Рославл ь 2 0 0 6 оглавлени е
Скачать 3.29 Mb.
|
| Фёдор Таёжников Д Е Л А и С Л У Ч А И Р О С Л А В Л Ь 2 0 0 6 О Г Л А В Л Е Н И Е § 1 Посёлок Соболево . . . . . . . с.3 § 2 Посёлок Бирюлёво . . . . . . . 18 § 3 Школьные впечатления . . . . . 21 § 4 Отдых на юге . . . . . . . 34 § 5 Пионерский лагерь . . . . . . . 41 § 6 Как мы встречали Гагарина . . . . . 47 § 7 Лёшка Щепотьев . . . . . . . 50 § 8 Интернат № 72 . . . . . . . 57 § 9 Учёба в МИНХе . . . . . . . 70 § 10 Ученик продавца . . . . . . . 89 § 11 Квартира . . . . . . . 94 § 12 Книжное дело . . . . . . . 97 § 13 Шулера . . . . . . . 148 § 14 Моя борьба . . . . . . . 153 § 15 МосВНИИхимпроект . . . . . . 158 § 16 Торговая база . . . . . . . 165 § 17 Участок № 33 . . . . . . . 179 § 18 Отец Сергий . . . . . . . 190 § 19 Общество “Путь” . . . . . . . 219 § 20 Телефонная афёра . . . . . . . 236 § 21 Тимофей Георгиевич . . . . . . 240 § 22 Квартирные воры . . . . . . . 252 § 23 Наркоманы . . . . . . . 260 § 24 Изгнание из Москвы . . . . . . 267 § 25 Взрывы . . . . . . . 287 § 26 Отдельные наблюдения . . . . . . 291 §1 Посёлок Соболево Моей родиной считается посёлок Соболево Монастырщинского района Смоленской области, но старшие родственники говорили, что я родился в роддоме в самой Монастырщине в воскресенье 3 ноября в 11 часов вечера. Когда мне исполнилось 16 лет и я пришёл получать паспорт, то девушка, выдававшая паспорта, стала спрашивать через окошечко мою фамилию, имя, отчество, день и место рождения. Я ответил, что родился в Соболево Монастырщинского района. - Соболево - это город или деревня? Такие подробные расспросы были для меня неожи- данностью, тем более, что у неё, как мне представ- лялось, там в документах всё написано, и потому я не сообразил вспомнить как раз в этот момент вы- павшее из памяти слово “посёлок” и ответил: - Деревня, - имея в виду, что это не город. Получив после этого паспорт, я с удивлением увидел, что в графе “место рождения” было записано “д.Соболево”. Сначала я не обратил на это особого внимания, а когда настало время получать другой паспорт, то был убеждён, что они там по своим документам всё исправят. Однако и во втором паспорте оказалось “д.Соболево”. В третий раз я уже решил действовать сам и летом 1979 года, когда сдавал старый паспорт для оформления нового, сказал работнику паспортно- го отдела, что надо бы исправить ошибку и “дерев-ню” заменить на “посёлок”. Он сразу же очень до- брожелательно со мной согласился, и я ушёл убеж- дённый, что теперь-то наконец они всё исправят. Но и на этот раз, открыв новый паспорт, я увидел всё ту же “д.Соболево”. Не отходя от окошечка, я ска- зал сотруднице паспортного отдела, что мне обещали исправить ошибку, а всё осталось по-прежнему. Она ответила решительным тоном и громким голосом, что для подобных исправлений необходимо представить свидетельство о рождении, а не просто так со слов. На том разговор закончился, и для меня осталось тайной, почему они этого не сказали заранее, когда я просил сделать исправление. Соболево запомнилось мне заросшим высокими де- ревьями наподобие Царицынского парка, и на этих деревьях жило огромное количество ворон, которые громко каркали. Однажды я присутствовал при том, как двое местных жителей стреляли в этих ворон из ружья, и те вспорхнув, заорали всей стаей громче этого выстрела. На протекавшей рядом речке Вихре была плотина с водяным колесом, которое вращало жернова мельни- цы. Эта мельница казалась мне очень высокой, и од- нажды довелось побывать у неё внутри. Смутно помню какой-то механизм с большим колесом и отчётливо вижу как в одном из верхних помещений этой мельни- цы старшие ребята готовились топить кошку, а я стоял рядом и смотрел. Долго они привязывали к ней кирпич, но не вплотную, а так, что между кирпичом и кошкой оставалось некоторое расстояние. Что-то у них не получалось. Наконец они сбросили всё это с большущей высоты в воду. Но кошка после этого