Нужно прекратить их физическое существование», — подсказывал внутренний голос. «Ты должен совершить обряд погребения». «Уничтожить форму, которая давно лишилась смысла». «Освободиться от прошлого». Одну за другой я выносил вещи за дом, на пустырь. Сваливал у старой голубятни, обливал бензином. Плавясь в огне, старые вентиляторы превращались в скульптуры Ольденбурга. Рассыпалась в прах синяя олимпийка, оставляя на земле черный позвоночник молнии. Чем больше я уничтожал, тем ярче и величественней сияли вещи в моем сознании. В моей памяти. Тепло, которое они излучали по ту сторону реальности, казалось постоянным, вечным. И никакая реальность не могла заменить его магического свечения. 21 Сколько времени мы провели на дне? Долго искали на берегу мотороллер — пока она не присела по нужде и не увидела, как блестит в кустах подножка. Стала делать фонариком знаки. — Сюда нельзя, — услышал, приближаясь, смущенный голос. Двумя движениями натянула трусы, опустила юбку. И я понял, что эти интимные бытовые звуки возбуждают меня еще больше. Стали толкать мотороллер по песку. Наконец вышли на тропинку и, вихляясь, тронулись. На бетонке левой рукой жена обхватила за живот, правую засунула мне в шорты. Я прикинул, сколько осталось до нормальной кровати. — Будем дома минут через двадцать, — бросил через плечо. Ночная дорога огибала невидимые холмы, то поднимаясь в гору, то спускаясь в туманные низины. За время на острове я выучился держать скорость, ехали ровно шестьдесят километров. Из-за лысых протекторов трасса почти не чувствовалась. Машина шла как по маслу. Как по воздуху. Просто скользила в пустоте, заполненной ровным гулом. Шум двигателя и дорожное покрытие, бежавшее в круге света, действовали гипнотически. И я не мог оторвать взгляда от освещенной бетонки. То, что произошло дальше, длилось ровно три секунды. Она резко выдернула руку, я услышал крик. Что он означал, восторг или ужас? Сделав над собой невероятное усилие, я перевел взгляд и увидел два слепящих пятна, бесшумно летевших на нас по встречной. Руки машинально выкрутили руль влево, пятна исчезли. Ее крик утонул в чудовищном реве мотора, который на секунду оглушил меня справа. Вылетев с дороги, мотороллер несколько мгновений парил в невесомой ночной тишине. Я увидел освещенную фарой стену. «Вот, значит, как все закончится», — мелькнуло в голове. …Стена камышей расступилась и проглотила машину. Просто всосала ее, как губка. Несколько секунд мотороллер несло среди стеблей по комьям, и весь мир превратился в оглушительный свист и шелест. От удара я вылетел из седла. Оставшись без седока, мотороллер тут же заглох, завалился на бок. Все стихло. В наступившей тишине только в моторе что-то еще жужжало. Да распрямлялся пригнутый ударом стебель. Я пошевелился, встал на четвереньки. Огляделся, позвал ее. Но тишина снова стала густой и плотной — как будто ничего не случилось. Подняв мотороллер, я стал водить фарой по кустам. На переднем крыле сорвало корзину, и она беспомощно болталась. Но и вокруг никого не было. В лицо впились ледяные иглы — от непоправимости, беспомощности. И в то же время я почувствовал невероятное облегчение. Только руки, толкавшие машину, не слушались, были ватными. А внутри все успокоилось, затихло. Грузовик лежал в кювете, на боку. Я медленно прошел мимо, стараясь не глядеть сквозь разбитые стекла. Чуть дальше по шоссе виднелся огонь. Зажав между колен фонарик, она сидела на обочине, обхватив руками голову. — Жива? Цела? Она молчала. Я попытался заглянуть в лицо, осторожно взял за плечи. Но она резко оттолкнула руку. Наши взгляды встретились. Передо мной сидела чужая женщина, в зрачках которой не было ничего, кроме ненависти и презрения. И они предназначались мне. 22 С той ночи наши отношения перестали существовать. Как будто опустилась стеклянная стена, прозрачная и непроницаемая. И теперь ни одно движение души не могло преодолеть ее. Мы превратились в два пустых скворечника, висящих один против другого. В две ракушки, оставленные после отлива на пляже. В ту ночь с ней случилась истерика. Вцепившись в койку, она кричала, ревела. Царапалась, когда я хотел унять ее, успокоить. «Из-за тебя я чуть не погибла, ты понимаешь? Я!» И много еще в том же духе. О том, что люди в грузовике могли погибнуть тоже, она не думала. Ближе к утру, выпив рома, залезла под простыню — как была, в юбке и сандалиях. На полуслове заснула, вырубилась. А я лежал