Луи Повель, Жак Бержье. Утро магов
Скачать 4.97 Mb.
|
Глава 5. Гимн в честь святого Лейбовича (Уолтер М. Миллер).Не будь этого пилигрима, внезапно появившегося среди пустыни, где брат Фрэнсис Джерард из Юты совершал свой ритуальный великий пост, наш герой никогда не обнаружил бы священный документ. Фрэнсису впервые довелось увидеть пилигрима, в соответствии с лучшей традицией опоясанного набедренной повязкой, но молодому монаху достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что это настоящий пилигрим. Это был старик; он шел, неуклюже прихрамывая и опираясь на классический посох; в его спутанной бороде виднелись вокруг подбородка желтые пятна, а на плече он нес маленький бурдюк. Обутый в сандалии, с головой, прикрытой огромной шляпой, он был опоясан обрывком мешковины, изрядно потрепанным и грязным. Это и было все его одеяние. Спускаясь с северного склона по каменистой тропинке, он фальшиво насвистывал. Казалось, он направляется к аббатству Братьев Лейбовича, в десятке километров к югу. Заметив молодого монаха в каменистой пустыне, пилигрим перестал свистеть и принялся с любопытством разглядывать монашка. Брат Фрэнсис боялся нарушить обет молчания, предписываемого его орденом в дни поста; поспешно отведя взгляд, он продолжал свою работу, состоявшую в сооружении насыпи из больших камней для защиты своего временного жилища от волков. Немного ослабевший после десяти дней исключительно строгого поста (он питался одними только ягодами кактуса), молодой монах, продолжая работу, почувствовал головокружение. Уже в течение некоторого времени ему казалось, что местность пляшет перед его глазами и вокруг плавают черные пятна; он даже спрашивал себя, не простой ли мираж это бородатое видение, не вызвано ли оно голодом... но пилигрим сам не замедлил рассеять его сомнения: — Привет! — весело окликнул он монаха приятным и мелодичным голосом. Так как обет молчания не позволял отвечать, монах, склонившись к земле, ограничился скромной улыбкой. — Эта дорога ведет прямо в аббатство? спросил старик. Продолжая смотреть в землю, послушник утвердительно кивнул, потом наклонился, чтобы поднять руками кусочек белого камня, напоминавшего мел. — А что вы делаете со всеми этими камнями? — продолжал пилигрим, приближаясь к нему. Брат Фрэнсис поспешно опустился на колени, чтобы начертать на широком плоском камне слова "Одиночество и Молчание". Если бы пилигрим умел читать что было,, однако, невероятно с точки зрения статистики, — он мог бы таким образом понять, что уже одно его присутствие представляет для кающегося повод для греха, и безусловно ушел бы, не настаивая на ответе. — А, хорошо! --..сказал бородач. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, потом ударил по белому камню своим посохом: — Смотри! — сказал он. — Вот камень, который поможет тебе сделать свое дело... Ну, желаю счастья, и да найдешь ты Голос, который ищешь! Брат Фрэнсис сразу не понял, что чужак имел в виду "Голос" с большой буквы: он просто подумал, что старый человек принял его за глухонемого. Быстро взглянув вслед удалявшемуся с веселым свистом пилигриму, он молчаливо благословил путника, пожелав ему счастья в дороге, а затем снова принялся за работу каменщика, спеша построить себе маленькое убежище в форме гроба, где он мог бы вытянуться для сна, не опасаясь, что его тело окажется приманкой для прожорливых волков. Стадо кучевых облаков проплыло в небе над его головой. Введя пустыню в жестокое искушение, облака направились теперь в горы, чтобы там пролить свое влажное благословение. .. На мгновение их тень накрыла молодого монаха, укрыв его от жгучих лучей солнца, и он воспользовался этим, чтобы ускорить свою работу, подчеркивая каждым своим движением слова произносимой про себя молитвы о том, чтобы удостовериться в подлинном своем призвании, — это и было целью его поста в пустыне. В конце концов брат Фрэнсис приподнял большой белый камень, на который указал ему пилигрим,... но раскрасневшееся от тяжелой работы лицо его внезапно покрылось бледностью; он выронил камень, как будто притронулся к змее. Там, у его ног, лежал частично скрытый камнями металлический заржавевший ящик... Движимый любопытством, молодой монах хотел тотчас же схватить его, но сначала сделал шаг назад и быстро осенил себя крестом, что-то бормоча на латыни. Потом, успокоившись немного, он уже не побоялся обратиться к ящику: — Изыди, сатана! — приказал он, грозя тяжелым распятием, висевшим на его четках. — Сгинь, проклятый