всплыла и немного проплыла по поверхности. То ли верёвка соскочила, то ли ниже плотины вообще было мелко, и кирпич лежал на дне, не мешая ей плавать рядом - для меня осталось непонятным. На берегу или недалеко от берега Вихры в том месте, где благодаря плотине она сильно расширяет- ся, стояли какие-то металлические шкафы или шкаф- чики наподобие тех, что можно видеть около желез- ной дороги. Только на железной дороге эти шкафы или ящики начинены какими-то устройствами, пере- ключателями или прочей техникой, а там они были пустыми и слегка поржавевшими. Мы, дети, старались приспособить их к своим играм. Помню, меня зачем- то туда закрыли, но я понимал, что это шутка или игра, и нисколько не огорчался. Вскоре меня выпус- тили и мы бегали мимо этих шкафов, а старшие ребя- та давали мне зажжённую папироску и говорили: - Федь, курни. И я набирал дым и потом его выпускал, что их очень веселило. Для меня было большой радостью, когда мне сши- ли хромовые сапожки как у взрослого военного. Я сразу же пошёл на берег Вихры, сел на мосток, с которого женщины обычно полоскали бельё, и опустил ноги в воду, чтобы проверить водонепроницаемость своих сапожек. К тому же я стал болтать ногами, так что вода в сапожках в конечном итоге появи- лась, и у меня возникло разочарование, что воду они всё же пропускают. “Сейчас мы покатаемся на лошадке”, - сказал как о чём-то радостном кто-то из взрослых, и я оказался на спине этой самой лошадки без седла. Ощущение осталось такое, будто я сижу на доске, которая расположена не плашмя, а ребром кверху, и когда лошадь двинулась, и этим ребром меня стало снизу толкать и ударять, то впечатление получилось самое мерзопакостное. Лучше как угодно плохо идти, чем так ехать, и с тех пор никакого интереса к ло- шадям у меня больше не возникало. Крупной достопримечательностью нашего посёлка мне казалась кузница, куда я иногда ходил смотреть на работу кузнецов. Помню огромный мех, и когда с его помощью раздували угли, то положенное на них железо достигало белого каления что-то уж очень быстро - в несколько секунд. Потом кузнецы обраба- тывали его молотами на наковальне. Всё это произ-водило мощное и захватывающее впечатление. Однажды один из кузнецов отдал мне наковальню. Я несколько засомневался, что он её на самом деле отдаёт, и в то же время эта небольшая лежавшая в сторонке на полу наковальня вроде действительно была им не нужна, поскольку они работали на дру-гой. Поднять её, разумеется, я не мог и тогда стал катить по земле. Это было очень тяжело, но всё же в конечном итоге я почти подкатил её к дому. Оста- валось лишь подняться на довольно крутой пригорок. Но это оказалось выше моих сил. Как я ни напрягал-ся, движение наковальни прекратилось. Столько сил было затрачено, подавляющая часть пути пройдена, и теперь всё шло прахом! Оставалась ещё надежда на помощь кого-нибудь из старших, но тут пришёл тот самый кузнец и унёс мою наковальню в кузницу. В том возрасте я уже занимался как бы коллек-ционированием - складывал разные найденные мною железки в фанерный ящик из-под почтовой посылки. Помню большую, величиной с баранку, но относитель- но тонкую гайку, которая, как мне кто-то сказал или я сам думал, была от трактора. Благодаря этому её ценность для меня особенно возрастала. Но если бы удалось туда добавить ещё и наковальню, то она наверняка заняла бы там первое место. Однажды в посёлок привезли динамомашину. Я ви- дел как недалеко от кузницы её тащили или устанав- ливали несколько человек. После этого улицы и дома по вечерам освещались электричеством, а в клубе показывали кинокартины. Мне понравился фильм “Два товарища”, в титрах которого я впервые увидел ста- тую Мухиной “Рабочий и колхозница”. Наверное титры шли в конце, потому что у меня сложилось впечатле- ние, будто два товарища, когда кончились патроны, встали в такую непоколебимую позу и благодаря это- му как-то не совсем естественным путём победили. Когда впоследствии