в темноте и думал, насколько просто все в жизни. Насколько неумолимо все тайное, как в детском рассказе, становится явным. Стало понятным, зачем она вышла за меня замуж, столько лет жила вместе. Почему ее друзья, актеры, вели себя со мной так странно, насмешливо и снисходительно. И много чего еще вдруг открылось из прошлой жизни — здесь, на острове. «Все, все шито белыми нитками!» Лишь я со своим эгоизмом ничего не видел. Ее жизнь подчинялась театру, актерству. С того фильма, когда она впервые узнала, что такое слава. Наверное, тогда и произошел обмен. Рокировка. Она получила билет в светлое будущее, но взамен требовалось оставить жизнь — обычную, как у всех людей. И она оставила ее, поменялась. Слава снова пришла к ней, когда они выходили на поклоны в моей пьесе. Тогда она решила, что это я — ключ к успеху. Я — капитан корабля, на который у нее билеты. А все оказалось иначе, она ошиблась. Она не могла простить мне, что я не стал известным драматургом, не написал для нее еще одной блистательной пьесы. Не создал ролей в кино. И что даже в моих идиотских сериалах ей не нашлось места. Но еще больше ненавидела себя — за то, что оказалась настолько близорукой. Беспомощной. Недальновидной. Что купилась на легкий успех, выдумав себе славу, которая со мной обязательно будет. Что поставила на человека, которому, в сущности, все на свете безразлично. И который к тому же чуть ее не угробил. Именно в ту ночь, под утро, когда наши отношения кончились, я понял, как страшно мы похожи. Были похожи. Как сиамские близнецы или ракушки, что лежат на песке раздельно, но внутри шумят одним и тем же морем. Наверное, это тоже держало нас вместе столько времени. Я бродил по коридорам своих пьес, среди вымышленных персонажей. Теней, призраков. Служил их тюремщиком, иногда выпуская на волю — поболтать, побегать. А она уносилась в мир ослепительных спектаклей, где для нее приготовлены великие роли. Люди, живущие на два мира, похожи. Там, в придуманных пространствах, мы встречались по-настоящему. Только там друг друга принимали, любили. А теперь шлюзы закрылись. Смежные комнаты оказались запертыми. Рай, куда мы наведывались порознь — и где встречались как тайные любовники, даже не подозревая о том, какое это счастье, — закончился. С этого дня каждый из нас остался перед глухими дверями. Наедине с жизнью, устраивать которую надо самостоятельно. 23 Проснувшись, я делал вид, что сплю. Ждал, когда она встанет, уйдет на море. Чтобы спокойно собрать вещи и уйти тоже. Днем валялся на помосте, листал старые книжонки из кухонного шкафа. Перечитал Хэммета, Чандлера, Стаута — детективы нашей юности. А она сидела в Интернете, неплохо работавшем в деревне. После обеда я колесил по острову — искал пустые пляжи, где загорал и купался. Читал, что прихватывал с полки. Под вечер неминуемо встречались в баре. Сидели, я лицом к стойке, она — отвернувшись на море. Перекидывались фразами, но больше молчали. Наконец, демонстративно зевая, она уходила в дом, предварительно выложив на стойку бумажную мелочь. Я с облегчением заказывал еще выпить. Когда свет на веранде гасили, тихонько пробирался в койку. Глядя в потолок, вспоминал того парня, француза. Думал, что теперь мало чем от него отличаюсь. Судя по бесшумному дыханию, жена не спала тоже. Так продолжалось несколько дней — мучительных, глупых. Пока однажды вечером, направляясь в бар, я не увидел, что она призывно машет. — Ну где ты ходишь? Вечно тебя ждать приходится! Садись, слушай! Она проворно, как мартышка, пересела ближе. — Смотри, — расправила печатный лист. Это было письмо, которое она скачала из почты. — Оно там неделю болталось, представляешь? В ответ я уткнулся в бумагу. Писали из театра — помощник режиссера, старый хрен, сажавший по три опечатки в строку. В письме, состоявшем из чудовищной смеси канцеляризмов и метафор, да еще с ошибками, говорилось, что к столетию театра руководство театра «решилось наполнить молодым вином старые меха и восстановить в полном объеме легендарную постановку российского классика». — Сценографию и декорации оставят прежними, как было у «деда». Здесь сказано «частично», но это ерунда. Возьмут все, что еще не сгнило. Она снова попыталась поймать мой взгляд. — Чтобы подмаслить старую гвардию, одну из ролей отдают нашему патриарху. Роль сидячая, несложная. От автора. Так что со связью времен все в порядке. А на остальные роли приглашают молодых, наших. Понимаешь? Ты