соблазнитель! Вытащив спрятанное под одеждой крошечное кропило, он окропил ящик святой водой. — Исчезни, если ты создание дьявола! Но ящик вовсе не собирался ни исчезать, ни взрываться, ни рассыпаться, издавая запах серы... Он спокойно оставался на месте, как бы ожидая, пока ветер пустыни осушит покрывшие его маленькие капельки. — Да будет так! — сказал монашек, становясь на колени, чтобы взять этот предмет. Больше часа он колотил по ящику большим камнем, будучи не в силах его открыть. И тут ему пришла в голову мысль, что эта археологическая реликвия — а это, несомненно, было именно так — является, быть может, ниспосланным с Небес знаком благословения на избранное им поприще. Однако он тотчас же отогнал прочь эту мысль, вовремя вспомнив, что отец-аббат очень серьезно предупредил его, что всякое прямое личное откровение показного характера — ложно. Если он покинул аббатство, чтобы сорок дней поститься в пустыне, — думал монах, — то именно для того, чтобы покаяние принесло ему внушение свыше, призывающее его к священному ордену. Он не должен ждать, что станет свидетелем явлений или услышит зов небесных голосов, — такие события только внушили бы напрасную и бесплодную самонадеянность. Слишком многие послушники приносили после своего пребывания в пустыне бесчисленные истории о предзнаменованиях, предостережениях и небесных видениях, после чего, опасаясь этих мнимых чудес, аббат повел более энергичную политику. "Только Ватикан может высказаться об этом, — ворчал он, — и нужно остерегаться принимать за Божественное Откровение то, что на самом деле есть последствия солнечного удара". И хотя перед братом Фрэнсисом было именно такое откровение, он не мог подавить в себе желание вскрыть ящик, колотя по нему изо всех сил. Неожиданно крышка поддалась, содержимое рассыпалось по земле — и молодой монах почувствовал, как ледяная дрожь пробежала по его спине. Сама древность раскрылась перед ним! Страстный любитель археологии, он едва верил своим глазам и тотчас же подумал, что брат Иеракс захворает от зависти, — но тут же упрекнул себя за эту неблагочестивую мысль и возблагодарил Небо, пославшее ему такое сокровище. Дрожа от волнения, он осторожно дотронулся до предметов, находившихся в ящике, стараясь их рассортировать. Ранее приобретенные знания позволили ему опознать в этой груде отвертку — род инструмента, употреблявшегося когда-то, чтобы ввинчивать в дерево металлические стержни с нарезкой. Что-то вроде маленьких ножниц с острыми лезвиями. Он обнаружил также странное орудие, состоявшее из полусгнившей деревянной ручки и большой медной трубки с приставшими к ней частицами расплавленного свинца, но ему не удалось определить, что это за прибор. Ящик содержал еще моток черной клейкой ленты, слишком испорченной веками, чтобы можно было определить, что это такое, многочисленные куски стекла и металла и множество маленьких трубчатых предметов с проволочными усиками — тех самых, которые язычники в горах считали амулетами, а некоторые археологи думали, что это остатки легендарной "махина аналика" эпохи, предшествовавшей Огненному Потопу. Брат Фрэнсис внимательно осмотрел все эти предметы, прежде чем сложить их в сторонке на большом плоском камне; что же касается документов, то он оставил их под конец. Однако как всегда именно они-то и составили самую важную часть находки, если учесть, что число бумаг, спасенных от ужасных аутодафе, зажженных в Эпоху Упрощения невежественными и мстительными толпами, не побоявшимися уничтожить таким образом все, вплоть до самых священных текстов, было очень невелико. В ящике было две такие неоценимые бумаги и три маленьких листка с рукописными заметками. Все эти древние документы были очень хрупки, долгие годы высушили их, сделав ломкими, и молодой монах обращался с ними в высшей степени осторожно, защищая их от ветра краем одеяния. Их едва можно было прочесть, тем более, что они были написаны на допотопном английском, этом древнем языке, который, как и латынь, теперь уже больше не употреблялся никем, кроме монахов в обрядах литургии. Брат Фрэнсис стал медленно расшифровывать их, узнавая слова, но не вникая в их точное значение. На одном из листочков можно прочесть: "Один фунт сосисок, одна банка кислой капусты для Эммы". На втором листке: "Не забыть параграф 1000 для налоговой декларации". И, наконец, на третьем были только цифры, длинный столбец, вычитаемый из предыдущей суммы, за которым следовало слово: "Ч-ш-ш!". Неспособный понять что бы то