там же в Соболеве в квартире каких-то соседей, живших в другом доме, я увидел плакат с изображением этой статуи, то удивился, но всё ещё не понял, что это статуя, а не два товари- ща. Сын этих соседей, существенно старше меня, так и не смог мне втолковать, что я заблуждаюсь. Лишь через несколько лет, повзрослев, я убедился, что это просто заставка к титрам картин студии “Мос- фильм”. Ещё смутно припоминаю какой-то фильм, в кото-ром дяденька всё время что-то говорил, прохажива-ясь по комнате. Там постоянно говорили и говорили, событий никаких не происходило, и я уснул. Припоминаю также фильм “Тарзан” в четырёх се-риях, который тогда был особенно популярным, но содержания почти совсем не помню. В памяти оста- лось лишь, что он ловко лазил по деревьям, прыгал с ветки на ветку, особенно хорошо у него получа- лись перелёты на длинной лиане, и ещё там был ка- кой-то огромный паук, от которого Тарзан кого-то спасал или что-то в этом роде. Когда заканчивался фильм и мы шли домой, то иногда вдруг на мгновение дважды-трижды выключался и снова включался свет на улице. Это были преду-предительные сигналы, означавшие, что через нес-колько минут электричество отключат совсем. Его выключали обычно в 12 часов ночи. Все сразу спеши- ли добежать до дома, пока на фонарных столбах го-рели лампочки, потому что после отключения элек- тричества наступала сплошная темнота. Без карман- ного фонарика трудно было обойтись, но не у всех такой фонарик оказывался с собой. У нас имелся фонарик, о котором я слышал, буд-то он трофейный немецкий, но значительно более сильное впечатление на меня производил фонарик со- седа, который все называли “жучок”. В него была встроена маленькая динамомашинка, работавшая от сжимания рукой. Когда нажимали на рычаг, фонарик жужжал и светил. Батарейка ему не требовалась и, может быть из-за этой автономности, я восхищался “жучком”. Впоследствии, где-то в 58-59 годах я ку- пил за 34 рубля фонарик, подобный тому “жучку”, но он давал слабый свет, а поскольку отражатель у не- го был маленький и не зеркальный, светил плохо. У меня осталось убеждение, что само инженерное реше- ние, когда много света теряется из-за плохого ка-чества отражателя и его по существу символической величины - неверное. Из-за этого губится неплохая идея автономного фонарика без батарейки, когда не нужно вспоминать, давно ли лежат батарейки и не разрядились ли они, и не требуется искать в хозяй- ственных магазинах батарейки именно такого типа. Дом, в котором я жил, был двухэтажным. На пер- вом этаже в конце коридора единственная дверь вела в квартиру какого-то важного мужчины, владельца фонарика “жучок”, у которого было двое или трое сыновей, и все они не то учились в военном учили- ще, не то уже были офицерами. Одного из них звали Эдиком, и я почему-то считал, что все они Эдики - три брата Эдика. А их отец однажды дал мне медаль, которая внутри оказалась шоколадной. На втором этаже вместо коридора было сравни-тельно обширное помещение без окон, наподобие за- ла, и там висели окорока. Тут же соседи чистили картошку особым ножом, который я видел у кого-то и впоследствии - со щелями в лезвии. Справа была квартира, в которой жила семья Генки - могучего, как мне тогда казалось, спортсмена. Когда я к ним заходил, они показывали мне большой деревянный по- ловник и уверяли, что это ложка, которой ест Ген- ка. У них лежала парализованная бабушка, и однажды при мне они её переворачивали в кровати и с уко-ризной спрашивали, почему это у неё постель мок- рая. Она отвечала, что потолок протекает после дождя, хотя даже мне было очевидно, что потолок сухой и на нём нет никаких подтёков. Слева от нашей комнаты находилась комната Ва- лерки Ленинградца. Он был приблизительно моего возраста, а Ленинградцем его называли потому, что то ли он приехал из Ленинграда, то ли у него там жили родственники. Я иногда заходил к ним, и его бабушка как-то рассказывала, что в Ленинграде “свет” или “электричество” (не помню, как она вы- разилась) бывает не только по вечерам, но и днём. Днём, например, можно включить утюг и гладить. Это сообщение показалось мне совершенно неправдоподоб-ным. Зачем днём, когда светло, нужен свет? И при- чём тут утюг? Утюги, которые я до этого видел, от- крывались сверху, и в них засыпали горящие угли. Чтобы эти угли лучше горели, утюгом иногда махали как маятником часов. Левее комнаты Валерки находился туалет. Кана-лизация и водопровод у нас имелись, но вместо цен- трального отопления в комнате слева от входа стоя-ла голландская печь. Комната была большой и свет- лой. Справа стоял платяной шкаф и дальше кровать, а у противоположной от входа стены - стол, за ко- торым взрослые играли в карты. Над столом висел, как его называли, “рупор” - чёрный большой динамик приблизительно полметра в диаметре, который доно- сил до слушателей передачи радиоприёмника. Я на эти передачи не обращал внимания и не запомнил аб- солютно ничего. Помню лишь множество крупных квад- ратного сечения электрических батарей, на которых этот радиоприёмник работал. Справа от стола был выход на обширную веранду, которая опиралась на две колонны - два массивных деревянных столба. Как мне сейчас представляется, она имела площадь до 16-20 квадратных метров, а комната была ещё больше. Веранда выходила прямо в сад, и напротив неё росла яблоня-китайка с малень- кими жёлтенькими яблочками. Вокруг дома и по всему Соболеву было много цветов и сирени. Когда в 1949 году меня фотографировали около дома, кто-то из взрослых сказал: - Федя, на тебе цветочек. Это вызвало у меня недоумение: зачем? Что это они вдруг? Но перечить я не стал и так с цветочком и запечатлён. Справа от выхода из дома, немного наискосок, находилось двухэтажное здание педагогического учи- лища, а слева - одноэтажное продолговатое здание, в котором располагалась школа и проходили практику студенты училища. Когда я туда однажды зашёл, во- круг оказались большие ребята, которые почему-то называли меня “маленьким Ньютончиком”. Один из них спросил: - Ты чей? Но я не знал что ответить. - Он наверное немой. “Конечно не твой”, - подумал я и продолжал молчать. В этом же здании жил Вовка Романовский - маль- чик близкого мне возраста. Когда однажды он с ро- дителями поехал в Москву, ему на время поездки от- дали моё элегантное осеннее пальто, а мне - его противную длинную шубу. Я крайне возмутился, и когда меня отправили в его шубе гулять, извалял её в опавших листьях. Если пройти некоторое расстояние вправо от вы-хода из дома, то там была небольшая поляна, и на ней стоял старый грузовик. Множество ребят что-то от него отвинчивали, и каждый раз как я туда при- ходил, оснащённость двигателя деталями заметно уменьшалась. Но ещё можно было посидеть в кабине и покрутить баранку, а всё это было чрезвычайно ин- тересно. Сзади дома находился сарай, в котором горба- тенькая девушка Дина доила корову. Этот сарай имел как бы недоделанный чердак, заваленный сеном. То есть вверху горизонтальные балки были в основном перекрыты досками, и на этих досках лежало сено, но доски располагались кое-где с просветами, через которые сено можно было легко доставать. И вот од- нажды, когда я стоял в углу прямо напротив морды коровы и ждал, когда Дина её подоит, корова вдруг подцепила меня рогами и через просвет в потолке забросила на чердак. Там я упал на сено, с испуга закричал, но всё обошлось даже без царапины. А Ди- на сказала, успокаивая меня, что корова подумала, будто я - кошка. Даже тогда меня удивило такое странное объяснение поведения коровы. Во-первых, я значительно больше кошки, а во-вторых, зачем коро- ве бодать кошку? Наверное мне приходилось слышать какие-нибудь жалостные разговоры старших относительно Дины, в которых упоминалась проблема замужества, потому что однажды я всех удивил заявлением, что женюсь на Дине. Первое моё чёткое воспоминание такое. Я сижу на полу и занимаюсь