понимаешь? Я пожал плечами, заказал рюмку. — Читай дальше, товарищ! — она снова сунула мне под нос бумагу. «Указом от 18 декабря Вы назначены на главную роль. Первая читка состоится 27 декабря в Малом зале. В связи с ускоренными темпами работы над проектом Вам необходимо немедленно вернуться в Москву». Последнюю строчку набрали большими буквами. Видимо, войдя в победный раж, помощник режиссера случайно переключил регистр. — И как мы теперь? Я отложил бумагу, пригубил рома. Губы у меня дрожали. — Ну что тут непонятного, господи! — она раздраженно убрала письмо в шорты. — Юбилей летом, так? Под это дело министерство выделяет большие деньги. Поскольку декорации строить не надо, половину этих денег они воруют. А на остальные ставят спектакль. Банкет, телевидение, восторженная пресса. Если все сложится как надо, на премьеру подтянут президента. Он ведь у нас театрал. Ну что, масштаб ясен? Такое бывает раз в жизни. — И ты будешь участвовать в этой афере? Она презрительно фыркнула, встала из-за стойки. И я увидел прежний взгляд, презрительный и злой: — Ты считаешь меня ни на что не годной?! На полпути к дому, увязая в песке, повернулась. Хотела что-то сказать, но махнула рукой. Совет в Филях состоялся за полночь. Собрав деньги, решили, что я догуливаю отпуск, она улетает одна. «Так будет лучше», — повторяла, складывая в пакет ракушки. Я изображал озабоченность, суетился. А сам чувствовал невероятное облегчение. Утром съездил в поселок, купил билеты. В ночь на 26 декабря она уплывала на большую землю, далее поездом до Бангкока — и в Москву на «Узбекских авиалиниях». Маршрут укладывался в сутки, билет влетал в круглую сумму. Она забрала кредитки — «на всякий случай». Мне оставалось впритык, на карманные расходы. — Девочку не купишь, на ром хватит. К тому же у тебя есть марихуана. Из вещей взяла пляжный рюкзачок, покидала мелочь. Порт находился на западном побережье, тридцать километров через остров. Ехали — она на такси, я на мотороллере следом. Стоя у трапа, теребила мой воротник, гладила на груди ткань. Коротко вздыхала, понимая, что говорить не о чем. Да и в мыслях, скорее всего, находилась давно в театре. На сцене. Закончив погрузку автомобилей, гигантский паром дал гудок и брезгливо отодвинулся от причала. На горизонте вспыхнул закат, через небо легли малиновые, как в театре, полосы. Некоторое время жена стояла на корме, смотрела на берег. Потом белые брюки в красных маках исчезли. Закат сложился как веер, через несколько минут паром превратился в жука, который ползет по горизонту. И потерялся, затерся в сумерках. 24 Поселок жил ночной жизнью. В кафе с выставленными окнами зажглись цветные фонарики. Шипело на невероятных, как сомбреро, сковородках пальмовое масло. Запахи выпечки и благовоний, мочи струились вокруг меня по воздуху. Я медленно ехал вдоль витрин, где лоснились подгнившие к вечеру бананы. Лежали дыни, вывернув бесстыжее розовое нутро в белых семечках. Мне казалось, что вместе с запахами фруктов я вдыхаю свободу. Когда ни за что отвечать не нужно. И можно делать что угодно. Улыбался, щурился на голые лампочки. Разглядывал цветастые груды платков — а внутри ликовал, задыхался от злорадного, торжествующего смеха. Вечерний воздух загустевал. Продираясь сквозь его наслоения, беспорядочно двигались машины, пешеходы. Седоки и водители кричали друг другу — и тем, кто сидел на улице. Нарушая правила, пёрли на фурах торговцы. А посреди дороги дрых в тачке мальчишка. За всем этим хаотичным движением наблюдал с алтаря маленький Будда. Как будто наделяя суету смыслом. Накидывая прозрачное покрывало. Опутывая паутиной, где каждый из нас неслучайно барахтается. Сидя в кафе, я представлял Москву. Как она возвращается в пустую квартиру. Одной рукой сушит волосы, а другой уже держит телефонную трубку. Идет на кухню, выливает старый, в пятнах плесени, чай. Заваривает в кружке свежий, кивая невидимому собеседнику. Вооружившись пилкой для ногтей, ложится с телефоном в постель. Я прекрасно знал эту картину. Мог прокручивать перед глазами до бесконечности. Но теперь меня в этом фильме не было. Как будто из пленки вырезали кадры с моим лицом. Стерли его черты — вместе с тапками и зубной щеткой. И я нисколько не жалею об этом. Здесь, за тысячи километров от дома, на другой стороне земного шара, я почувствовал, что мир вокруг стал бурлящим. Что он расширяется, пухнет. И одновременно становится