ни было в этих документах, он удовлетворился тем, что проверил расчет и нашел его правильным. Из двух других бумаг, находившихся в ящике, одна, плотно свернутая в трубочку, грозила распасться на куски при первой же попытке ее развернуть. Брату Фрэнсису удалось расшифровать всего два слова: "Тотализатор ипподрома", и он вложил ее обратно в ящик, чтобы изучить потом, после специальной закрепляющей обработки. Второй документ представлял собой большую бумагу, много раз складывавшуюся в одних и тех же местах и такую ломкую на сгибах, что монах вынужден был удовлетвориться лить осторожным заглядыванием между листками. Это был план, сложная сеть белых линий, начерченных на синем поле! По спине брата Фрэнсиса снова пробежала дрожь: он держал в руках "синьку", или "схему" — один из редчайших древних документов, которые археологи так высоко ценили и которые обычно с таким трудом разгадывали ученые и специалисты-переводчики! Но невероятное благословение, которое представляла собой подобная находка, не ограничивалась этим: среди слов, начертанных в одном из нижних углов документа, брат Фрэнсис вдруг обнаружил имя самого основателя его ордена — самого Блаженного Лейбовича! Руки молодого монаха так сильно задрожали от радости, что он едва не порвал бесценную бумагу. И тут он вспомнил слова, сказанные ему на прощанье пилигримом: "И да найдешь ты Голос, который ищешь!" И он действительно нашел Голос, Голос с большой буквы, подобной той, которую образуют два крыла голубя, летящего к земле с высоты небесной тверди, прописная буква, как в молитвах "Веере дигнум" или "Види аквам", большая и торжественная буква, как та, что украшает большие страницы Требника — короче: большая и великая, как его призвание! Бросив последний взгляд на "схему", чтобы удостовериться, что все это происходит не во сне, монах запел благодарственную молитву: "Блаженный Лейбович, молись за меня... Блаженный Лейбович, избавь меня..." — и эта последняя фраза была несколько смелой, ибо основатель его ордена еще только ожидал канонизации! Забыв наставления аббата, брат Фрэнсис вскочил и стал вглядываться в даль, на юг, куда ушел старый бродяга в джутовом переднике. Но пилигрим уже давно исчез... Это наверняка был Ангел Господень, — сказал себе брат Фрэнсис, — и — как знать? — быть может, это был даже сам Блаженный Лейбович собственной персоной... Разве он не указал ему точное место, где был зарыт этот чудесный клад, посоветовав ему сдвинуть определенный камень, когда произносил свои пророческие прощальные слова?.. Молодой монах погрузился в экзальтированные размышления и сидел недвижно до тех пор, пока садившееся солнце не окрасило горы в красноватый цвет и сумеречные тени не сгустились вокруг. Только тогда надвигающаяся ночь вывела его из задумчивости. Он сказал себе, что полученный им неоценимый дар, вероятно, не сможет сохранить его от волков, и поспешил закончить оборонительную стену. А затем, поскольку звезды уже появились, он разжег костер и собрал маленькие лиловые ягоды кактуса, чтобы приготовить ужин. Это была его единственная пища, если не считать горсточки сушеных пшеничных зерен, приносимых ему священником каждое воскресенье. И ему случалось голодным взглядом следить за ящерицами, бегающими по камням, и сны его были полны груд съестного... Но в эту ночь голод отступил на второй план. Он хотел прежде всего помчаться в аббатство, чтобы сообщить братьям об удивительной встрече и чудесной находке. Но, само собою разумеется, об этом даже не могло быть и речи. Голос или не Голос — но нужно было оставаться здесь до окончания великого поста и продолжать вести себя так, как будто бы с ним не случилось ничего необыкновенного. "На этом месте выстроят собор", — думал он, грезя возле костра. И воображение уже рисовало ему величественное здание, которое возникает на развалинах древней деревушки, здание с высокими колокольнями, видными за много километров. В конце концов он задремал, и когда вдруг проснулся, лишь несколько головешек еще тлели в гаснущем костре. Ему показалось вдруг, что в этой пустыне он не один... Напрягая зрение, он пытался проникнуть взглядом сквозь окружающий его мрак и заметил за угасающими огнями своего жалкого очага зрачки волка, светящиеся в темноте. Издав крик ужаса, молодой монах поспешил забаррикадироваться камнями в своем гробу. Дрожа, он лег на землю в своем убежище и спросил себя: не был ли изданный им крик нарушением обета молчания? И он погладил металлический ящик, прижимая его к