игрушкой, называвшейся “Кон- структор”. Это была большая коробка с набором металлических планок различных размеров и форм, из которых можно было собирать разные игрушки. Планки при этом скреплялись болтами с гайками. К “Кон- структору” прилагалась книжка, в которой было на- рисовано, как надо собирать эти игрушки. И вот я сижу на полу, справа от меня лежит эта раскрытая книга, передо мной большая картонная коробка со множеством отделений, в которых находятся детали, и я собираю из них танк. Танк - это моя любимая игрушка, и гусеницы ему я стараюсь сделать более широкими, чем нарисовано в руководстве, используя для этого большее количество планок, чем там ука- зано. Другие игрушки нравились мне гораздо меньше, а подъёмный кран, который тоже можно было собрать, и я его однажды собрал, производил впечатление че- го-то странного и уродливого. Но смутные воспоминания уходят ещё дальше в прошлое. Как-то неопределённо представляю стоящий на берегу небольшой частный дом, из окна которого хорошо видна близкая река. Потом вижу как я совсем маленький бегу к мостику через ручей, а навстречу мне по противоположному берегу идёт мальчик и не-сёт на плече длинный кнут, который волочится за ним на несколько метров. Это будто бы мой дядя Ми- ша, который старше меня на 8 лет. Когда летом 1959 года я приехал погостить к бабушке Ульяне, матери отца, то их хата произвела на меня впечатление че- го-то неожиданного. Мне смутно представлялось, что не могут они здесь жить, их дом должен быть за речкой. Такое чувство возникло в первые мгновения, а через несколько дней, когда прогуливаясь с дядей Мишей мы оказались как раз на том самом месте, где мне представлялось расположение их дома, но где вообще не было никаких построек, он вдруг показал мне остатки фундамента и сказал, что раньше вот здесь был их дом. Впоследствии я случайно узнал, что в возрасте до полутора лет одно время жил у бабушки в этой самой деревне Котово в километрах двух от Монастырщины. Здесь я после скарлатины простудился, получилось осложнение, из глаз и ушей потёк гной, и у старших возникло мнение, что я не выживу. Другое раннее воспоминание возникло, когда я жил в Соболеве. Однажды я ел яблоко и обратил вни- мание, что раньше жевал одними передними зубами и не чувствовал в этом неудобства, а теперь так сов- сем не получается. Раньше это казалось естествен- ным, а теперь, к моему большому удивлению, воспри- нимается как что-то совсем неестественное и весьма неудобное. Так в возрасте 3-5 лет мне припомнились некоторые обстоятельства того возраста, когда я ещё не имел коренных зубов. Из еды помню гоголь-моголь, который получает- ся, когда яичные желтки растирают с сахарным пес-ком, и ещё мне особенно нравилась подсолнечная халва с молоком. Современная подсолнечная халва и та, которую я ел в Соболеве - это разные вещи. На- столько разные, что я теперь не узнаю вкуса, хотя с удовольствием ем и современную подсолнечную хал- ву. Та халва была нежного вкуса и хорошо сочета- лась с молоком. Современная же значительно грубее по консистенции, и почему-то её сочетание с моло- ком теперь не так естественно. Привозил мне ту халву из Смоленска на своём мотоцикле младший лейтенант авиации Василий Павло- вич, фамилию которого я тогда ещё не знал. Сначала я был против того, чтобы он у нас появлялся, и по- детски пытался прогонять, но он рассказал, что около Соболева косили траву и нашли маленьких зай- чиков. И мы тоже скоро пойдём и найдём там зайчи- ков. Я обрадовался и впоследствии всё спрашивал, когда же мы пойдём за зайчиками. Но время тяну- лось, а за зайчиками мы всё не шли. В конечном итоге стало ясно, что меня обманывали. В те времена я уже знал, что мой отец умер и похоронен на кладбище. Но чтобы отменить это пе- чальное событие, я придумал такой выход. Надо пой-ти на кладбище, откопать его, пощекотать и он встанет. Щекотка казалась мне очень сильным сред- ством, способным его поднять. Но полной