прозрачным, тонким. Что паутина, в которой мы барахтаемся, скоро порвется. И что жизнь никогда еще не казалась мне такой легкой, но вместе с тем наполненной. Такой значительной — и невесомой. Из города выбрался, когда опустилась густая темень. Заправился на выезде, дал газу. Пересекая джунгли, ловил себя на том, что жутко возбужден. И нарочно гнал по встречной, преодолевая страх, который жил во мне с той ночи. Впереди лежал ночной остров длиной в тридцать километров. Проехав половину, я внезапно почувствовал усталость. Что руки не слушаются, держать дорогу все труднее. Что от ветра совсем окоченели плечи. И я принял решение. Увидев огни, я съехал на обочину, и дыру, которая образовалась на дороге, тут же засыпали плотные, как земля, сумерки. Голые лампочки освещали не то базар, не то табор. Под навесом висела одежда, тысячи пар брюк и рубашек. Чуть подальше, в отблесках огня, я заметил штабели стирального порошка. Чаны для стирки. Тайцы ужинали вокруг очага. Я стал машинально перебирать рубашки. Вытащил на свет в розовую полоску «Армани». Цена смехотворная, размер подходит. «А то совсем замерзну». Одна из табора, пожилая женщина, стала кланяться, искать сдачу. Знаками показал, что сдачи не надо. Потоптался, глядя на черное варево, которое они уплетали. Понял, что жутко хочу горячего. Угадывая мои мысли, тайка зачерпнула суп в миску. Они, ерзая, как детсадовские, подвинулись. Передо мной поставили плошку с рисом. На столе появилась бутылка. Под одобрительный гомон я выпил из щербатой пиалы самогонку. — Американ? — спрашивал один, поглаживая меня, как ребенка. — Американ, американ… В чужих странах меня, как правило, принимали за немца или американца. Потом они сели пересчитывать деньги, собирать ценники. Я почувствовал усталость и что ноги от выпитого стали ватными. Сознание ясное, трезвое — но перевести взгляд с одного предмета на другой стоит неимоверных усилий. Хозяйка отошла в глубь леса, стала подзывать. Между пальмами валялись циновка и одеяло. Она сложила руки под щекой — «спать», — и я послушно улегся. Сквозь сон, который заволакивал сознание, услышал, как они подогнали мой мотороллер. Появился в изголовье рюкзак. Кто-то вывинтил над головой лампочку, стало темно. Засыпая, подумал, что, если ночью убьют и ограбят, никому в голову не придет искать здесь. И что мне абсолютно наплевать на это. Утром во сне увидел поезд. Который стоит у перрона — и вдруг дергается, как будто впереди меняют локомотивы. Проснулся к обеду — где-то у дороги непрерывно скулила собака. Обнаружил, что ночные торговцы съехали, разбросав по траве мятые ценники. Рубашка, судя по ровным швам, оказалась фирменной. Только спереди какие-то разводы. Или тени? Я вышел на поляну, расправил ткань. Это были тщательно застиранные пятна крови. 25 Вдоль дороги шагали полуголые, в ссадинах, мужики. Женщины с рваными балахонами на бедрах. Два-три перепуганных подростка в плавках. Одна девушка несла на руках маленького тайчонка. Замыкал шествие мосластый старик, волочивший распухшую ногу. Они что-то кричали мне вслед, но я резко прибавил газу. За поворотом звуки исчезли. В поселке никого не было. На верандах — открытые двери, на пляже — брошенные вещи. Тренькает приемник, но в доме пусто. Как будто все уплыли или вознеслись, бросив тапки. На полу лежал чемодан, распахнутый и беспомощный — такой, каким мы его оставили. Я увидел ее купальник, твердый от соли и похожий на сухое насекомое. Стал укладывать фен и флаконы в боковой карман. Там, сквозь ткань, прощупывался сверток или коробка. Расстегнув карман полностью, я обнаружил внутри еще один, скрытый. Странно, что мне не доводилось им пользоваться. Судя по аннотации, это была машинка для бритья бороды или что-то вроде. Миниатюрный никелированный корпус, фирменная германская эмблема. Таких подделок в Таиланде продавалась много, причем за копейки и хорошего качества. Пытаясь понять, как она работает, перебирал в памяти общих знакомых. Но бородатых друзей или родственников у нас не было. «Любовник!» Мысль оказалась простой и очевидной и сразу же завелась, завертелась — как счетчик или машинка. Как я раньше не догадался? Все эти неожиданные звонки, молчание в трубку. Необъяснимые отлучки, выключенный мобильный — и много чего еще. И через минуту полностью уверил себя в его существовании. 