сердцу и молясь, чтобы великий пост скорее кончился. Вокруг него когтистые лапы царапали камни ограждения... * * * Волки бродили так каждую ночь вокруг жалкого пристанища, наполняя мрак замогильным воем, и каждый день монах боролся с настоящими кошмарами, вызванными голодом, жарой и безжалостными укусами солнца. Днем брат Фрэнсис собирал топливо для своего костра и молился, с нетерпением ожидая страстной субботы, означавшей конец великого поста — и, стало быть, его поста тоже. Но когда наконец настал этот благословенный день, молодой монах был слишком слаб из-за лишений, чтобы найти в себе силы радоваться. Подавленный невероятной усталостью, он уложил свою котомку, накинул на голову капюшон, чтобы укрыться от солнца, и взял драгоценный ящик под мышку. Затем, став легче на пятнадцать кило по сравнению со средой на масляной неделе, он, шатаясь, попытался покрыть десять километров, отделявших его от аббатства... Обессиленный, он упал, дойдя до ворот. Братья, подобравшие его и оказавшие первую помощь его измученному телу, рассказывали, что и в долгом бреду он не переставал говорить об ангеле в джутовом переднике и упоминать блаженного Лейбовича, горячо благодаря его за ниспослание таких священных реликвий, как Тотализатор Ипподрома. Слух об этих чудесах распространился по общине и очень скоро достиг ушей отца аббата, ответственного за дисциплину; тот тотчас же стиснул зубы. "Привести его ко мне!" — приказал он тоном, способным придать крылья даже самым флегматичным из братьев. В ожидании молодого монаха аббат принялся ходить взад и вперед, в то время как гнев его все возрастал. Не потому, конечно, что он был против чудес, от этого он был далек. Хотя они с трудом совмещались с потребностями внутреннего управления, добрый отец верил в чудеса с железной твердостью, так как они составляли самую основу его веры. Но он считал, что эти чудеса должны быть, по крайней мере, надлежащим образом проконтролированы, проверены, и подлинность их должна быть засвидетельствована в предписанных формах, в соответствии с установленными правилами. Со времени недавнего причисления к лику блаженных преподобного Лейбовича эти сумасшедшие молодые монахи обнаруживали чудеса буквально повсюду. Как ни понятна эта склонность к чудесному, и все же она была недопустима. Правда, каждый монашеский орден, достойный этого имени, живо озабочен тем, чтобы содействовать канонизации своего основателя, с величайшим усердием собирая все, что могло тому способствовать, — но нужно же знать меру! Однако уже на протяжении некоторого времени аббат констатировал, что стадо монашков стремится вырваться из-под его власти, и страстное усердие молодых братьев, стремящихся обнаруживать и записывать чудеса, сделало орден Альбертийцев Лейбовича таким посмешищем, что над ним потешались всюду, вплоть до Нового Ватикана... И отец-аббат твердо решил быть беспощадным: впредь каждый распространитель чудесных новостей будет подвергнут наказанию. В случае мнимого чуда виновник поплатится за недисциплинированность и легковерие; если же чудо окажется подлинным, подтвержденным последующей проверкой, то епитимья уж и вовсе будет обязательной для того, кому дарована милость. |
Похожие:
 | Жак Бержье убежден, что развитие пси-явлений, в том числе пси-энергии, имеет большое будущее, и сравнивает это открытие с открытием... | | ... |
 | Коновалов А. В: Уважаемые коллеги! Доброе утро. Начинаем заседание итоговой коллегии Министерства юстиции Российской Федерации. Здесь,... | | Коновалов А. В: Уважаемые коллеги! Доброе утро. Начинаем заседание итоговой коллегии Министерства юстиции Российской Федерации. Здесь,... |
| При записи в Библиотеку сообщаются сведения, необходимые для оформления читательского формуляра. Несовершеннолетние граждане записываются... | | В результате икто провела собственную проверку, эксперты «Гражданского контроля» в Москве и Тамбове опубликовали свои экспертные... |
| Вместо граф утро/вечер в таблицу внести разбивку дня по часам, например: 8 ч / 12 ч / 16 ч / 20 ч / 23 ч. При наличии существующей... | | Накануне было пасмурно и зябко. Но вечером прорезался под тучами ясный закат и потеплело. Утро наступило сверкающее. Глянешь на улицу,... |
| Где, как не на мэф вы сможете воплотить эту мечту в реальность и поговорить в неформальной обстановке с молодым человеком, полным... | | А неизбывная трагедия того часа, когда могущество тьмы начинает клониться к упадку и пушистые гроздья вечерних созвездий внезапно... |