увереннос- ти не было, и я рассказывал свой план взрослым, надеясь получить от них подтверждение, что такое возможно. Они со мной задумчиво соглашались, но я чувствовал, что здесь что-то не так. Но что именно не так - этого никто не объяснял. К нам приезжала и долго жила другая моя бабуш-ка - Ксения Карповна. Она пекла блины, смазывая сковородку пучком длинных перьев, которые макала в масло, а я учил её говорить слово “тысяча”. Она говорила “тыща”, а когда я утверждал, что правиль- но будет “тысяча”, она повторяла это слово как “тычича”. Простоквашу она называла сороквашей, пи- сать и читать не умела, но оставила у меня впечат- ление психологически зоркого человека. Уважение к ней я испытывал большое, но сопротивлялся её воз- действиям немало. Она хотела, чтобы когда я рисую, карандаш был в правой руке, а я предпочитал левую, и если она вкладывала мне карандаш в правую руку, всё черкал, портил и отказывался рисовать. Однажды по какому-то другому поводу схватил и бросил вале- нок, который попал ей в спину. Она сделала вид, будто заплакала, а я испугался и впоследствии, когда она уехала, считал себя виноватым, что она не осталась. Однажды у нас обедал какой-то старичок стран- ник. Меня удивило, что он откусывал очень мало са-хара и запивал его относительно большим количе-ством чая. Я же всегда делал наоборот - побольше сахара и почти символически отхлёбывал чай. Не помню кто, но кто-то из старших подпрыгивал со словами “гопа тырдыр пупия!”, и всех это весе- лило. Я стал подражать, но мне попытались внушить, что так делать не надо. Взрослых это несколько смущало, и потому я, не слушая никаких возражений, скакал и пел “гопа тырдыр пупия, гопа тырдыр пу-пия!” Впоследствии, уже в возрасте далеко за трид-цать, я увидел по телевизору отрывок из старинного фильма, где знаменитый артист Жаров играл на гар-мошке и пел песню с припевом, почти совпадавшим с этим “гопа тырдыр пупия!” Мой отец играл на гармошке, хотя помнить этого я не могу, потому что он умер через два месяца после моего рождения. Но осталась трёхрядка, которая лежала в платяном шкафу. Я её иногда выни- мал, клал на пол и, ухватившись за правую клавиа-туру, тянул вверх и опускал вниз, как это делают с ручкой насоса, когда накачивают шины автомобиля. При этом я обеими руками держался за кнопки, и по- лучалась ужасная какофония. В конце жизни отец хо- тел купить аккордеон и начал собирать деньги, но не успел. Как-то в нашей комнате собралось множество лю- дей, среди которых была девочка немного старше ме- ня и чуть выше ростом. Наверное я смотрел на неё с повышенным интересом, потому что вдруг кто-то из присутствующих сказал: - Федя, поцелуй её. Я сразу же подошёл, ухватился за неё обеими руками и полез целоваться. Она смутилась и попыта-лась от меня отстраниться, но я “успокоил”: - Не бойся, я только в щёчку. Взрыв хохота у окружавших нас взрослых рас-строил дальнейшие мои ухаживания. Странное событие произошло летом в одном из соседних домов, который был справа от нашего. Там развелось такое множество муравьёв, что жильцам, как мне припоминается, пришлось совсем уйти из квартир. Когда я проходил мимо, то видел как пол террасы был усеян бегающими муравьями. Возмущённый их вредоносностью, я вбежал на эту террасу и стал их топтать, но тут вдруг заметил, что они в нема-лом числе уже вскарабкались на мои ноги до колен. Испугавшись, я заплакал и не помню как спасся. В другом случае получилось хуже. На поляне, которая находилась не очень далеко впереди от дома (надо было только пройти мимо педучилища) собра-лось довольно много ребят. Не знаю о чём шёл раз- говор и в чём было дело, только вдруг один большой мальчик стал кидать в нас камни. Для тех, кто был постарше, это не представляло особой опасности, потому что они легко уворачивались или отскакивали в сторону. А я был ещё мал, не мог соизмерить дугу полёта камня с быстрой переменой своего местополо-жения и поэтому крикнул ему, что не