26 Утром решил сходить на дальний пляж, выкупаться до завтрака. На душе было спокойно и свободно, и только над обрывом я почувствовал неточность, сбой в картинке. Как будто пейзаж неуловимо изменили. Но что именно стало другим? То ли рябь на море как на ускоренной пленке. То ли ветер стал непривычно резким, холодным. «Звук! Птицы!» И точно — лес, обычно сочащийся птичьим гамом, стоял в абсолютной тишине. Внизу, на пляже, валуны торчали из песка, как шахматные фигуры. А у самой воды лежал куль или бревно. Чем ниже я спускался, тем крупнее становились камни — пока не заслонили новый предмет полностью. Спрыгнув на песок, я немного побродил вдоль воды, но ничего постороннего не обнаружил. 27 На воде плавали нити водорослей, какие-то цветные билетики, тряпки. «Вываливают мусор в море!» — я развернулся к берегу. Опутанное травой тело лежало за дальним камнем. 28 Судя по ступням, труп лежал вниз лицом. Из оранжевых шорт торчали короткие ноги в белых язвах. Сквозь водоросли белела майка. Я стал разглядывать его — с брезгливым любопытством, без страха. Как московских бомжей, спящих — или уже умерших? — на решетках метро. На правой руке голубая бирка, гостиничный браслет Fanta Beach Resort. Перевернуть не получилось, тело все время заваливалось обратно. Лица так и не увидел. Зато молния на кармане поддалась, сдвинулась. Ткань поползла вниз, оголился синяк на бедре. В кармане лежал тугой мужской бумажник. 29 Внутри находились целлофановые тайские купюры, новенькие, без царапины, Visa и American Express. Ключи на брелке, несколько штук. «Не хватает только человека». Я перевернул паспорт, присвистнул — на обложке красовался двуглавый орел. «На той стороне острова было полно русских». Некоторое время я не решался заглянуть внутрь — как будто это ящик Пандоры, где живут призраки. И выпускать их наружу страшно. Наконец мокрые странички разлепились. Невзрачное мужское имя, фамилия. Выдан МИДом пару лет назад. Действителен до. Место рождения — Москва. Судя по въездным отметкам, приехал с нами в один день. Шенген, американская виза на год. Только через фотографию рваная трещина, лица не видно. Остальная информация под ламинатом сохранилась. И, пробежав глазами даты, я понял, что его год рождения и месяц совпадали с моими полностью. 30 Около поселка перешел на шаг. Куда спешить? И так все понятно. Ничего не изменишь. «Сдать хозяйке и забыть». «Каждый год в мире бесследно исчезают тысячи людей». Я вдруг услышал невозмутимый и глухой голос Сверчка. «Вышли в море на корабле — поэтому в одежде, при карточках. Возвращался ночью из бара, решил поблевать за борт. Не удержался, рухнул в море. Все, привет. На палубе дискотека, криков никто не слышал». Наши снова собрались на кухне перед телевизором — в полном составе. Выложив кредитки, стал искать хозяйку. Краем глаза зацепил то, что показывали на экране. Судя по интонациям, что-то малоприятное. Английскую речь перебивают репортажные крики, возгласы. Я подошел поближе — то, что показывали, сразу заставило забыть об утопленнике. «Теракт!» Под ложечкой сладко заныло. «Опять где-то садануло!» Камера взяла прикрытые рваниной трупы, судя по крошечным ступням — детские. Людей в белых халатах, которые носили черные пакеты. Крупным планом чье-то исцарапанное лицо, азиатское. Я подумал, что кровь на смуглой коже выглядит совсем черной. Человек тараторил, указывая в сторону моря. Поднимал к небу руки. Дальше панорамой пошли вырванные с корнем пальмы. Километры знакомых пляжей, покрытые как будто специально измельченным, иссеченным мусором. И снова человеческие останки. Сотни, тысячи трупов. Замелькали слова «по последним данным» и «десятки тысяч погибших, «Юго-Восточная Азия» и «небывалая в истории катастрофа». «Тсунами, тсунами!» — то и дело повторял диктор. «Тсунами». Словно цыкая на тех, кто сидел у экрана. Суматра, Шри-Ланка, Индия. Наконец появилась карта Таиланда. Наш залив, острова. Стрелка, которая тыкалась в берег. Я увидел, что пляжи, где мы недавно катались на мотороллере, теперь завалены трупами. Что побережье полностью уничтожено, сметено, смыто. И что на той стороне острова, где еще вчера я провожал корабль, ничего не осталось. «Ваш завтрак», — хозяйка, не снимая улыбки, поставила кофе. Привычным жестом забрала со стола кредитку. Выпуск новостей кончился, народ зашумел, задвигал стульями. Все сгрудились у стойки, стали заказывать. Когда я пробился, платеж прошел — кассовый аппарат выплюнул чек. Глядя в телевизор, она положила передо мной ручку. Мне оставалось только поставить подпись. «VISA — enjoy life’s opportunities!» 31 26 декабря 2004 года в 7 часов 58 минут в точке Ин-дийского океана с координатами 3°30' северной широты и 95°87' восточной долготы на глубине десяти километров мировые сейсмографы зафиксировали толчок, сила которого составила 9 баллов. Второй толчок, силой 7 баллов, произошел несколь-ко минут спустя. Эпицентр цунами находился на стыке океанической Индийской и континентальной Бирманской литосфер. Вспарывание поверхности между ними длилось около десяти минут (обычно такие процессы не превышают минуты) на участке длиной 1000 км. Обрушение плиты произошло каскадом, по принципу «домино» и освободило энергию мощностью 2х1025 эрг, что соответствует примерно десяти водородным бомбам. Подземный толчок вызвал перераспределение колоссальных масс воды, в результате чего на поверхности океана вырос «волновой горб», который, оседая, образовал волны цунами. Скорость движения такой волны пропорциональна квадратному корню из глубины океана. Поэтому в открытом море волны шли широким фронтом со скоростью 600—800 км/час, не превышая в высоту 1,5 метра. Расстояние между ними составляло несколько десятков километров. С верхних палуб кораблей, оказавшихся в то утро в эпицентре, эти волны были замечены. Очевидцы вспоминали, что выглядели они широкими и низкими и шли неумолимо, как будто движимые сверхъестественной силой, пересекая поверхность ровными линиями, насколько хватало взгляда. В прибрежной зоне трение воды о дно стало тормозить нижнюю часть волны, а скорость верхних слоев, наоборот, увеличивалась. Энергия цунами перераспределялась. На подступах к суше у волны сформировался гребень, увенчанный белым буруном. Сама волна, низкая и незаметная на горизонте, поднялась у берегов на высоту до тридцати метров. Теперь ее внутренняя сторона была вогнутой и зловещей. Такой, какой ее изображают на японских гравюрах. А внешняя, обращенная к океану, наоборот, пологой; спокойной. Первыми волну заметили рыбаки Суматры и Явы — через пятнадцать минут после того, как мировые сейсмографы зафиксировали первый толчок. Самый страшный удар пришелся на побережье этих островов, вследствие чего погибла почти половина населения прибрежной зоны. Через 30 минут волна достигла Андаманских и Никобарских островов и унесла жизни 2 тысяч человек. 55 тысяч из полумиллионного населения островов пропали без вести. Спустя полтора часа удар пришелся по курортным островам Западного Таиланда, где на пляжах в это время уже расположились туристы. Те, кто остался жив, вспоминали, что за две минуты вода отступила от берега и многие вышли в море собирать ракушки. Из 5 тысяч погибших в то утро около 3 тысяч были туристами, приехавшими встречать Новый год из Европы и США. Примерно столько же иностранных граждан пропало без вести. Через два часа после толчка стихия ударила по Шри-Ланке и восточному побережью Индии. Три с половиной часа понадобилось, чтобы волна добралась и затопила Мальдивские острова. Через семь часов обессилившая, но все еще грозная стихия уничтожила рыбацкие поселки на побережье Сомали. Сутки спустя, обогнув земной шар, волна достигла берегов Мексики. Все это время в очаге землетрясения продолжались мелкие толчки, или афтершоки, мощностью 4, 3 и 2 балла. Но напряжение в земной коре снижалось, наступала релаксация. Сейсмическая активность стремительно угасала. По данным на январь 2005 года, число жертв цунами составило 200 000 человек. Около миллиона остались без крова. Десятки тысяч числились пропавшими без вести. И цифры с каждым днем продолжали расти. Чтобы предотвратить эпидемию чумы и малярии, местные власти устраивали стихийные погребения погибших. Неопознанные трупы закапывали в секретных могильниках, самый большой из которых, около 10 тысяч тел, обнаружили вскоре на острове Пхукет. Массовое захоронение располагалось рядом с буддийским храмом, большинство тел — иностранные туристы. Представитель Идентификационного центра заявил, что для опознания останков может потребоваться до двух лет, однако власти Таиланда предупредили, что многих из пропавших найти не удастся вообще, поскольку их тела навсегда остались в море. Только спустя двое суток в туристических регионах Таиланда открылись передвижные центры для пострадавших. Сотни туристов, оставшихся без документов и вещей, смогли получить первую медицинскую помощь, заявить о пропаже родных и близких, о собственном местонахождении. Из-за