умею уворачи- ваться. Но его наверное веселило как все запрыга- ли, он уже вошёл в азарт, и в результате угодил довольно увесистым камнем мне прямо в голову. Хлы- нула кровь, я испугался и побежал домой с криком, буду я жив или нет. Меня перевязали, рану посыпали порошком стрептоцида, и со временем всё зажило. Но небольшая плешинка и неровность черепа справа от темени хорошо заметны и сейчас, через 55 лет, ког-да я коротко острижен. С тех пор я запомнил назва- ние стрептоцида и проникся уважением к целительной силе этого лекарства. Когда Валерка Ленинградец заболел коклюшем, то на это почему-то никто не обращал внимания. Он везде ходил и кашлял. Мы с ним стояли на крыльце, и он кашлял прямо на меня, а я его передразнивал. Сначала передразнивал, а потом стал кашлять по-настоящему - заразился. И лишь через много лет уз-нал, что Валерка тогда так и умер от коклюша. Самым тяжёлым моим заболеванием в Соболеве бы- ло воспаление лёгких. Без пенициллина я вряд ли выжил бы. Помню, зимой в мороз меня, закутанного и накрытого чем-то с головой, везли на санях, запря- жённых лошадью, в больницу, наверное в Монастырщи- ну. Там в одной со мной палате оказался обгоревший мальчик существенно старше меня. Он всё время сто- нал, а когда у него с живота снимали пинцетами что-то чёрное, то особенно мучился и кричал. Его обгоревший живот был мне хорошо виден, потому что он лежал раскрытым, а простыня находилась над ним на высоте полуметра или ещё выше. Класть её непо- средственно на обгоревшее тело, разумеется, нель- зя. В больнице мне делали уколы пенициллина, и по- степенно я стал приходить в себя. При этом возник- ло болезненное отношение к этим уколам, и под ко- нец я так сопротивлялся и визжал, что последний укол мне не смогли сделать. Почти выздоровев, по- чувствовал отвращение к шоколаду. Даже конфеты мог есть только в том случае, если с них был полностью счищен глазировочный шоколад. От Соболева остались ещё отрывочные воспомина- ния, как я катался на трёхколёсном велосипеде, а потом большой мальчик меня катал, став одной ногой на заднюю ось и отталкиваясь другой. Получалось быстро и весело, но в конечном итоге рама велоси-педа сломалась. Игрушечное ружьё мы с кем-то из ребят топили в бочке с водой, а потом это ружьё вообще куда-то подевалось, и я пришёл домой без него. Обо всём этом осталось впечатление чего-то странного и не- понятного. Однажды зимой бабушка Ксения Карповна одевала меня для прогулки. Надела вроде всё, но забыла про валенки. Я так и пошёл, хотя на улицу выходить не стал и гулял лишь на лестничной клетке. Это я сде- лал ей назло. Не помню, кто меня учил завязывать шнурки на ботинках, но почему-то запомнил, что это было око- ло дома или на крыльце дома, который находился справа и немного сзади от нашего. Приблизительно там же меня катали на лошадке. Все действия, кото- рые надо совершать для завязывания шнурка, я пере- нял, и узел получался, но полностью извивы шнурка не улавливал, и потому процесс завязывания оста- вался для меня непонятным. Ещё у меня был лифчик с резинками для чулок, и закреплять резинки на чулках я тоже умел. За педагогическим училищем, сравнительно дале- ко, находилось хлебное поле, и с того места была видна машинно-тракторная станция. Очень смутно припоминаю, что катался на лодке. Нас было несколько человек, и один парень стал её раскачивать с борта на борт, что меня не то весе- лило, не то пугало. Когда я в последний раз фотографировался в Со- болеве (а было это в начале 1952 года) фотограф сказал, что я уж слишком серьёзный, прямо как взрослый. Фотографировали меня почему-то в здании педучилища. Когда меня спрашивали, кем хочу стать, я отве- чал: - Лётчиком! |
Похожие:
 | Мир подвластен Богу, Бог подвластен принципам, Принципы подвластны нам! Кто же тогда Бог? |  | Проблемно-ориентированный анализ работы педагогического коллектива за 2012-2013 учебный год. Основные направления и задачи на 2013-2014... |