неразберихи, царившей в первое время после катастрофы, данные часто оказывались ложными. Например, в качестве пострадавших туристов зарегистрировались, а потом некоторое время путешествовали несколько местных рецидивистов, бежавших из разрушенной тюрьмы. …Информация меняет качество, когда количество достигает критической массы. Ее движение становится лавинообразным. Разрозненные факты катастрофы уже на вторые сутки стали выстраиваться в схемы, выгодные тем или иным силам. Наблюдая, как волны информации захлестывают мир, казалось, что человечество опутывает легкая, но чрезвычайно прочная паутина. И что теперь каждое движение в одном конце планеты вызывает реакцию на другом, самом отдаленном. Глядя на то, как растет напряжение между разными интересами — как яростно напирают они друг на друга, — становилось очевидным, что катаклизм в Индийском океане есть фантастическая по красоте и жестокости метафора кризиса всей современной цивилизации. Через день после катастрофы мировые СМИ сообщили, что в результате землетрясения произошло перераспределение момента инерции земного шара, из-за чего ось вращения планеты сместилась на 3 сантиметра, а земные сутки уменьшились на 3 микросекунды. Эту информацию сразу же опровергли в Центре по изучению Земли, который заявил, что именно смещение оси вызвало обрыв гео-логических плит, а не наоборот, и что явление это не выходит за рамки повседневной активности планеты. Однако на волне эсхатологических ожиданий сообщение ученых осталось незамеченным. И уже к Новому году китайская компания выпустила серию наручных часов, где время шло с учетом изменения длины суток. «Живи в ногу со временем!» — говорилось в рекламном буклете. На вторые сутки в Интернете появилась информация о том, что истинной причиной катастрофы следует считать падение гигантского метеорита. И что некоторые спутники — северокорейские, в частности — зафиксировали вхождение в атмосферу инородного тела. Следуя по ссылке, пользователь попадал в интернет-магазин, предлагавший подключение к компьютерной игре, где сценарий падения метеорита моделировался на экране. Несмотря на заявление ученых о том, что космические визиты подобного рода происходят один раз в 100 тысяч лет, причем за последние 200 тысяч лет этого не случилось ни разу, компьютерная игра только за первую неделю продаж принесла около полумиллиона долларов. Самая доходная сфера в жизни человека — это его будущее. Вечером 26 декабря Всемирное общество астрологов (WSА) заявило, что причиной землетрясения стало декабрьское прохождение планеты Нептун 314-го градуса Зодиака, означающего в системе сабианских символов «неожиданную катастрофу, которая перевернет жизнь». За несколько дней, сообщало общество, точную дату и место катастрофы назвал его член, пенсионер из Нижнего Новгорода. Уже в следующем прогнозе он предсказывал, что «весной этого года Сатурн пройдет градус, означающий “мужчину и женщину, заброшенных на далекий остров”». И что это предвещает новые бедствия в Южной Азии. По итогам прогноза ресурс общества предлагал платную разработку календарей, корректирующих передвижение клиента по планете согласно гороскопу. Выступая в Газе, один знаменитый палестинский проповедник сказал, что стихийное бедствие в Юго-Восточной Азии вызвано «увеличением зла и коррупции на земле, главными виновниками которых являются США и евреи». По его словам, именно так — устраивая масштабное бедствие — Аллах поступает с теми, кто не соблюдает его предписания. «Столица Таиланда Бангкок, — сказал проповедник, — так называемый рай для туристов, является самым коррумпированным местом на земле. В него вложены капиталы американцев и сионистов, которые тащат местных сынов ислама в ад». Выступление транслировалось по телевидению Палестинской автономии в прямом эфире. Сразу после этой передачи вышла египетская программа, в которой утверждалось, что причиной цунами стало испытание американо-израильской ядерной бомбы. В потоке эсхатологических прогнозов и политических спекуляций терялись потрясающие факты частного и культурного характера. Почти никто, например, не рассказывал, что в Южной Индии из-за смещения донного песка обнаружился древний город. И что перед учеными открылись пагоды и дворцы VII века, причем в полной сохранности. Из-за чрезвычайной замусоренности эфира мало кто услышал о гигантской скульптуре священного слона, выброшенной на берег в Бангладеш, и о том, что тысячи паломников уже стекаются на место обретения святыни и что отмечены первые случаи ее чудотворной силы. Утром 26 декабря человеческая колода перемешалась. Миллионы судеб за считаные секунды изменили траекторию движения. Карты, еще вчера предназначенные для одного пасьянса, складывались в другой узор. Создавая третий, абсолютно новый смысл. На второй день под завалами гостиницы обнаружили две семьи, израильскую и палестинскую. Проведя вместе двое страшных суток, сразу после госпиталя они объявили журналистам, что не признают конфликта между своими странами, считают себя кровными родственниками и намерены остаток жизни прожить вместе. По сути, люди в одиночку объявили войну правительствам двух стран. Встали меж двух огней. В целях безопасности их имена не разглашались, но сам факт почему-то не получил широкой огласки. Никто не говорил, что третий путь возможен. Только некоторые религиозные общины, верующие в переселение душ, распространили заявление, призывающее посвятить заслуги от практики жертвам катаклизма. «Да обретут они благоприятное рождение», — говорилось в сообщении. «Да не проявятся у них отпечатки кармы, ввергающие в неблагие уделы». «Пусть существа, пребывающие сейчас в бардо, не испытывают страданий от потери тела и потери близких». «И пусть не испытывают они страха перед новой жизнью». 32 Самолет приземлился в Москве утром 1 января. Время, пока летели из Бангкока, я проспал. Помню шампанское над Пакистаном — экипаж поздравлял с Новым годом. Остальные страны проплыли внизу и исчезли, как не бывало. Ни пляжа, ни цунами. Ничего, что со мной случилось. По бетону бесшумно струилась поземка; мелкий снег царапался в стекла. Через поле, смешно подпрыгивая, летел газик; на горизонте темнели бесснежные полосы хвойного леса. Знакомая картина, пейзаж из подкорки. «Приехали». Еще вчера такой ослепительный, саднящий, Таиланд отодвинулся в угол. Чужие документы в нагрудном кармане, связка ключей — вот и все, что меня с ним связывало. Да и те предназначались для Москвы, открывали здешние двери. …В тот день на острове я сразу принял решение. Ближе к вечеру выбросил в море чемодан — помню, как шевелились на волнах рукава ее блузки. Плавали ватные палочки. Потом выплатил хозяйке на неделю вперед, сел на мотороллер. Дорога лежала на ту сторону острова. И вот я еду. По дороге меня обгоняют грузовики, набитые тюками и канистрами. Навстречу двигаются такие же, груженные длинными пластиковыми пакетами. Лес вокруг замусорен, ветки изломаны. Какие-то клочья висят на стволах и сучьях. Сквозь заросли вижу нечто большое и белое, вроде тента, и сворачиваю с дороги. Это прогулочный катер, но в километре от берега. Подхожу. Из иллюминатора сладкий запах гниющей органики. Когда глаза привыкают, вижу несколько обнаженных тел; два мужских и одно женское; тела сплелись, как будто волна настигла их в момент любви. Но поражает не мертвая плоть, а то, как безучастно буйствует зелень в иллюминаторе. Ближе к берегу канавы завалены сплющенными машинами. Наконец я выхожу к морю. Там, где еще недавно мы занимались любовью, копошатся спасатели. Один из людей в халатах берет меня под руку. Вынимаю его паспорт, киваю на битый кирпич. Меня отводят в палатку. За пластиковым столом сидит человек в бежевой форме, на лице марлевая повязка. Лежат бумаги, фотоаппарат. Он обращается на английском. — Excuse me? — переспрашиваю. Чиновник опускает повязку, повторят фразу. Я беру чистый бланк; он показывает на параграфы. — По возможности точно. Когда он говорит, под марлей шевелятся губы, и на секунду мне кажется, что во рту у него насекомое. Я улыбаюсь. Я пересекаю пляж и на разбитом помосте заполняю анкету. Дата прибытия в Таиланд, откуда. Название гостиницы. Наконец остается только имя. Чиновник невозмутимо сличает данные с паспортом, выписывает документы. Я беру бумаги для аэропорта. Насекомое под марлей снова шевелится, чиновник желает удачи. Моя новая жизнь начинается. …В самолете потянуло холодом, народ зашевелился. Стоя в туалете, я проверил кошелек с ключами и карточками. Снова посмотрел в зеркало. Вокруг шеи оранжевый буддийский платок, шапка. Лицо небрито, выгоревшие брови. Потемневший, чужой взгляд. Наглая ухмылка незнакомого человека. Я резко придвинулся к амальгаме, но черты лица тут же смазались, расплылись. «Кто там?» На трапе щеки обжег морозный воздух, как будто содрали кожу. На снегу топтались несколько человек в военной форме. |